Как прое*** всё - Иванов Дмитрий - Страница 5

Бабушка видела будущее. Когда в детстве я узнал, что бабушка видит будущее, я очень удивился и спросил, как она это делает и зачем. А бабушка ответила, что она не знает, как это делает, а нужно ей это для того, чтобы готовить галущи – трансильванскую долму. Для приготовления очень вкусной долмы важно знать многое: в какой день сорвать виноградный листок и какой именно листок сорвать из тысячи возможных, сколько рисинок спрятать в каждый виноградный листок, в какой час зажечь огонь под казаном, а в какой погасить, и в какую минуту подойти к казану, снять крышку, понюхать вкусный воздух и сказать: всё.

Дар предвидения позволял бабушке, конечно, не только готовить галущи. Попутно она знала, кто когда родится и умрет, когда будет дождь, когда снег, когда засуха. Часто к моей бабушке приходили разные люди с нашей улицы и просили сказать им, что с ними будет. Бабушка одним говорила что-то на ухо, и они смеялись и благодарили бабушку, а другие, наоборот, плакали и спрашивали бабушку: «И что, ничего нельзя сделать?» А бабушка говорила, что нельзя. А некоторым, кто ей не нравился, бабушка ничего не говорила, прогоняла их, и они убегали с треском: это трещал заполнявший их лед.

Бабушка всегда была очень доброй ко мне, она никогда не смотрела на меня так, чтобы я заполнился льдом. Она мне пела очень старые песни. Бабушка сама не знала, на каком они языке. Эти песни ей пела ее бабушка, а той – ее, и даже бабушка Дракулы, звавшая его просто Владик, не знала, на каком они языке. Песни были разные, веселые и грустные. Грустных было больше. Я спросил однажды бабушку, почему грустных песен больше. Бабушка сказала, что я глупый.

Героя всегда можно узнать по этому признаку: детство у него затянувшееся. Потому что герой только в детстве чувствует себя хорошо. Только пидарасу хорошо быть большим. Герою хорошо быть маленьким.

Герой до конца своих дней ждет. Чего? Чуда. Ждет, что наступит другая, настоящая жизнь. А пидарас ничего не ждет, потому что знает – в жизни надо выебать Светку и купить квартиру. Это ему, если положить на вышеназванные великие цели всю жизнь, чаще всего удается. Так человек и становится пидарасом. А герой скорее умрет, чем станет пидарасом. То есть справедливости ради надо сказать, герой тоже может выебать Светку, но всегда сразу же горько сожалеет об этом и убегает. А пидарасы остаются со Светкой.

Как-то я отвлекся, и откуда-то появилась эта Светка. Вымышленный, демонический персонаж.

Конечно, во всем виновата она, пидараска-среда. Родители героев, они всегда, даже если отрицают это потом в интервью, виноваты в том, что вырастили героев. Часто это происходит оттого, что родители стараются дать ребенку все лучшее, чего у них не было, и оградить его от всего худшего, что у них было. Вот так и получаются герои. Так делать нельзя.

Мой папа никогда не говорил мне, как надо жить. Папа сам этого не знал. В его голове всегда пели цыгане, вот так: «Ай-нэ-нэ-нэ», и еще вот так: «Ай-тыщ-тыщ-тыщ», и еще громче: «Ай-нэ-нэ-нэ, ай-тыщ-тыщ!» Папа был счастливым человеком. В ранней юности он взял в руку стакан вина, и стакан этот выпал из его руки только с последним вздохом. Я не осуждаю папу за прожитую так жизнь. Конечно, я всегда сожалел, что не могу поговорить с ним. Потому что он умер, когда я был маленький. Но потом, когда я сам вырос, я стал понимать его. Лучше, чтобы в голове пели цыгане: «Ай-нэ-нэ-нэ!», чем чтобы пели свои песни иерофанты. Во-первых, иерофанты поют намного громче цыган, и сделать тише нельзя. Во-вторых, цыгане в голове иногда поют веселые песни, хотя чаще – печальные. А иерофанты всегда поют очень громкие, очень бодрые, страшные песни. Они поют марши. У меня в голове с детства иерофанты поют. Я расскажу о них, иерофантах, потом.

Мой папа в юности подавал надежды. Это чисто геройская маза – подавать надежды. И это довольно легко: надо просто обладать каким-то божьим даром. А больше ничего не надо – подаешь надежду с утра, тебе за это наливают, и все. Наступает ночь. Еще одно удобство заключается в том, что каждое следующее утро можно подавать ту же самую надежду, потому что она никуда не девается, ведь она – божий дар. Ну а когда в одно прекрасное, а точнее, ужасное утро вдруг обнаруживается, что подавать надежду больше не получается, потому что божий дар ты просрал, – это далеко не конец, а только начало праздника, потому что все оставшееся – как правило, недолгое – время жизни можно всячески поминать божий дар. Ведь то, что божий дар вообще был, – большая честь и большое счастье, поскольку дается он не каждому.

Вот так мой папа и прожил свою жизнь. Он был ученым. В сфере его интересов находились такие науки, как математика и химия. Не могу признаться в любви к математике, а вот любовь к химии, забегая вперед скажу, мне по наследству передалась. По всему нашему дому были разбросаны смятые бумажки, исписанные формулами. У папы был очень мелкий, шизофренический почерк, совершенно неразборчивый, исключающий всякую возможность для кого бы то ни было воспользоваться записанным на бумажке знанием. Нередко уже на следующее утро тайным это знание оказывалось и для самого писаря. Но папа не отчаивался, и каждый вечер, если только в голове его цыгане не пели настолько оглушительно, что работать было невозможно, он покрывал формулами новые бумажки.

Всю жизнь папа искал способ создать новый, охуенно твердый металл. Он рассказывал, что если он когда-нибудь создаст этот металл и из него сделают тонкую полоску, то эта тонкая полоска всех переживет. Переживет сам мир. Библейски древний мир. Потому что эту полоску ни погнуть, ни расплавить, ни подвергнуть ржавлению – вариантов нет. Папа утверждал, что когда он создаст этот металл, то именно из него будут сделаны звездолеты. Как нетрудно понять из этого утверждения, мой папа сам был мощный звездолет. С присущей настоящему ученому и звездолету скромностью папа ожидал, хоть, конечно, и не собирался просить об этом Академию наук, что, когда металл будет создан, он будет назван в папину честь. Фамилия у моего папы была Иванов. Папа всегда говорил, что это очень хорошая фамилия, потому что она настолько всеобщая, что это все равно что иметь фамилию Космос. Так что, говорил папа, его вполне устроит, если новый космический металл получит пафосное и одновременно скромное имя – ивановий. В периодической системе Менделеева новый металл должен был потеснить самых тяжелых соседей и расположиться где-то между курчатовием и нильсборием. Такая компания тоже вполне моего папу (и созданный им ивановий) устраивала бы. Но потом случилось ужасное. Или прекрасное. Что, впрочем, в судьбе героя часто значит одно и то же.

Первые ответы в детстве, вторые – в беспечной юности героя, смертного человека, выбравшего путь полного просёра – путь, о котором самураи говорили, вонзая меч в печень: да, этот путь круче, чем наш, и нам, самураям, срать и срать до него. В юности папа попробовал вино. Ему, вероятно, понравилось, судя по тому, что случилось с ним потом. Папа стал пить вино каждый день. С друзьями. В жизни героя друзья играют важную, то есть роковую, роль. Герой всегда окружен друзьями. Это весело. Друзья героя – всегда харизматичные, яркие, пропащие ребята. С ними интересно. Трудно сказать, почему с ними так интересно. Вряд ли потому, что они харизматичные. Пидарасы тоже бывают харизматичные. А пропащими не бывают никогда. Пропащими бывают только герои.

Когда в жизни героя появляются друзья – это дурной знак. Первыми дурной знак обычно замечают родители героя. Родителями моего папы были, во-первых, его отец и мой дед – чекист, палач. О нем сначала расскажу.

С детских лет дедушка любил мучить людей. Вскоре это стало его профессией. Тут очень кстати грянула Великая Октябрьская социалистическая революция, и дедушка стал пыточных дел мастером. Как всякий палач, он знал о людях все, потому что часто слышал правду. Может, поэтому дедушка любил природу. Когда прошли годы и свое дедушка уже отпытал, он увлекся фотографией. Любил фотографировать виды и делал прекрасные видовые снимки. Аккуратно вклеивал их в альбомы и подписывал так: «Осенний лист», «Утка на озере», «Жук», «Муравей», «Роса на травинке».