Великая оружейница. Рождение Меча (СИ) - Инош Алана - Страница 64

– Ну, вот и всё. Пора мне на отдых.

– Ты разве не будешь ужинать? – не поняв сперва, что жена имела в виду, спросила Смилина.

– Нет, ладушка, пища мне больше не нужна, – ответила Свобода с далёкой и звёздной, уже неземной ночной мудростью во взгляде.

Смысл её слов разверзнулся под ногами Смилины холодящей бездной, и пол качнулся под ними. Брови Свободы дрогнули, глаза замерцали нежным состраданием.

– Ну-ну… Родная моя, – проговорила она с поцелуем, приобняв Смилину и поддержав её. – Никто не вечен, и я не исключение. Жизнь моя была долгой и насыщенной – благодаря твоей любви и силе Лалады, которой ты со мною делилась столь щедро. Без тебя я бы никогда не сделала всего того, что успела сделать. И я благодарю тебя за всё, что ты дала мне, любовь моя. Прошу тебя, ради меня обуздай своё горе, не плачь, отнесись к этому со свойственной тебе мудростью. Я хочу унести с собою твой облик, не омрачённый сокрушением и печалью.

Она попросила устроить ей постель под яблоней – той самой, которую они вместе сажали, ожидая рождения первой дочери.

– Я хочу уснуть под нею, – сказала Свобода. – Постелите мне в саду.

Боль подступившей к порогу разлуки захлестнула Смилину высокой ледяной волной, но оружейница, внимая просьбе супруги, волевой рукой сжала этому зверю горло, чтоб не рычал и не заглушал звука последних нежных слов, которыми им предстояло обменяться.

Яблоня была не только жива – она цвела пышно, как никогда. Её душистый наряд сиял торжествующей песнью во славу весне, и закатные лучи венчали её с высоким небом светлыми узами жизни и любви.

– Яблонька наша, – ласково молвила Свобода, гладя её морщинистый ствол, немного искривившийся с годами, но могучий и полный сил. – Сколько вёсен мы под нею встретили! Она ещё будет жить, ладушка, поверь мне.

Лежанку поставили под деревом, застелили мягкой периной и пышным, как сугроб, пуховым одеялом, а в изголовье положили белоснежные подушки. Свобода, облачившись в тонкую, богато вышитую праздничную сорочку, босая прошла по дорожке к своему последнему ложу и села, осматриваясь с прощальной нежностью. Всё ей здесь было знакомо, всё любимо ею. Она распустила из сеточки косы, и они упали ей на грудь, подёрнутые паутинкой благородного серебра прожитых лет.

– Дайте мне мой свадебный венец, – попросила она.

Смилина сама поднесла жене золотой обруч с зубцами, усыпанными светло-голубыми яхонтами и прозрачным, как слеза, горным хрусталём. Солёная влага предательски защипала оружейнице глаза, и Свобода, заметив это, улыбнулась и опустила руку ей на плечо.

– Ну-ну, ладушка… Не надо. Отпусти меня не с горем, но с любовью. Так будет легче и тебе, и мне.

Она водрузила себе на голову эту сверкающую светлую корону и снова стала невестой – уже не Смилины, но самой Лалады, к которой уходила её душа. Ложась, она говорила:

– Много у Лалады жён и дочерей, и на всех хватает её бесконечной, нетленной и живительной любви. Каждая из них любима Лаладой, как первая и единственная, каждой она раскрывает объятия и дарит нежный поцелуй. Ожидает меня моя пресветлая и блистательная избранница в ослепительном наряде, сотканном из солнечных лучей, а ежели ослабеют мои ноги, подымаясь к ней по ступеням, то подхватят меня её сильные объятия и понесут, точно на крыльях. Не хмурься, ладушка, не ревнуй, – ласково добавила Свобода, мягко касаясь рук Смилины, укрывавших её одеялом. – И тебя Лалада любит, и тебя ждёт, но позже. Мы сольёмся в её Свете, снова став частицами её великой души, из которой мы и были рождены для земной жизни.

*

Рана на голове Смилины зажила, обратившись в шрам, который она носила без стыда и обиды. С болью и покаянными слезами в очах Свобода покрывала его поцелуями, а оружейница успокаивала её:

– Не тужи, ладушка, не казни себя. Ты не виновата ни в чём. Это я провинилась перед тобою. Я заслужила это.

Поиск Тиши продолжился и шёл ещё десять лет; для ускорения работы к землемерному отряду Изяславы присоединились ещё несколько дружин. На главной карте, что висела на стене в мастерской, раскинулись подземные русла, оплетавшие Белые горы так же густо, как жилки охватывают древесный листок, питая его соками. Когда стало ясно, что ещё полнее и подробнее карту уже не сделать, настала пора воплощать в жизнь замысел княгини.

– На этой ступени я попрошу о помощи тебя, мастерица Смилина, – сказала Краса, посетившая дом оружейницы и внимательно изучившая карту. – Ты лучшая в своём деле, и тебя я прошу оценить, сколько для изваяния потребуется золота и каменьев. Сколько ты скажешь, столько и будет отпущено без скупости.

Сами горы, по задумке белогорской правительницы, должны были сиять золотой поверхностью, покрытой зелёными смарагдами лесов, а реки и озёра следовало выполнить из синих яхонтов. Снежные шапки надлежало сделать из посаженной на смолу толчёной смеси белого мрамора и горного хрусталя – для блеска. А Тишь Свобода предложила отобразить следующим способом: Белые горы поднимались на винтовых столбах, а под ними открывалась гладкая плита из прозрачной и бесцветной смолы тихорощенских сосен. Русла подземной реки отображались бы ветвистыми полостями внутри этой плиты, заполненными настоящей водой из Тиши. Конечно, для добычи драгоценной смолы никто не собирался наносить раны чудесным соснам – о таком кощунстве и речи не шло; в Тихой Роще стояло немало «плачущих» деревьев – только успевай собирать живицу в сосуды. Будучи подогретой, она становилась водянисто-текучей, и ей можно было придать любые, самые сложные очертания. Всё изваяние предполагало протянуться не на шесть аршин, как ранее задумывали, а на семь с половиной [6].

Изготовление должно было проходить прямо в белогорской столице, недалеко от княжеского дворца: переноска столь длинного и тяжёлого изделия через проход не представлялась возможной, таким способом перемещались лишь небольшие грузы. Не везти же такую глыбу на повозках из кузни через все Белые горы! Для этого в короткие сроки построили мастерскую прямо на месте; день и ночь, пока шла работа, её охраняли отряды дружинниц.

Сей труд был кропотливым и долгим. Как сделать лес? Недостаточно было просто внедрить зелёные камни в золотые склоны; из смарагдов вытачивали крошечные условные деревца, которые сажали на золото вплотную, пока горы не ощетинились сверкающей драгоценной зеленью. Синие яхонты подгоняли друг к другу в углублениях-руслах без зазоров, а поверхность «воды» сглаживали до зеркального блеска – так получались реки и озёра. Горные вершины покрыли мраморно-хрустальной крошкой, которая мерцала при освещении, как настоящий снег.

Свобода рвалась в мастерскую. Её волновало всё: правильно ли отобразятся в золоте очертания гор и долин, будут ли они точно соответствовать карте, верно ли нанесут работницы зелёный покров лесов, на своих ли местах окажутся водоёмы, не потеряются ли города. Это был и её труд, потому она имела право всё знать. Конечно, мастерицы работали с помощью волшбы, и допустить Свободу в помещение в течение дня Смилина не могла, зато вечером, когда все расходились, она открывала жене двери, подводила к изваянию, всё показывала и давала подробный отчёт.

– Вот, ладушка, смотри. Ежели что не так, ты скажи, не стесняйся! Мы тотчас переделаем.

Кое-что переделывать иногда приходилось – как же без этого. Княжна Победа, избравшая своим главным правилом совершенство, требовала такого же подхода к делу и от прочих. Иногда между супругами возникали рабочие споры: Свобода горячилась, а Смилина мягко, с любовью остужала её пыл. В том, что касалось её детища, княжна могла проявлять властность и упрямство; иногда оружейница подчинялась ей сразу, а порой, дав супруге остыть, снова исподволь гнула своё, и та, взглянув на вопрос более хладнокровно и рассудительно, зачастую признавала правоту Смилины.

Плод их со Свободой совместных усилий получился поистине ошеломителен в своей роскоши и красоте. Подъёмное устройство открывало взгляду зрителя образ подземной реки; вода, заполнявшая разветвлённые полые жилы в смоляной плите, была взята из тихорощенского ключа и золотисто светилась в темноте, представляя собой завораживающее и благоговейное зрелище. Для драгоценного изваяния Белых гор во дворце княгини отвели отдельную палату, в которую потекли нескончаемым потоком гости, чтобы полюбоваться на сие диво дивное, чудо чудное. Прибывали люди и из других краёв и стран, восхищались и прославляли богатство и величие Белогорской земли, а также умелые руки мастериц, выполнивших эту ни с чем не сравнимую работу. При этом мало кто знал имя настоящей родительницы этого творения – неугомонной княжны Победы, без упорного и самоотверженного труда которой мастерицы и не смогли бы ничего сделать. Впрочем, та и не стремилась купаться в лучах славы. Она получила от княгини Красы золотую пластину с высеченной на ней благодарственной грамотой. Вручая награду, повелительница женщин-кошек с почтением облобызала руки Свободы, что было знаком небывалого, исключительного признания заслуг. Смилина стояла рядом и видела, как губы жены задрожали, а глаза наполнились слезами. Княжна Изяслава подошла и последовала примеру своей родительницы: низко склонившись, покрыла руки Свободы поцелуями – пожалуй, более пылкими, чем долженствовало по случаю.