Повенчанные (СИ) - Инош Алана - Страница 7

– Это вы втроём столько выжрали?

– Прошу прощения, леди, позвольте вас поправить, – сказал Ромуальдыч. – Я присоединился к этой приятной компании не далее чем вчера. Так что моя доля... кхм, кхм, не так уж значительна. Да мне много и не нужно... А, кхм, впрочем, припоминаю: когда кончилось, я бегал за добавкой – как самый трезвый и способный к передвижениям.

Наташа, уперев руки в бока, с досадой окидывала взглядом всё это удручающее зрелище.

– Это что ж получается – они три дня не просыхали тут? Ну, учудили...

Карина всматривалась в бледное лицо Славы, и душу затягивал холодящий мрак боли. Никогда Слава не прибегала к такому «снятию стресса», не злоупотребляла спиртным. Им с Кариной случалось изредка распить бутылочку хорошего вина на двоих в романтической обстановке – и не более того. Беда стекала холодными, тяжёлыми шариками ртути и скапливалась под сердцем. Шрамик дышал морозом. Что же случилось? Когда они созванивались во время командировки, Слава всегда говорила: «Всё хорошо». Её голос звучал спокойно и ласково.

В палатке обнаружилось пятилитровое пластиковое ведёрко, обвязанное тряпицей. Заглянув под ткань, Наташа вздохнула:

– Ох... Земляника лесная! Испортилась, конечно... На такой-то жаре! Ох, балбесы... Ну разве можно так! Теперь только выбрасывать...

– Ну зачем же, – опять вставил слово Ромуальдыч. – Может получиться весьма сносная бражечка. Вы, конечно, сей продукт употреблять не станете, а я б не отказался. Если позволите, я ягодки себе возьму. Не пропадать же добру! А вы себе ещё наберёте, тут в округе её много – хоть горстями греби. Ягодное лето нынче...

Наташа расстроенно махнула рукой. Ведёрко она пожалела и пересыпала забродившую землянику в пакет, отдав бывшему профессору. Тот, обрадованный, что за кошелёк ему ничего не будет, живенько смылся.

Наташа присела около мужа, потрепала его по плечу. Дядя Виталик только замычал и расправил согнутую в колене ногу.

– Нам с тобой их не поднять... Пусть проспятся немного, что ли.

Обследовав «место преступления» с дотошностью настоящего сыщика, Наташа обнаружила запас пива и минеральной воды: бутылки, завёрнутые в пакет и привязанные к прибрежному кусту верёвкой, охлаждались в речной воде.

– О, будет им на опохмел, – хмыкнула Наташа. – А мы с тобой, пока они тут прохлаждаются, и впрямь землянику пособираем. Какое из неё варенье душистое – ах! Закачаешься.

Солнечные зайчики плясали на жёлтой прошлогодней хвое, сухой и скользкой; ягодная полянка обнаружилась в какой-нибудь сотне метров от места «пикника» – рукой подать. Напитанные силой земли ягоды пахли сладко, пленительно, по-летнему. Этот аромат целил душу и окутывал тёплыми лесными чарами. Бросив в рот пригоршню, Карина закрыла глаза и подставила лицо солнечным лучам. Как хорошо было бы выбраться сюда со Славой... Только без алкоголя и вдвоём.

Они набрали полное ведёрко всего за час. Наташа обвязала его той же тряпицей, и они пошли обратно, к реке. Дядя Виталик спал, грея на солнце подтянутый, плоский живот под майкой-тельняшкой. Право носить такую майку он вполне имел, отслужив в ВДВ.

А вот Слава приподнялась на локте и тяжело дышала, уставившись перед собой странным, остекленевшим взглядом.

– Слав... – Карина присела на корточки, тронула её за плечо.

Молниеносный бросок, захват – и она оказалась придавленной к земле, испытав на себе всю леденяще-стальную, безжалостную силу, которую Слава использовала только на службе, но сейчас вдруг обрушила на неё. От боли в выкрученной за спину руке Карина закричала. В животе жарким, пульсирующим огнём бился ужас.

– Слава! Слава, ты что?! Это же я! Я, Карина! Пусти, что ты делаешь?!

А сверху вдруг раздался спокойный, отчётливый голос Наташи:

– Что же ты на беззащитных девушек-то бросаешься?

Слава, захрипев загнанным зверем, обернулась, а потом вдруг ослабила хватку, и Карина смогла ополоумевшим от страха ужом вывернуться из-под неё, а та, стоя на коленях, тёрла руками глаза.

– Песочком её пришлось угостить, – сказала Наташа, хватая Карину за руку. – Бежим отсюда!

Сосны качались и звенели, земля гудела, а сердце рвалось наружу из охваченной болью груди. В спину морозно дышал горький ужас и недоумение. Шрамик. Что-то случилось там, что-то очень плохое. Слава не рассказывала ничего по телефону, всегда только спрашивала: «Как ты?» Как она, Карина, а о себе – ни слова. «Всё нормально, принцесса. Всё хорошо». Нет, видно, совсем не хорошо... Ни черта не хорошо.

Густые кусты лесной малины впустили их, оцарапав шипами. Прижавшись друг к другу под зелёным шатром, Карина с Наташей затаились и изо всех сил сдерживали шумно рвущееся из груди дыхание.

Страшный, стеклянный взгляд. Не Карину видели эти глаза. Кого-то другого. Тёплые слёзы катились по щекам безостановочно, и девушка зажимала себе рот рукой, чтобы не всхлипнуть громко, задавливала в себе рыдание. Наташа обняла её и успокоительно поглаживала, а сосны тянулись к высокому, чистому небу. Храмовая тишина наполняла светлый бор, и в этой тишине загнанно колотилось сердце, а кровь шумела в висках, стучала надрывной болью. Она знала, чувствовала, что не следовало Славе ездить в эту проклятую командировку. Ртутно-тяжёлое чувство беды наполнило тогда Карину сразу, неотвратимо и пророчески. Сбылось...

Сколько они прятались? Чувство времени отнялось, полупарализованное, и тянулось резиновым жгутом-удавкой, а сердце тонуло в тоскливой пустоте. Тишина и голоса птиц, солнечные зайчики и прохладная земля под кустами.

– Я схожу на разведку, – прошептала Наташа. – А то задница уже затекла. Не торчать же нам тут до ночи...

Сердце Карины суматошно подскочило в горло, она вцепилась в руку подруги.

– Наташ, не надо...

– Не дрейфь, – шикнула та. – Жди тут, я быстро.

Карина осталась в малиннике одна, кусая ногти и мучительно вслушиваясь. Спина окаменела от напряжения, а ещё у неё, похоже, начинались месячные. Очень «кстати». Вот прямо самое время!.. Низ живота тягуче ныл, по шее щекотно ползли капельки пота.

Шелестящие шаги. От сердца отлегло: похоже, Наташа благополучно возвращалась. Но когда ветки малины раздвинулись, Карина увидела над собой Славу и застыла в ледяном оцепенении. Сердце замерло в зимней бездне, а губы тряслись в немом, беззвучном «не надо, пожалуйста».

Взгляд Славы неуловимо изменился. Он был тяжёлым, мутным, но то страшное, одержимое остекленение, кажется, ушло.

– Принцесса... Ты заколку потеряла.

На её ладони лежал зажим, Бог весть как и когда расстегнувшийся. Карина даже не почувствовала, как он соскочил, и только сейчас заметила, что сидит с распущенными волосами. Клещи каменного оцепенения разжались, и помертвевшее сердце снова наполнилось тёплой кровью. А Слава опустилась на колени рядом с Кариной, и её ладони легли на щёки девушки, от которых медленно отхлынула зябкая анестезия страха.

– Родная моя... Только ради тебя... выжить. Вернуться к тебе. Жить для тебя одной. Ты – всё, что есть у меня.

Веки Славы осоловело дрожали и опускались, а губы тепло и влажно прильнули к губам Карины. Это было глотком жизни. Прежняя Слава вернулась – да, насквозь пропитанная тяжёлым хмелем, но самая родная на свете и бесконечно любящая.

– Ангел ты мой... Спаситель, – бормотала Слава между поцелуями. – Светлый мой... Чудо моё...

С катящимися по щекам слезами Карина отвечала на поцелуи, приминая ладонью пружинистый ёжик на затылке Славы. Она не смогла оторвать губы даже тогда, когда увидела Наташу, молча стоявшую над ними – боялась спугнуть этот поток нежности, страшилась, чтоб он не переродился снова в жуткий приступ.

– Сладкая моя, – шептала Слава. – Люблю тебя...

Последний крепкий поцелуй – и Карина скользнула по лицу Славы лаской дрожащих ладоней.

– Ты устала, Слав... Отдохни.

– Устала, – пробормотала та. – Очень... сильно устала.

Она улеглась, устроив голову на коленях у Карины и в полузабытье шепча «люблю». Уже не было смысла что-либо скрывать, Наташа видела всё, и Карина просто гладила голову Славы, роняя с ресниц тёплые слезинки.