Хранитель секретов Борджиа - Молист Хорхе - Страница 74

Жоан почувствовал, как у него внутри все сжалось. Он ненавидел цензуру, а еще больше сожжение книг. Он обещал бороться за свободу, а теперь превращался в приспешника этих фанатиков, которые заставляли его делать то, что было противно его естеству. Стараясь не проявить своих чувств, он покорно поклонился.

– К вашим услугам, отец-настоятель. – И с грустью вспомнил свое обещание: «На каждую сожженную Савонаролой книгу мы напечатаем десять. И добьемся того, чтобы книги дошли до своих читателей».

Похоже, судьба играла с ним злую шутку.

Выйдя из капитулярного зала, Жоан почувствовал огромное облегчение: эти монахи были исключительно подозрительными, и он посчитал большой удачей то, что ему удалось их обмануть. Молодой монах вернул ему монашеское одеяние, которое, без сомнения, было тщательно осмотрено.

– Я брат Джованни, – представился он и впервые за все время улыбнулся Жоану. – Я покажу предназначенную вам келью.

По мере того как они продвигались по монастырю, Жоан разглядывал здание и не мог не сравнивать его с другим, которое хорошо знал, – монастырем Святой Анны в Барселоне. В архитектурном плане они были очень похожи. Квадратная крытая галерея, опоясывающая центральный дворик, по которой можно было совершать прогулки, не опасаясь промокнуть в дождливые дни. Из галереи открывался доступ в основные здания: церковь, зал капитулов и трапезную, где монахи принимали пищу. Но на этом вся похожесть заканчивалась, потому что все сооружение в целом было абсолютно другим. Монастырь Святого Марка был построен в совершенно новом стиле, который Иннико д’Авалос называл стилем Возрождения, в то время как монастырь Святой Анны строился совсем по другим канонам – готическим, уже устаревшим, со стрельчатыми окнами. Несмотря на то что строительство монастыря Святого Марка было завершено более пятидесяти лет назад, в монастыре святой Анны все еще возводили верхний этаж крытой галереи, придерживаясь старого стиля. Кроме того, монастырь Святого Марка был значительно больше, располагал сорока тремя кельями. На тот момент там жили тридцать девять монахов, и было очевидно, что монастырь процветал.

Сопровождая Жоана, брат Джованни показывал ему хозяйственные постройки, красота которых и обилие фресок, украшавших стены, привлекли пристальное внимание гостя.

– Многие из этих фресок принадлежат кисти брата Анджелико, – объяснил Жоану монах. – Это был один из братьев нашего ордена, который провел несколько лет в монастыре, расписывая его.

– Какая красота! – воскликнул Жоан, останавливаясь у одной из росписей.

– Не обманывайтесь, – сказал ему брат Джованни. – Эти росписи не имеют целью вызвать эстетическое удовольствие, они лишь призывают к молитве и медитации. Если бы они призывали к суетности, то давно уже были бы уничтожены.

На пути к лестницам, ведущим на верхний этаж, они встретились с молодым человеком лет двадцати пяти, который был одет в мирские одежды и с которым брат Джованни поздоровался со всей естественностью, как если бы речь шла об одном из монахов.

– Это Баччио делла Порта[6], – объяснил он чуть позже Жоану. – Большой художник и очень набожный человек. Сейчас он пишет портрет нашего настоятеля, которым восхищается и которому безраздельно предан. Он осознал всю пустоту и тщетность своей прошлой жизни и во имя Господа сам сжег на костре суетности все свои ранее написанные картины.

Жоан ничего не сказал в ответ. Он не мог понять, каким образом можно восхвалять Господа, сжигая произведения искусства и отказываясь от знаний, независимо от того, воплощаются они в виде картин или книг.

Кельи располагались на верхнем этаже здания по обе стороны коридоров, которые находились над крытой галереей и занимали три стороны квадрата. Четвертая сторона квадрата была по сути стеной монастырской церкви, и поэтому там не было келий. Каморка, предназначенная для брата Рамона, находилась в южном коридоре: это была крохотная комнатушка c койкой, маленьким столиком, стулом и книжной полкой. Там также было оконце, выходившее на север и сообщавшееся с крытой галереей.

– Здесь обычно живут послушники, – сообщил брат Джованни.

Жоан удивился тому, что в двух других коридорах не оказалось свободных келий, и посчитал тот факт, что ему отвели келью вместе с послушниками, предупреждением Савонаролы о том, что за ним будут следить, – проверка не закончилась.

Стены кельи были белеными, за исключением той, которая находилась напротив входной двери. Большую часть этой стены занимала фреска, изображавшая распятие Христа и святого Доминика в преклоненной молитвенной позе у подножия креста. На картине были отчетливо видны струйки крови, стекавшие по дереву на землю. Эта работа была достаточно слабой, в значительной степени отличавшейся от тех, которые Жоан видел в других помещениях монастыря.

– Сподвигнуть вас к милосердию, молитве и чтению Священного Писания – единственная цель этой картины, – объяснил ему монах. – Фрески в кельях монахов, живущих в монастыре длительное время, гораздо более роскошные и изысканные, за исключением трех келий, расположенных в конце этого коридора, которые занимает настоятель. Стены его келий абсолютно лишены какого-либо художественного оформления. – И, протянув руки – одну к фреске на стене, а другую к открывавшемуся в стене окну, – Джованни продолжил: – Посмотрите: одно окно открывает мир, а второе – духовность.

Когда церковный колокол шестью ударами возвестил о наступлении полудня, Жоан спустился во внутренний дворик, присоединившись к остальным монахам, которые, опустив на лицо капюшоны, читали литанию Священному имени Иисуса. После этого они вошли в церковь, и Жоан занял место рядом с Джованни, молодым монахом. Джованни, как и все остальные монахи, принял одну из подобающих вознесению молитвы поз, которые определил основатель ордена – святой Доминго де Гусман: он молился стоя, выпрямившись, с закрытыми глазами, расслабленным выражением лица и скрещенными на груди руками. Жоан знал, что эта поза означала полное погружение в молитву и глубокую отрешенность, и принял такую же.

Началась служба, совершаемая братом Доменико да Пешиа – помощником приора; когда он приступил к проповеди, брат Джованни раскрыл руки, расположив их на уровне плеч, так что ладони его были направлены в сторону алтаря. Эта поза означала внимание и одобрение. Брат Доменико обличал мирские грехи и возвещал о близости конца света и Страшного суда. Он читал проповедь на тосканском наречии – языке, на котором говорил народ, поскольку в этот час церковь была полна верующих. Люди пришли послушать проповедь Савонаролы, но, поскольку его публичные проповеди были запрещены Папой, вместо него вещал его помощник.

Книготорговцу эта проповедь показалась россыпью угроз и предостережений, направленных на запугивание верующих, критику светских властей и восхваление церковных. Стиль его проповеди был исключительно эффектным. Он делал паузы и выделял интонацией абзацы, которые желал особо отметить. Жоан подумал о том, какими же должны быть тогда проповеди Савонаролы. Молодой монах соединил руки в молитвенном жесте и так стоял на протяжении всей службы, внимая остальным молитвам, которые последовали за кратким обращением помощника настоятеля.

По завершении службы брат Джованни развел руки, которые держал скрещенными во время молитвы, и направил раскрытые ладони в сторону распятия. Жоан, подражая ему, сделал то же самое. Эта поза означала полную отдачу себя в руки Господа и подношение ему даров.

Позже, следуя за молодым монахом, Жоан пересек дворик и направился в комнату перед столовой, откуда они, помыв руки, прошли в трапезную. Он благословил стол, и один из монахов стал читать псалмы, пока все вкушали пищу. Обед, как показалось Жоану, не сильно отличался от того, который подавали на галере. На обед были овощи с зеленью, хлеб, яблоко и вода.

По окончании трапезы Савонарола прочел благодарственную молитву, а после этого попросил Жоана встать, чтобы представить его как брата Рамона де Мура из монастыря Святой Катерины в Барселоне. Он сообщил, что за него поручился брат Томас де Торквемада, и объяснил цель его пребывания в монастыре Святого Марка. Потом предложил Жоану сесть и начал свою собственную проповедь. В течение почти получаса он взывал к духовенству, требуя более активных действий в борьбе против собственных грехов и, в особенности, против Рима и Папы Александра VI, «которого уже ожидает в аду именное кресло». Его голос временами звучал оглушительно, а временами тихо; иногда он просто голосил, а иногда опускался до шепота, да так, что монахам приходилось наклоняться вперед, чтобы услышать его. Он угрожал, молил, молился, а Жоан, тайком наблюдая за монахами, видел, что они слушали очень внимательно, причем настолько, что некоторые даже открыли рот, внимая святому отцу. Возможно, они слышали это сотни раз, но не пропускали ни единого слова. «Потрясающе», – сказал про себя Рамон де Мур; уже само поведение этого человека являлось настоящим спектаклем, независимо от содержания его речи. Но, помимо великолепной постановки, передаваемое им послание было поистине революционным. Он объявлял войну любой светской власти и земному удовольствию, являя собой радикальным образом выраженное несогласие с ними, и доводил до крайности обязательства основателя ордена относительно умерщвления плоти и бедного, почти нищенского существования. Именно тогда Жоан осознал, что, как и некоторые другие монахи, слушает Савонаролу с открытым ртом. Он закрыл его, подумав, что этот одержимый монах одновременно потрясал и ужасал.