Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране - Виноградов Владимир - Страница 13

С религиозными деятелями надо разговаривать, вести диалог. Нужно помириться и с Хомейни, советовал он шаху, послать за ним спецсамолет, предложить ему вернуться в Иран из изгнания в Ираке, дать некоторые уступки.

– Вот и сейчас… знаете, с кем я разговаривал до вашего прихода? – сказал Ховейда. – С представителями, прибывшими от Хомейни. С ними можно говорить, я просил шаха уполномочить меня на переговоры, но он не соглашался.

(Это, конечно, была интересная новость – Ховейда уже ведет переговоры с представителями аятоллы Хомейни – опального бунтаря, все более становящегося вождем оппозиционного движения.)

– «Национальный фронт» – политическая организация иранской буржуазии, – говорил Ховейда, – серьезной политической силы не представляет. Это старые люди, несущие ветхое знамя с изображением Моссадыка, а кто из молодежи помнит сейчас Моссадыка? Если бы к власти пришел «Национальный фронт», это было бы проамериканское правительство. Народу нужны сейчас не многочисленные общие обещания, которые раздает нынешний премьер-министр Шариф-Имами в попытках успокоить положение, а немногие, но крупные и конкретные решения, которые удовлетворили бы основные требования оппозиции.

Ховейда заметил, что он пытался убеждать шаха в никчемности попыток возлагать вину за волнения на Советский Союз, это и не соответствует действительности, и просто глупо – кто этому поверит! Но шах не слушает советов, ведет свой курс, который ни к чему хорошему для него не приведет.

Я поинтересовался у Ховейды, кем же его считать сейчас – политзаключенным, находящимся под домашним арестом, опальным сановником или кем-либо другим.

Ховейда отшутился:

– Нет, я пока еще не под арестом, просто свободный гражданин без каких-либо обязательств.

Сказал, что он хотел было выехать за границу, чтобы подлечиться, но раздумал – могут подумать, что сбежал, на него падет тень. Через несколько месяцев, «иншалла», он думает возродить партию «Иране Новин», во главе которой он был одно время, и заняться политической деятельностью.

Подарил ему кубинские сигары и табак «Золотое руно», привезенные из Москвы. Ховейда поблагодарил, заметив, «что сейчас ему это весьма кстати».

Проводил меня до ворот, опять не удержался пошутить, заметив, что на моей автомашине нет посольского флажка: «Ага, боитесь со мной встречаться!»

Это была последняя встреча с Ховейдой.

Перед бегством из Ирана шах жертвовал всеми и вся, чтобы как-то спасти свое положение. Ховейда был по указанию шаха арестован, посажен в зловеще известную тюрьму «Эвин» на основании законов военного положения, которое к тому времени было введено в стране.

Шах не вспомнил о своем верном помощнике, когда покинул страну. Когда совершилась революция, стража тюрьмы разбежалась, скрылось и большинство заключенных. Ховейда, как передают, позвонил в «Исламский революционный комитет», сообщил, что он в тюрьме, стражи нет. Что ему делать? Он не хочет позорно бежать. Стража была поставлена. А затем уже новые, «исламские власти» привлекли Ховейду к скорому на расправу «исламскому трибуналу». Суд обычно продолжался пару часов, иногда и менее того. Приговоры – как правило, расстрел – приводились в исполнение через полчаса после их вынесения.

Однажды таким образом привели в трибунал и Ховейду, и только вмешательство Базаргана, который спешно выехал в Кум к Хомейни и просил за Ховейду, спасло его. Зато через некоторое время, как говорят, в связи с раскрытой попыткой друзей Ховейды организовать его побег, Ховейда был разбужен ночью и приведен в трибунал. Ему были предъявлены обвинения из 17 пунктов, в числе которых были и «коррупция на земле», «служение дьяволу», «разграбление природных богатств», даже какое-то соучастие в торговле наркотиками.

Ховейда сначала пытался просить перенести суд, поскольку он не был предупрежден заранее и накануне на ночь принял снотворное. Ему в этом было отказано.

Защитников в «исламском трибунале» не полагается. Защищался Ховейда сам, он подготовил много материалов. Основная его линия защиты состояла в том, что он, как и другие иранцы, в том числе и сидящие за столом трибунала, были частью системы, существовавшей в Иране, лично он ни в каких преступлениях не участвовал; он просил в любом случае дать ему возможность в течение 2–3 месяцев составить подробное описание всех дел во времена шаха.

Приговор суда был «расстрел», его привели в исполнение немедленно. Действовали уже законы и правила революции.

В числе быстро разбогатевших торгово-промышленных деятелей были и подлинно способные в своем деле люди, хотя они вышли из низов и никакого систематического образования не получили. Один из них – известный промышленник Рахим Ирвани, владелец крупнейших в Иране обувных фабрик. Имел он большие дела и с советскими внешнеторговыми организациями.

У Ирвани были деловые связи и переплетение капитала с американскими и западноевропейскими фирмами. Вел он жизнь, типичную дня современного супербизнесмена – утром деловое совещание в Тегеране, днем деловой обед со своими партнерами во Франкфурте-на-Майне, вечером деловая встреча в Брюсселе, на следующее утро деловое совещание в Париже, во второй половине дня опять в Тегеране и т. д. Сам он человек, соблюдающий строгие мусульманские обычаи, – вино не пил, свинину не ел, по театрам-концертам не ходил – весь в деле. «Ну а какое ваше любимое занятие помимо бизнеса?» – спросил как-то я. «У меня одно любимое занятие, – улыбаясь, ответил Ирвани, – делать деньги. Я очень люблю делать деньги».

Ирвани занимал много постов в торгово-промышленных организациях Ирана – был руководителем смешанных ирано-американской и ирано-западногерманской торгово-промышленных палат. Надо отдать ему должное – он понимал значение для Ирана развития торгово-экономических связей с Советским Союзом и сам в них активно участвовал. Ирвани с большой энергией взялся за реализацию давно созревшего решения о создании смешанной ирано-советской торговой палаты, которая объединила бы деловой мир Ирана, заинтересованный в дальнейшем развитии экономических связей Ирана с Советским Союзом. Он сумел преодолеть сопротивление откровенно прозападной части деловых кругов Ирана и добиться создания ирано-советской торговой палаты, первым президентом которой он и был избран.

Несмотря на то что Ирвани вращался больше в «западном мире», он оставался все-таки настоящим иранцем, связанным со своей страной и народом, откуда он вышел. Западное в нем было наносное. Особенно это почувствовалось, когда он пригласил меня с женой к себе в дом на свадьбу дочери Марьям.

Вообще-то свадьба была устроена по масштабам Ирвани, она продолжалась три дня. Были разосланы приглашения деловым людям во многие страны мира вместе с авиабилетами первого класса в оба конца и оплаченными на неделю номерами «люкс» в самой дорогой гостинице Тегерана, автотранспортом, расходами по осмотру достопримечательных мест Ирана и т. д. На торжества по случаю бракосочетания дочери приняли приглашение и крупные иностранные деятели от бизнеса, и министры, и местная знать. Все было заранее расписано: для каких гостей большой прием – угощение сегодня, для каких – завтра и т. д.

Нас он выделил, пригласил к себе в дом, в котором и должен был состояться сам обряд бракосочетания по мусульманским обычаям. Как оказалось, здесь были только близкие родственники жениха и невесты – всего человек тридцать. Вскоре начался обряд венчания.

Появилась невеста с женихом, вокруг суетились женщины с умиленными лицами, помогали невесте, переглядывались между собой, обменивались ласковыми замечаниями. Жених и невеста сели перед установленным на полу зеркалом, чашей с проросшей пшеницей, сладостями и другими предметами, полагающимися по обряду. Мулла в соседней комнате начал нараспев читать из Корана. Через некоторое время он громко спросил, согласна ли невеста взять в мужья своего жениха. Невеста, как полагается по ритуалу, промолчала. Мулла вторично задал свой вопрос. Молчание. И в третий раз доносится голос муллы, повторяющий тот же вопрос. Марьям, покраснев, быстро, даже слишком поспешно, отвечает: «бали!» («да!»). Все смеются, уж очень непосредственно и искренне вырвалось это «да», поздравляют жениха и невесту, ставших мужем и женой, над их головами одна из женщин трет кусок об кусок сахар – чтобы любовь и жизнь были сладкими. Присутствующие явно не из аристократического круга, это чувствуется по их простому, какому-то свободному народному поведению, одежде, разговору, да и «учености заграничной» на них не видно. Это – Иран и прошлое Ирвани и многих новоявленных крупных дельцов.