Здравствуйте, доктор! Записки пациентов (сборник) - Нова Улья - Страница 55

В тот день мы гуляли до вечера. Стоял октябрь. Мы спустились к роднику в овраге, затерявшемся среди деревьев. Вся земля была усеяна листьями. Мы прошли полем и очутились в смешанном красивом лесу с широкой и петляющей лесной дорогой. Сначала шли ели, затем стали вкрапляться березы. Когда мы дошли до деревни, расположившейся чуть под углом на склоне, уже не было ничего, кроме сосен. Мы прошли по деревне с аккуратными красивыми домами. Пересекли еще одно поле и нашли на горе заброшенную обгоревшую церковь. На одной из стен сохранились следы фрески. Неясное очертание и белый голубь над ним. Со второго этажа церкви, под обвалившимся куполом, открывался вид на большое, но мелеющее озеро.

Мы спустились к нему. На песке осеннего пляжа никого не было. За всю нашу прогулку мы не встретили ни одного человека. Лена бродила по берегу у самого края, оставляя следы на влажном песке. А я поднялся на накренившуюся металлическую пристань с люками. Пристань была похожа на подбитую подводную лодку, выброшенную волнами на берег. Пустота внутри гулом отвечала на мои шаги.

Я опустился около одного из люков и открыл его. На дне было немного воды. Я долго смотрел в свое отражение.

И вот тогда-то я и увидел его.

Я увидел усталое, отрешенное лицо, лицо одиночества и безысходности, лицо пустоты и безвидности, отражение зеленой тухлой воды на дне давно затонувшей лодки.

Начались сумерки. Я развел на берегу озера костер. На той стороне стали зажигаться огни небольшого городка русской глубинки. Если хорошо прислушаться, можно услышать стук далеких невидимых поездов.

Я не знаю, сколько времени нам осталось. Не знаю, кто умрет первым. Но я все равно счастлив. Я смотрю в огонь на берегу озера и на Лену рядом с огнем. Вся моя жизнь представлялась мне бессмысленным блужданием в зимней мгле, следами на снегу, ведущими в никуда. Но теперь эти следы складываются для меня в узор. И в этом узоре есть нежность и отголоски лета, есть Лена и целый мир, одинаково прекрасный с двух сторон водной глади.

С другого берега отчалила лодка с одиноко стоящим на ней гребцом.

© Ольга Столповская, 2014

Все было неудачно в тот день. Тяжелая трудовая неделя наложила отпечаток не только на мою осанку, но и на гардероб. Нестиранная одежда лежала грудой в ванной. Поэтому вещи, которые были надеты на мне, были не первого эшелона. Блузка из прошлогодней коллекции, висевшая непоглаженной в дальнем конце шкафа, дождалась, наконец, своего часа. Юбка, сшитая на заказ портнихой с нелегкой судьбой и, одеваемая только в крайнем случае, когда все остальное оказывалось в стирке, в это утро была наспех извлечена и пущена в ход. На работу требовалось прийти без опозданий, а значит, в непоглаженном, не приняв душ, не позавтракав и без макияжа. Но и это мне не удалось.

Позвонила сестра Ленка, попросила отвезти ее в роддом, у нее начались схватки. Мужа у сестры не было. Пока я добиралась к ней в утренней давке метро, случилось необратимое: она родила. Дверь долго никто не открывал, наконец, щелкнул замок, дверь открылась, словно сама, и я увидела сестру, скрючившуюся на полу, на окровавленной розовой простыне. Она стояла на коленях, согнувшись, и держала на руках завернутого в край простыни лилового кроху. Это были какие-то стремительные преждевременные роды, больше похожие на выкидыш. Тем не менее ребенок был жив, хоть и недоношен.

— Мальчик, — гордо сообщила сестра.

— Ты же должна была рожать только через два месяца, — сдавленно прошелестела я.

— Да. Но он родился очень быстро, — сестра еле говорила — вид у нее был измученный, — почувствовала схватки еще ночью, но не сильно, я даже не поняла сначала. Утром отошли воды, я позвонила в скорую, но уже через час он родился. Ты не поможешь мне перерезать пуповину?

Я ошалело смотрела то на младенца, то на сестру, то на пуповину, которая связывала их в одно целое.

— Не бойся, нам на курсах, подготовительных к родам, объяснили, как это делать. Это просто.

— Так это же надо чтобы врач, в больнице, стерильным скальпелем. Так же можно заражение крови…

— Насть! Бабы в поле рожали! Какой скальпель? Режь ножницами, пуповина все равно уже мертвая!

Я помогла сестре, придерживая младенца, добраться до дивана. Пуповина не давала ей подняться с колен, сильно сковывая в движениях. Сестра легла, положила младенца на грудь.

Все вокруг было в крови. Я не верила, что вижу все это, и это не сон.

— Извини, я не могу перерезать это, давай я лучше позвоню, уточню, когда, наконец, приедет скорая.

Я набрала 03, назвала адрес. Девушка на том конце ответила:

— Едет к вам машина! Пробки. Скоро уже будет.

Действительно, только я повесила трубку, раздался звонок в дверь, я бросилась открывать. Вошли двое мужчин в медицинских халатах, загадочные, как инопланетяне. Один высокий, худой, другой маленький, коренастый. Спросили, где помыть руки. Стали осматривать сестру. Перерезали и завязали пуповину. Помыли младенца; худой, склонившись над ребенком словно аист, намазал ему голову мазью, объяснил, что она снимет отечность. Бережно запеленал, колдуя тонкими пальцами над страшненьким существом, которое причмокивало и попискивало и с каждым мгновением приобретало все более человеческий облик. В это время коренастый звонил по телефону. Ребеночек, согревшись в пеленке, мгновенно сладко заснул. Коренастый сказал, что надо ехать в больницу, но не в ту, где собиралась рожать сестра, а в инфекционную, на Соколиной горе. Туда отвозят всех женщин, рожающих дома.

Услышав «инфекционная», сестра стала предлагать деньги, чтобы ее отвезли в хороший роддом, где у нее была договоренность. Мужчины переглянулись. Высокий, видимо главный, глубоко вздохнул:

— Мы бы и без денег вас отвезли, куда вам нужно, но не имеем права. Тут без вариантов, на Соколиную гору.

Сестра всю дорогу плакала, говорила, что на Соколиную гору свозят родивших бомжих, что там ребеночек может заболеть чем угодно, что она слышала про эту больницу всякие ужасы, и снова предлагала любые деньги. Врачи хмуро молчали. Малыш проснулся и заплакал. Тот, что главный, устало посмотрел на меня сквозь очки:

— Не волнуйтесь, все будет нормально. Самое страшное вы уже пережили. Я роды имею в виду. С вами все в порядке, целы, мальчик ваш тоже в порядке, только гематома из-за стремительных родов. Его полечат, и вас выпишут через день-два.

Говорил он с каким-то акцентом. Несмотря на худощавое, астеничное телосложение, его тон почему-то внушал уверенность. Но когда мы прибыли в больницу, сразу же появились сомнения. В неуютном приемном покое у сестры хотели забрать ребенка, она вцепилась в него, наотрез отказываясь отдавать. Врачи скорой, передав нас приемщице, собрались уходить. Я в испуге глянула на того, что в очках. Он потер черный, начинающий седеть висок и сунул мне бумажку:

— Вот телефон, звоните если что.

Ленке выдали больничную одежду — застиранный халат, который оказался рваным.

— А ты запахнись, — сказала нянечка.

Ленка протянула нянечке тысячу рублей:

— Найдите не рваный, как же я буду в таком позорище?

— Нету другого, милая. Денег не возьму. Перед кем тебе здесь красоваться-то? Все равно завтра выпишут.

С собой взять ничего не разрешили, и Ленка передала мне прихваченную из дома пачку денег:

— Это я копила на роды. Не пригодились.

Только я вышла из больницы, мне позвонила Ленка:

— Это я, — всхлипывала она, — я пронесла телефон, могут отобрать, поэтому я звоню из туалета, буду говорить тихо, — и она громко зарыдала, — у меня отобрали ребенка, его кололи антибиотиками, со мной тут очень грубо обращаются, меня осматривал какой-то садист! Сделай все, чтобы вытащить меня отсюда! Иначе я сбегу.

— А ребенок?