Час Пик - Иванов Всеволод - Страница 40

«Вот, была бы я на месте Джулии Уэйнрайт, я бы себя с этим Мейсоном не так бы вела, я бы ему сказала: «Так, Мейсон...» — Мягкая она очень…»

А посоучаствовать, как выясняется, можно и в другом, и это куда реальней, чем оказаться на месте несчастной Джулии Уэйнрайт:

«Вот недавно «Поле Чудес» появилось, смотрите? И этот, как там его — из «Взгляда», молодой такой и красивый, с усами, ведет… Ну, сами знаете, о ком речь. Да, Листьев его фамилия, так ведь говорят, что туда можно и попасть, на это «Поле Чудес»… Да нет, там не переодетые телевизионщики, не актеры всех этих простых людей играют — это же видно, так не сыграешь, живые ведь люди. А призы–то какие, призы! А подарки! Да, посмотрите как–нибудь… Огромное удовольствие, честное слово!»

Короче говоря:

«Если бы я там оказалась, я бы все эти буквы отгадала в два счета: раз, два».

И — полная сопричастность к волшебному, почти сказочному и фантастическому миру, миру дорогих подарков от богатых спонсоров, общества обходительного джентльмена — красавца–телеведущего, слепящего сияния софитов в студии.

И — известность: на всю страну известность! — не на какой–то там райцентр с пятьюдесятью тысячами!

Неизменно превосходный результат.

И задумалась Она, и родила в голове дерзновенную мысль…

Лучшая Подруга выслушала дерзновенную мысль со здоровым скепсисом: мол, куда нам, со свиным рылом в калашный ряд!

Она (разговаривали, разумеется, по телефону) переложила трубку в другую руку и — обиженно так:

— Но ведь други–ие…

— Что?

— Участвуют… С живым Листьевым говорят, подарки там разные, ну, и все такое…

— Ну и что?

— А если попробовать?

— Попробуй.

Вкрадчиво:

— Я вот знаю, туда надо сперва кроссворд составить и отправить…

— Откуда знаешь?

— Листьев сам говорил: условия в журнале «Телевидение и радио»…

— Ну, давай, давай… — мол, дерзай, любезная, надежды юношей питают. И девушек, стало быть, тоже.

И трубку положила — ну, стервоза! А еще — лучшая подруга называется…

Кроссворд составлялся долго и мучительно: хотя и тему–то выбрала родную, близкую, музыкальную, пяти курсов просветительского института оказалось явно недостаточно; хотя и ни одной лекции не пропустила, ни одного семинара, но где же столько слов набрать!

Где, скажите мне, где?!

Лучшая Подруга сочувствовала, сопереживала — наверное, никак не меньше, чем сопереживала Мейсону после смерти Мери.

— Ты зачем его составляешь?

— Ну, по условиям…

— Дура ты, дура… Сидишь, мучишься.

Несмело так:

— А что?

— Надо взять какой–нибудь старый журнал, срисовать оттуда — и всех делов–то!

Она — обиженно:

— Не могу я людей обманывать…

— Каких?

— Ну, таких, как тот, ведущий… Листьев. Он ведь такой добрый, такой честный… И лицо у него… Такое… Такое открытое! Вон, когда «Взгляд» вел, так всех подряд и честил…

— Тебя что ли никто не обманывал в жизни?

— Обманывали, но я не хочу.

— Почему не хочешь?

— Обману, а потом возьмет да раскроется… Эти телевизионщики — знаешь, какие они ушлые? Знаешь, какие умные? Все знают. А потом на всю страну ославит: мол, живет в районном центре Z. такая–то такая–то, и прислала она кроссворд, который взяла из журнала такого–то за 1968 год… Позору потом не оберешься, выгонят с работы… И запись в трудовую сделают.

Посидела Лучшая Подруга, повздыхала:

— Как знаешь. И вообще, не тем ты, дорогая моя занимаешься: тебе надо думать, как мужика какого–нибудь заарканить, ведь годы–то идут…

Лучшая Подруга в плане «заарканить» была в более выигрышном положении: её жених, точней, пока еще не жених — как говорят в их райцентре, хахаль (но об этом — тс–с–с, никому ни слова! Между нами — девочками), был военным, героем–танкисгом, капитаном, и не просто капитаном, не просто танкистом, не просто героем, а героем, еще недавно служившим в Западной группе войск, в бывшей ГСВГ. Группе советских войск в Германии.

Приехал (перевели по международным соглашениям в местный гарнизон) весь такой из себя: машина заграничная, видик, дойчмарки из кармана торчат… Валюта! А шмотки какие, а аппаратура!

И при всех этих огромных достоинствах — еще и неженатый!

Блеск!

Ну, правда очень любит неразведенный спирт, а после спирта — ругатся очень любит, «ду бист швайн» [21], говорит, а «их бин русиш официер» [22], мол; но потом, если только ему не перечить, то утром тише воды — ниже травы, бормочет только: «их виль биир» [23]…

Но, как говорит Лучшая Подруга, у каждого свои недостатки.

Подытожила:

— Так что думай, родная, не о глупостях, а о будущем… Смотри, двадцать пять (тогда ей было еще двадцать пять — о, молодость, о, благословенное время!) — это тебе не шуточки!

И закралась тогда в голову другая мысль, еще дерзновенней первой — а что, если…

Ну, чем она, собственно, хуже других?

Когда Лучшая Подруга ушла, поднялась из–за стола, посмотрела в зеркало — большое такое зеркало, почти во весь рост, в прихожей висит, как раз напротив телефонной полочки.

Ножки — стройные, грудь — красивая грудь, полная, гордо так возвышается, второго размера по бюстгальтеру, и, что главное — сама держится, даже лифчика не надо. Лицо–миловидное, нежное такое, родинка вон черненькая под нижней губой, очень даже миленько.

Чем хуже других?

Двадцать пять? Ну и что, что двадцать пять? Люди– то и в сорок выходят…

Почему бы и нет?

Вон, последняя жена у Вознесенского — тоже из какой–то глухомани, сама читала. Повезло же девке…

Подняла трубку, набрала номерок: не пришла еще Лучшая Подруга. Наверное, в поликлинику к себе пошла, или по вызовам к детишкам больным.

Нет, пока что не стоит делиться, не стоит говорить… Всегда так бывает — расскажешь, а потом не сбудется. Вот когда все получится — если получится, конечно, — тогда они все рты поразевают.

И Лучшая Подруга со своим героем–танкистом на иномарке — от зависти же лопнет, точно вам говорю!

Кроссворд, давшийся ценой систематических пропусков педсоветов и страшной головной боли, был закончен только через месяц, и, конечно, первым же делом представлен на суд Лучшей Подруге.

Та, просмотрев, только плечами передернула — мол, я в музыке ничего не понимаю.

— А Гендель — кто это?

Наверное, для приличия поинтересовалась — ведь понятно, столько работала, столько старалась, нельзя же совсем ничего не спросить!..

— Композитор такой был немецкий в восемнадцатом веке — оратории писал…

— А–а–а… Ну–ну. И теперь что?

— Ну, отправлю туда… И ждать буду, пока он мне не ответит.

— Ну–ну. Ответит. Много там таких…

Однако — не была бы она лучшей подругой! — надоумила:

— Знаешь, там ведь столько претенденток будет, — подумав, предположила Лучшая Подруга, — и все кроссворды на бумаге пришлют…

— Ну да, — Она растерянно посмотрела на собеседницу, — а что ты предлагаешь?

— Ну, надо бы на чем–нибудь таком… Нетрадиционном, что ли.

Поджав губы:

— Не понимаю.

— Ну, чтобы не как у других. Вот мой (это она о своем танкисте так говорила) наверняка бы на листе брони нарисовал… Или на снаряде…

— На фортепианной деке, что ли, паяльником выжечь? Так ведь ни паяльника у меня нет, ни своего инструмента, а за казенный, если в классе взять, завхоз потом голову оторвет… Не говоря уже о завучихе…

— Нет, ты ведь женщина, у тебя должен быть женский подход, — втолковывала Лучшая Подруга.

— А как это?

— Как, как… Подумай.

Думала долго.

«Что–нибудь такое нетрадиционное» — а как это?

«Женский подход».