Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства - Гуревич Арон Яковлевич - Страница 59

В другой проповеди Бертольд отвечает скупцу, намеревающемуся отправиться за море и замолить все свои грехи: «Можешь взять крест у папы, переплыть море, сражаться с язычниками, отвоевать святой Гроб и погибнуть за божье дело и лечь в святой Гроб, и все же твоя душа погибла при всей твоей святости, и было бы тебе легче, если б волки загрызли тебя у материнской груди или земля поглотила бы тебя, как Дафана и Авирона» (8, № 14) 16. Нет спасения человеку, который не возместил полностью все неправедно нажитое.

Из числа тех, кто заключил мир с дьяволом, уподобившись ему в своей жизни, самые худшие, говорит проповедник, — это алчные, противящиеся богу ростовщики, перекупщики, грабители, воры, обманщики в сделках и в ремесле. Подобно тому как дьявол грешит без устали, так непрерывно грешит и алчный — и днем и ночью, все время; время может быть священным или нет, а он все грешит. «Другие грешники дают себе отдых: убийцы, сейчас вы не убиваете, — Бертольд имеет в виду убийц и иных нарушителей заповедей, которые, возможно, присутствуют на проповеди. — Вы, нарушители брака, сейчас его не оскверняете; и вы, колдуны и ведьмы, сейчас не колдуете; обжоры, лентяи, игроки, танцоры, сейчас вы не заняты непотребством. Но вы, алчные, ростовщики и перекупщики, никогда не даете мира Богу, и сейчас, придя сюда, ты уже заработал четыре пфеннига ростовщичеством, и с тех пор, как я начал свою речь, ты хотя бы на грош обогатился». Бог говорит ему: «Ты, дрянь, не даешь Мне покоя. Жители Самарии, Гоморры и Содома иногда давали Мне покой, но ты — никогда». Твой плуг всегда в поле и зарабатывает прибыль. Да, ты, жадина, не упустишь ни геллера за время этой проповеди, тогда как вы, другие люди, кое-что упускаете из своей работы. Алчный же — никогда, прибыль его все идет: и вкривь и вкось, в непогоду или в вёдро, будь урожай или недород, выпал град или не выпал, — твой плуг все пашет. Тьфу, как тебя не поглотила земля? Ты — иудей в своих делах и в своей жизни».

Постоянный рост капитала ростовщика, его способность беспрерывно наживаться рассматривались в теологии XIII в. как злостное нарушение богоустановленного порядка вещей. Ростовщик своею деятельностью отрицает нормальное чередование труда и покоя, как и смену дня и ночи. Ростовщичество разрушает связь между личностью и ее практикой: даже тогда, когда сам ростовщик ест, спит или слушает проповедь, проценты продолжают нарастать (196, с. 511 и след.).

Алчный подобен дьяволу также и в том, продолжает Бертольд, что ему никогда не достаточно греха, и чем более наживает он перекупкой и ростовщичеством, тем сильнее жаждет. Наконец, алчный состоит в мире с дьяволом потому, что столь же мало, как дьявол или еретик, испытывает раскаяние. После всех этих обвинений Бертольд сокрушенно заканчивает: «То, что я говорю этим скупцам, пропало попусту, ибо прочен их мир с дьяволом» (8, № 17). Эта же мысль — о том, что плуг скупца не останавливается даже тогда, когда весь мир отдыхает, и его проклятая работа идет без перерыва, — почти в тех же выражениях повторяется в проповеди «О десяти заповедях». Поэтому, заключает проповедник, ни один грешник не угоден так дьяволу, как алчный или еретик, — сопоставление в устах монаха достаточно многозначительное (8, № 19).

Но и в проповеди «О пяти гибельных грехах» Бертольд возвращается к той же мысли: наряду с неумеренностью в еде и в плотских сношениях, с ересью и грехами против Святого Духа он называет алчность (gltigkeit). «Ростовщик торгует временем Господа», и проповедь не в силах возвратить его на путь спасения (8, № 27)17. Наконец, в проповеди на тему «Как был поделен мир на двенадцать частей» рассказывается о том, что в результате раздела между богом и дьяволом двенадцати колен Израилевых дьявол завладел десятью коленами, а богу достались только два (см. «3-ю кн. Царств», II). Так и все люди разделены на двенадцать частей, из них десять составляют добычу дьявола и лишь две принадлежат богу. Что касается десяти частей, доставшихся дьяволу, то в их число входят нарушители заповедей бога, и среди них те, кто владеют неправедно нажитым богатством и не желают его возвратить и возместить причиненный ими ущерб. Муки этих грешников в аду ежедневно возрастают. Этот мрачный перечень отвергнутых Бертольд заключает словами: «Вот, черти, ваши десять частей. О, Господи, как мала наша доля!» Ее составляют те, кто не грешили, избранники божьи, и те, кто, раскаявшись и испытывая душевное сокрушение, исповедались и искупили свои грехи (8, № 29).

Рассмотрение проповедей Бертольда Регенсбургского под углом зрения трактовки в них общественных отношений, как кажется, дает основание для некоторых наблюдений. Во-первых, сеньориально-вассальные отношения, как и отношения между крупными землевладельцами и их держателями, хотя и не игнорируются, явно оттеснены в сознании проповедника на задний план. В центре его внимания город, с его пестрым торгово-ремесленным населением, с развитыми денежными связями и новыми ценностями. Едва ли можно полностью согласиться с утверждением немецкого историка о том, что Бертольд особую любовь испытывал к крестьянам, чью жизнь хорошо знал (142, с. 155). Не ставя под сомнение его осведомленность относительно деревенских дел, вместе с тем приходится заметить, что положение в деревне привлекает несравненно меньший интерес францисканца, нежели отношения в городе. Здесь и алчные ростовщики, не желающие возвратить неправедно нажитое богатство разоренным ими должникам, без чего им закрыт доступ в царство небесное; и торговцы, мошенничающие при продаже съестных припасов; и ряды лавок, предлагающих самые разные товары из многих стран; и ремесленники, изготовляющие всевозможные изделия, — нападки на сапожника, всучившего покупателю дрянные сапоги, с такой настойчивостью повторяются в его проповедях, что закрадывается подозрение: не пал ли сам проповедник жертвой такого мошенника и не жмут ли ему туфли, в которых он читает проповедь?

Во-вторых, и это наблюдение опять-таки свидетельствует о возросшем влиянии городских ценностей на этические ориентации Бертольда, характеристика бедности и бедняков, содержащаяся в его проповедях, существенно отличается от характеристики их в памятниках более раннего периода Средневековья. Тогда бедняк, вызывавший сочувствие у духовных лиц, был преимущественно человеком, просящим подаяние, а бедность и отрешение от всех земных богатств и благ — идеальным состоянием. В проповеди Бертольда такого рода бедняки упоминаются нечасто. Разумеется, подача милостыни остается богоугодным делом, и Бертольд говорит: «Господь желает, чтобы ты не презирал бедняка за его бедность, а смягчал бы ее, насколько можешь, а ежели не можешь помочь ему вещами, то должен утешать и привечать его, а не ненавидеть и завидовать; ибо все мы — братья и сестры, христиане» (8, № 23). Эти оговорки — «смягчай бедность бедняка по мере возможности, а если не в состоянии…» — чрезвычайно далеки от императивных требований Раннего Средневековья о помощи нищим! Но все дело в том, что бедняки, которым Бертольд выражает свое горячее сочувствие, не нищие. Эти бедняки трудятся, а не паразитируют за счет других, у них есть кое-какое имущество, участок земли, волы, плуг, они страдают от чрезмерной эксплуатации и вымогательств алчных богачей, у которых занимают деньги или зерно под высокие проценты. Бедняки в проповедях Бертольда Регенсбургского — мелкие производители деревни и города, крестьяне, ремесленники, слуги и наемные работники, поденщики, и если их труд превозносится, то безделье и недобросовестная работа или обман, к которому они прибегают, осуждаются. Нужно полагать, проповеди Бертольда адресованы среде, в которой возросла социальная этика труда, и проповедник разделяет эту новую и более позитивную его оценку.

Наконец, из речей Бертольда с совершенной ясностью следует, что при всей остроте его обличений скупцов, стяжателей, алчных людей, которые переходят из одной проповеди в другую, существовавший в Германии общественный строй, несмотря на несправедливости и притеснения, представляется ему единственно возможным и не подлежащим каким-либо изменениям. Его критика, несомненно притягательная для масс угнетенных и обездоленных, всецело консервативна и охранительна (108, с. 181). Этот вывод может показаться вполне банальным — едва ли чего-либо другого и следовало ожидать от клерикала, — но это не совсем верно. Изучение творчества других проповедников — современников Бертольда Регенсбургского обнаруживает несколько большую остроту. Конечно, и их проповеди не имеют подстрекательского характера, и все же в многочисленных «примерах» XIII в. мы встречаемся с расплатой грешника, виновного в гордыне и в утеснении бедняков и маленьких людей, которая происходит уже здесь, на земле, а не откладывается до Страшного суда, хотя эта расплата и представляется результатом вмешательства потусторонних сил — разгневанных Христа, Богоматери и святых, либо бесов. Вместе с тем необходимо отметить, что критика социальных несправедливостей в проповеди содержала в себе зародыш той радикальной пропаганды, которая в более поздний период, в обстановке подъема классовой борьбы, приобретет новые качества. Из среды низшего духовенства и монашества вышли идеологи и предводители большинства крестьянских и плебейских выступлений XIV–XVI столетий. Проповедь XIII в., если ее рассматривать в этой перспективе, представляла собой потенциальный источник революционных манифестов будущих возмущений.