Великая оружейница. Рождение Меча (СИ) - Инош Алана - Страница 50

В глазах обернувшейся Вешенки сияли ласковые, светлые слезинки, мешаясь с каплями дождя, на улыбающихся губах блестела небесная влага. Её ладони прильнули к щекам Дунавы, гладили её затылок, нежно теребили уши.

– Стань мастерицей не для меня. Для себя. И тогда у тебя будет всё, что ты захочешь. И даже я.

Второй поцелуй расправил тёплые крылья уже более уверенно, окутал ими молодую пару, оплёл их объятиями рук. Дождь хлынул стеной, заплясал шлепками тысяч босых ног на ступенях.

– Ты промокла, Вешенка… Беги домой, – прошептала Дунава. – Я люблю тебя, лада. Своё сердце я оставляю с тобой. Жди…

…И снова яблони роняли лепестки на седую косу Смилины. Руки в мерцающих «перчатках» устало лежали на коленях, но эта усталость – только до завтра. Завтра – новый день, новая работа. Работа никогда не надоест, не опостылеет, потому что она – её кровь, её воздух, её душа.

Лепестки падали в раскрытую ладонь. Пододвигая их друг к другу кончиком пальца, Смилина сложила их в цветок. Под светлым вечерним небом рождался замысел свадебного венца для Вешенки – в виде двух соединённых яблоневых веток. Лепестки можно сделать из молочно-белого лунного камня, серединками золотисто засияют медовые яхонты, а листья будут составлены из травянисто-зелёных смарагдов. Вешенка станет самой красивой невестой, какую только видела Белогорская земля.

А пока эта невеста медленно шагала по садовой дорожке, возвращаясь с гулянья, приуроченного к Лаладиному дню. Венок из горных цветов она несла уже не на голове, а в руке, и его ленточки уныло волочились по земле. Смилина выпрямилась, встречая дочку неизменной тёплой улыбкой.

– Что пригорюнилась, ладушка-оладушка? Неужто скучно нынче было на гулянье? – Смилина протянула к Вешенке руку, и та, как в детстве, присела к ней на колено.

– Ой, да всё как всегда, матушка. – Вешенка обняла оружейницу за плечи, прильнула ласкающимся котёнком.

– Никто тебе не приглянулся? – Смилина приподняла лицо дочки за подбородок, заглянула в грустные глаза, в которых отражался торжественно-тихий и высокий вечерний небосвод.

– Не-а, – мотнула та головой.

– Ну, ещё приглянется, какие твои годы, – улыбнулась Смилина. – Твоя любовь – впереди, радость моя.

Вешенка поморщилась, махнула рукой и стала глядеть в сторону, на заросли мяты под яблоней. С нежной грустью Смилина прощупывала незримый комочек, который дочка прятала от неё глубоко в душе. У неё появилась первая сердечная тайна. В детстве она рассказывала всё без утайки, доверяла родительнице все свои горести и радости, а сейчас в её очах появилась взрослая печаль, которой она со Смилиной делиться не хотела. Впрочем, мастерица и так знала, о ком дочкины думки. Где сейчас была Дунава? Нашла ли наставницу, постигала ли мастерство? Шла ли по тому пути, который избрала для себя? Оставалось только ждать.

Часть 4. Исследовательский дух. Испытание любви. Камень и сталь

Стоя на лесенке-приступке, Смилина любовалась спящей Свободой. Та, вернувшаяся из своего похода, растянулась на печной лежанке, даже не сняв одежды. Устала. Как тут не устанешь, своими ногами исходив Белогорскую землю и обмерив каждую её пядь?

От похода к походу росла и обрастала подробностями карта Белых гор, нарисованная на проклеенном отрезе льна. Черновики Свобода набрасывала на сшитых кусках берёсты, а для большого чертежа придумала особый состав для пропитки ткани: вываренное до обезвоживания льняное масло, рыбий клей и толчёный мел для белизны. После высыхания полотно становилось упруго-жёстким, и на нём можно было рисовать хоть красками, хоть чернилами, хоть углём. Домашнюю мастерскую Смилина теперь уже почти не использовала: её заняла для своих нужд жена. Там эта «клеёнка» с картой и висела на стене. Часами простаивала около неё супруга, перенося добытые в очередном походе сведения с берестяных черновиков на чистовой чертёж.

А на большом верстаке расположилась первичная заготовка объёмного изображения Белых гор. В деревянное основание вбивались стерженьки разной высоты, которые Свобода соединяла соломенным плетением. Поверхность выглядела как рогожка с выступами и углублениями, очень похожими на очертания гор, холмов и долин…

С Тишью всё обстояло сложнее. Нанеся на карту места выхода вод на поверхность, Свобода получила лишь примерный прообраз подземной реки. Мало было соединить эти точки: русла могли проходить как угодно, и следовало искать иные их признаки. Синевница тоже росла не везде, хотя и этот цветок внёс немалый вклад в дело. Но неугомонная и настойчивая Свобода нашла-таки способ: она искала Тишь под землёй с помощью сосуда с водой из этой реки. Ежели под землёй протекало русло, вода в сосуде отзывалась рябью на поверхности, и чем крупнее было русло, тем заметнее рябь.

Смилина склонилась над спящими дочками-кошками – Владушей и Добр?той. Уже почти ничего кангельского не проступало в их чертах, но неуловимая печать степного простора словно простиралась на их челе. Оружейница поцеловала дочек и поправила им одеяло. Когда они были маленькими, Свобода, возвращаясь со своих исследований, приносила им кучу подарков: красивые камушки, кусочки янтаря, деревянные фигурки, выструганные ею самой на досуге. Девочки-кошки росли такими же непоседами, как их родительница, и с самых первых лет проявляли крайнюю степень «шилопопости». Владуша с Добротой стали проситься с матушкой, и Свобода не могла им отказать.

*

Дочки родились с промежутком в два года. Старшую, Владушу, Смилина кормила, зачастую не отходя от наковальни: к воротам кузни прибегала одна из девушек, передавала кричащую от голода малышку кому-нибудь из учениц, а та уже вручала дочку родительнице. На время кормления работницы переставали стучать молотами и с улыбками поглядывали в сторону главной мастерицы, которая, присев на деревянный чурбак, развязывала прорезь в рубашке и прикладывала кроху к груди.

Сестричка Владуши, Доброта, родилась раньше срока на два месяца: Свобода как раз закончила впитывать знания, необходимые для составления карты, и рьяно приступила к воплощению своего замысла, зачастую переутомляя себя. У них со Смилиной на этой почве едва ли не до ссор доходило. Оружейница убеждала жену, чтобы та поберегла и себя, и дитя; Свобода как будто внимала увещеваниям, на некоторое время сбавляла обороты, но потом опять принималась за своё. В итоге с одной из своих вылазок Свобода приплелась с уже льющимися водами и начавшимися схватками. Смилина со старшей дочкой как раз ждали её к ужину; дверь открылась, и княжна с бледным, перекошенным болью лицом осела на пороге. Подол её юбки и шароварчики под нею промокли… Схватив жену на руки, Смилина понесла её в баню. Хоть и поднялось в оружейнице возмущение горячим конём на дыбы, но суровый выговор Свободе она отложила на потом: главное – чтоб и сама супруга осталась жива, и чтоб с маленькой ничего не случилось…

А там стало уже как-то не до поисков виноватых: недоношенной крошке требовалась вся забота, вся любовь, на которую родительницы только были способны. Смилина трудилась в кузне лишь до обеда, а всё остальное время проводила дома, вливая в Доброту свет Лалады, чтоб малышка поправлялась и росла быстрее. Хрупкая, худенькая и слабенькая, девочка даже не кричала, а тонко и жалобно пищала, совсем как котёнок. А тут ещё – дела хозяйственные: пахота, сев… Привязав крохотную дочурку к себе кушаком, Смилина шла за плугом, а Свобода, чувствуя себя ответственной за случившееся, забросила свои исследования и старательно погоняла быков. Девушки хлопотали дома: готовили, стирали, убирали. Едва почуяв под кушаком ёрзанье и писк, Смилина отходила в тенёк, усаживалась на траву и давала дочке грудь. Быки отдыхали, а Свобода сидела рядом, робко и ласково гладя косу оружейницы, её усталую спину и влажный от трудов затылок. Глянув в её печальное, виноватое лицо, Смилина смягчалась сердцем.

– Ну, ладно тебе, ягодка. Не казнись. Что случилось, то случилось. Главное – ты жива-здорова, а малую выходим, вырастим. Не горюй.