Как прое*** всё - Иванов Дмитрий - Страница 12

– Папа, не надо! Не надо!

И дядя Игорь не стал прыгать. Вместо этого выпил еще и впал в ничтожество.

Я долго не верил, что дядя Гена погиб. Очень уж он был крепкий. Я не верил, что он мог просто утонуть, как оторвавшийся якорь.

Таким я его запомнил навсегда. Живым, твердо стоящим на прямых ногах.

И волны. Они бьются не об скалы. Волны, как женщины, бьются об героя. И всегда говорят ему «да».

Утром, после песен, танцев и прыжков с балкона, взрослые, которые оставались у нас ночевать, просыпались. Пили помидорный рассол, потом бросались искать по дому потерянные вчера хоккейные маски. Довольно быстро их находили, пили в хоккейных масках крепкий чай и расходились.

А мама после их ухода была злая, долго пылесосила ковры и приговаривала:

– Ну ты посмотри! Сколько наблевал здесь этот дядя Игорь!

Потом мама мыла туалет и приговаривала:

– Ну ты посмотри, сколько наблевал и здесь дядя Игорь!

Потом мама мыла на балконе пол и приговаривала:

– Ты посмотри, сколько наблевал и здесь этот дядя Игорь!

Дядя Игорь, если верить маме, был вездесущий, и везде он яростно блевал.

Почему так блевал дядя Игорь, я теперь понимаю. Он хотел быть героем, но не мог. Он хотел прыгать с балкона, танцевать с чужими женщинами, владеть ими, как своими, жить смело и грубо. Но не мог, потому что жена и дети всегда ему кричали:

– Папа, не надо! Игорёша, не надо!

Он хотел быть героем, но ему не давали. Скорее всего, он бы не смог, и все это знали, и поэтому не давали ему даже попробовать. Поэтому он блевал. А вдруг дядя Игорь смог бы стать героем, если бы хоть раз попробовал? Вдруг? Кто знает…

Шли годы.

Среди моих одноклассников в школе был Саша Файзберг. Он был хулиган, при этом был еврей, но он был неправильный еврей.

Однажды в школьном мужском туалете Саша отвел меня в сторону и сказал шепотом:

– Сделай дома так и так, и будет приятно.

И Саша показал мне на своей писе пару простейших приемов. Я удивился. Я много читал и редко думал про писю. Саша делал все наоборот. Конечно, я тоже порой уже чувствовал, что пися нужна не только для того, чтобы писать. Я это чувствовал, когда смотрел на голые ноги девочек из старших классов. Но я на этой мысли не замыкался. А Саша Файзберг замыкался.

В тот же день дома я попробовал сделать так, как показал Саша, мне понравилось, и я делал так потом. Много лет.

А Саша на следующий день попал в переплет и одновременно в анналы истории – так бывает. Оказалось, Саша многим мальчикам из нашего класса показал то же, что и мне. Саша был страстным пропагандистом онанизма. Но двое мальчиков дома спалились при попытке сделать так, как показал Саша, и все рассказали на допросах родителям. Родители объединились и пришли к директору школы с требованием прекратить разнузданную пропаганду онанизма в начальных классах и изолировать Сашу Файзберга от их детей.

Сашу вызвала директриса школы. Она потребовала, чтобы Саша признался, кто его этой гадости научил и кто ему дал поручение всех мальчиков в школе научить тому же. Видимо, были подозрения, что за Сашей стоит кто-то – враг, взрослый, опасный. Но Саша никого не выдал, потому что выдавать было некого – он сам как-то до всего дошел, а рассказывал всем потому, что ему понравилось и он хотел поделиться с друзьями радостью.

Тогда директор нашей школы, Ада Алексеевна, спросила коварно:

– А почему ты всех этому учил в туалете, тайком и шепотом?

Саша не знал ответа на этот вопрос. Действительно, почему? Откуда Саша знал, что учить этому друзей надо в туалете и шепотом? Конечно, это было инстинктивно. Но Саша не знал этого слова, потому что был третьеклассником, и он молчал.

Тогда директриса, полагая, что Сашу почти надломала и нужно надавить еще чуть-чуть, чтобы он выдал имена своих опасных покровителей, вызвала из нашего класса нескольких девочек, самых красивых, поставила Сашу перед ними и сказала:

– Смотрите, девочки. Перед вами – онанист!

Директриса думала, что для Саши это будет позор.

Но это был не позор, это был звездный час – в жизни героя, кстати, иногда они довольно тесно смыкаются, даже накладываются. Девочки не стали смеяться. Одна из девочек, Наташа Лареску – забегая вперед, скажу, она потом играла на бас-гитаре в рок-группе, потом стала проституткой, потом наркоманкой, но это было позже намного, уж очень сильно вперед забежал, – спросила с интересом:

– А что это такое – онанист?

Тогда директриса приказала Саше при девочках сделать то, что он показывал мальчикам. Ставка была на то, что Саша должен был сгореть со стыда, навсегда проклясть онанизм и назвать имена покровителей. Но ставка проиграла: Саша охотно показал девочкам то же, что мальчикам. Девочки покраснели, но смотрели на Сашу с большим интересом. Им понравилось. Это был крах педагогики. Педагогика – лженаука.

Сашу Файзберга исключили из нашей школы, и он покатился по наклонной: часто дрался на улице, занимался карате. Учился он потом в другой школе, спортивной, говорили, что там директор бьет учеников лицом об парту, а иногда старшеклассники били директора, когда удавалось подловить его вечером на улице, синего, и оставались безнаказанными, потому что директор наутро после синьки ничего не помнил. Он был бывшим спортсменом, боксером, и у него был поврежден мозг.

Но в нашей школе Саша Файзберг навсегда остался легендой. Так бывает: героя могут отовсюду исключить и выгнать, но он все равно остается там, откуда его исключили, – остается легендой. Саша был первый и последний третьеклассник в истории школы, который дрочил на глазах самых красивых девочек и директора, более того, дрочил по приказу директора, и лучших девочек привели ему тоже по приказу директора. Конечно, он был герой. Как героя, его украшает и возвышает то, что он об этом не знал. Герой часто не знает, кто он.

Много лет спустя я встретил однажды Сашу Файзберга на улице. Саша стал успешным бизнесменом. Я тепло поблагодарил его за все, чему он научил меня и всех ребят тогда, в школе. Саше было приятно, что я помнил его все эти годы. Он даже смутился и сказал:

– Да ладно, не за что. Будет чё надо, звони мне прямо в офис.

И дал визитку.

Как видно из этой истории, героем человек может стать, пропагандируя что угодно, даже самые простые вещи. Главное – ничего не бояться.

Когда я научился читать, я начал страшно читать. Я читал по книге в день. Сначала я прочитал все книги в нашем доме, их было много, их собирала моя мама – тогда было модно собирать книги. Я читал всё подряд, детскую литературу, потом взрослую, я прочитал всего Гоголя, а когда мама откуда-то достала Гегеля, я прочитал и Гегеля. Несколько раз в школе я порывался рассказать моей первой учительнице все, что я знаю. Я рассказал ей про Гоголя и Гегеля, и она запретила мне в школе рассказывать то, что я знаю. Меня это насторожило, но учительница мне объяснила – другие дети не знают пока ничего про Гоголя, тем более про Гегеля, и если я буду рассказывать то, что другие не знают, получится, что я – задавака. Это меня убедило. На время.

Когда я прочитал все книги в доме, мама испугалась. Она опять подумала, что все-таки что-то наложилось по линии папы, мощного звездолета. Каждый раз в таких случаях мама хватала меня за руки и вела к врачу. К одному и тому же. Но мы были с ним заодно. Он всегда выгораживал меня и всегда продлевал справку, что я нормален. Мама на какое-то время успокаивалась.

Когда я прочитал все книги в доме, мамой овладело плохое предчувствие. Она вспомнила предсказание моей бабушки-трансильванки. Когда я родился, всем, кто при этом присутствовал, бросились в глаза два обстоятельства. Первое заключалось в том, что я был очень большой, под шесть килограммов. Акушер даже сказал, что я богатырь и чтобы мама назвала меня Святогором, а маме в этот момент было очень больно, и она сказала акушеру, чтобы он пошел на хуй. А второе обстоятельство всем бросилось в глаза, когда меня уже принесли домой. Меня развернули, и все увидели, что у меня бакенбарды. Охуенные черные бакенбарды. Бабушка, которая видела будущее, посмотрела на меня, засмеялась и сказала моей маме: