Z – значит Захария - О'Брайен Роберт К. - Страница 4

А шёл он медленно потому, что влёк за собой тележку размером с большой сундук, укреплённую на двух велосипедных колёсах. Тележка покрыта такой же зеленоватой синтетической тканью, из которой изготовлен костюм. Должно быть, тяжёлая, потому что он с трудом тащил её в гору, поднимаясь на Бёрден-хилл — останавливался через каждые пять минут. До вершины ему ещё около мили.

Я должна решить, что делать.

Всё ещё 24 мая

Сейчас ночь.

Он в моём доме.

Или, может, не совсем в доме, а рядом, в маленькой синтетической палатке, расставленной во дворе. Я не уверена, потому что слишком темно и видно плохо — я наблюдаю из пещеры, а костёр, который он развёл — в огороде, не в доме — уже совсем догорел. Пришелец поживился моими дровами.

Он спустился с вершины Бёрден-хилла во второй половине дня. Я забралась в пещеру, подкрепилась и переоделась обратно в голубые джинсы. Решила пока не показываться незнакомцу на глаза. Передумать ведь никогда не поздно.

Я гадала, что он будет делать, когда достигнет вершины. Наверняка убедится, хоть и не окончательно, что пришёл в место, где есть жизнь. Как я уже говорила, долину видно с вершины гряды Клейпол, но не очень отчётливо — всё же это довольно далеко. Ведь может статься, что зрение его и раньше обманывало, так что скорее всего, он принял это зрелище за мираж.

На вершине холма дорога ненадолго выравнивается, ярдов сто идёт почти горизонтально, а потом снова бежит под уклон. Чуть миновав середину ровного отрезка, можно увидеть долину, реку, дом, амбар, лес, пастбище — словом, всё. Я всегда любила этот момент, предвкушала его — наверно, потому, что это значило, что я возвращаюсь домой. Сейчас весна, и вся долина — сплошная свежая зелень.

Дойдя до этого места, путник остановился. Уронил оглоблю тележки и так и стоял, не двигаясь, с добрую минуту. А потом побежал вниз по дороге, неуклюжий в своём мешковатом костюме, — бежал и размахивал руками. Подскочил к дереву на обочине, дёрнул за ветку, сорвал пару листьев и поднёс к маске — должно быть, не верил глазам, что листья живые.

Я наблюдала из потаённого местечка, с тропинки, вьющейся в лесу чуть выше по склону. Ружьё держала наготове. Не знаю, мог ли он слышать сквозь свою маску, но на всякий случай постаралась не двигаться и не шуметь.

И вдруг он затеребил застёжку на шее, где крепился шлем, как будто собирался снять его. До этого момента я не видела лица путника — его загораживал стеклянный щиток — поэтому смотрела во все глаза. Но он вдруг передумал и побежал обратно к тележке. Отцепил чехол с одной стороны, отодвинул его и вынул какую-то стеклянную штуковину — трубку с металлическим стержнем внутри, похожую на большой термометр. К трубке, кажется, был прикреплён датчик со шкалой — с того места, где я сидела, было не очень хорошо видно. Путник держал трубку перед щитком и, медленно поводя ею из стороны в сторону, внимательно смотрел на датчик. Потом пошёл опять вниз по дороге к тому самому дереву, и всё это время не сводил глаз с прибора. Опустил его вниз, к дорожному покрытию, затем поднял повыше. Вернулся к тележке.

И снова вытащил оттуда какое-то устройство, похожее на первое, но побольше; достал круглую чёрную штуку — это оказался наушник с болтающимся на нём шнуром. Шнур он воткнул в прибор, а наушник прижал к наружной стороне маски около уха. Ага, понятно — сравнивает показания обоих приборов. Я догадывалась, что это за приборы, читала о таких, но до этого момента никогда не видела. Это были измерители уровня радиации, их называют счётчиками Гейгера. Незнакомец вновь зашагал вниз по дороге; на этот раз он шёл долго, почти полмили, и всё смотрел на один счётчик, одновременно прислушиваясь к другому.

А затем снял с себя шлем и закричал.

Я аж подпрыгнула и сорвалась было с места, но тут же остановилась. Он кричал не мне. Он просто вопил от радости: «Эге-гей!» — так обычно подбадривают своих болельщики на стадионе. Он не слышал меня (к счастью!). Крик отозвался эхом в долине, а я стояла, застыв на месте, хотя сердце стучало, как сумасшедшее: я уже очень давно не слышала человеческого голоса, кроме, разумеется, своего собственного, когда на меня вдруг находило желание попеть.

И снова тишина. Он крикнул ещё раз, приложив руки рупором ко рту:

— Здесь есть кто-нибудь?

Снова зазвенело эхо. Когда оно умолкло, тишина показалась даже ещё более глубокой, чем раньше. К тишине привыкаешь и не замечаешь её. Но звук его голоса был приятным и сильным. Мне вдруг страшно захотелось изменить своё решение. Целую минуту я колебалась — настолько мощно нахлынуло на меня это желание. Хотелось броситься вниз по склону сквозь лес и закричать в ответ: «Я здесь!». Хотелось заплакать, прикоснуться к его лицу. Но я вовремя спохватилась и осталась, где была, безмолвно наблюдая за пришельцем в бинокль. Он повернулся и пошёл обратно к тележке. Шлем висел у него за плечами, словно капюшон.

У него была борода и длинные тёмные волосы. Однако прежде всего я отметила необыкновенную бледность его лица. У меня самой руки были загорелые, и я к этому привыкла; но я видала фотки шахтёров, днями напролёт работающих под землёй. Вот так он и выглядел — как шахтёр. Лицо у него, насколько я могла рассмотреть, было продолговатым и узким, с довольно крупным носом. Прибавьте сюда длинные волосы, бороду и мучнисто-белую кожу — словом, вид у него был довольно запущенный, но, должна признать, было в этом человеке что-то этакое, романтическое. Ни дать ни взять поэт, только не очень здоровый. И худющий.

Он шёл к тележке, поминутно оглядываясь через плечо на мой дом. Наверняка он размышлял: там должен кто-то быть, просто они меня не слышали, слишком далеко. Он прав. От вершины холма до дома расстояние около мили. Незнакомец сунул один из приборов обратно в тележку, а потом сделал нечто неожиданное: вытащил из-под чехла ружьё и положил сверху, как будто хотел, чтобы оно было под рукой. Второй счётчик, тот, что с наушником, он продолжал держать перед собой. Затем подобрал оглоблю тележки и двинулся вниз. Когда спуск стал слишком крутым, он развернул тележку, так что та оказалась впереди, а он цеплялся за неё сзади. Примерно через каждые пятьдесят футов он поворачивал её боком, останавливался и прислушивался к своему наушнику. Ещё раза два покричал.

Продвигаясь таким черепашьим шагом, он достиг подножия холма примерно к пяти часам вечера (по моим часам) и добрался до дома как раз перед наступлением сумерек. Я вернулась по своей тайной тропинке в пещеру (где сижу и пишу сейчас) и принялась оттуда следить за незнакомцем в бинокль.

Подойдя к дому, он остановился на лужайке перед главным входом дом и положил оглоблю на землю. Вот когда я обрадовалась, что не подстригала газон! Прошлым летом я решила вообще не морочить себе этим голову; так что трава вымахала по колено, и вся лужайка заросла сорняками. И тут чужак принялся выделывать что-то странное. Вместо того чтобы подойти прямо ко входу, он, двигаясь с предельной осторожностью, обошёл вокруг дома и заглянул в каждое окно, причём хоронился, как будто не хотел, чтобы его увидели. Наконец он подошёл к двери и снова позвал — теми же самыми словами, что и раньше:

— Здесь есть кто-нибудь?

На этот раз он сказал это не так громко, как будто знал, что ему никто не ответит; должно быть, такое с ним случалось и раньше. Не постучавшись, открыл дверь и вошёл внутрь. Вот теперь я занервничала. А вдруг я что-то упустила? Например, забыла в доме полведра свежей воды. Или яйцо на полке. Да мало ли что! Любая мелочь могла бы выдать моё присутствие. Да нет, что это я. Наверняка всё в порядке.

Он вышел на порог минут через двадцать с недоумённым видом. Постоял перед дверью, глядя на дорогу и размышляя. Двинулся было к дороге, но передумал. Вероятно, решал, не пойти ли дальше, к церкви и магазину. От дома их не было видно, но он, конечно же, заметил их сверху, с вершины холма, так что знал об их существовании. Однако вместо этого он взглянул в небо; солнце село и становилось темно, поэтому незнакомец вернулся к тележке и поднял синтетический чехол. На этот раз он вынул несколько вещей, в том числе и какой-то толстый свёрток, который оказался палаткой.