Гагарин и гагаринцы - Коваленко Александр Власович - Страница 10

Нужно было вылететь самому, чтобы не гибли люди в последние дни войны. Фашисты засели в дзотах и стреляли, стреляли, насмерть косили наших. Туда уже улетело много ребят — и не вернулось. Я не хотел посылать больше… Я знал, что сам-то их точно разбомблю. Я был опытней других. Всю войну летал на пикирующих бомбардировщиках. Накануне мы отпраздновали мое сорокалетие. У меня родилась дочь, которой я еще не видел. И она уже говорила: «Папа». Я был в ответе и за нее. Да, братец, жить я еще очень хотел. Но было дело, которое превыше всего. Дело, доверенное мне, генералу, народом. Понимаешь? Мне верили. Вот почему я вылетел, несмотря на запрет: «Полбину не летать».

Слушай, парень, я погиб в канун Дня Победы. Но я приблизил ее, может, на несколько минут и спас сотни жизней. Их тоже четыре года ждали матери, жены, любимые. Правда, моя дочь так и не увидела меня…

Готов ли ты к этому? Хорошенько подумай, прежде чем тебе доверят штурвал самолета…

Когда пришел разводящий с новым часовым, чтобы сменить его с поста, им улыбнулся человек, который сумеет достойно распорядиться жизнью.

Саратовцы поначалу держались вместе. Так и пошли гурьбой в свое первое увольнение. Правда, скоро стайка распалась на группки по двое, по трое. Ту, в которой очутился Юрий, понесло в воскреснем потоке по главной улице Оренбурга — Советской.

Модницы щеголяли здесь нарядами, старушки гуляли об руку с подругами. Торопливо пробегали ученики с клеенчатыми сумками, туго набитыми книгами. Стояли очереди у театральных касс. Оренбург издавна слыл театральным городом. Только что отпраздновал свой сотый сезон драматический театр. Имена актеров и режиссеров знали не только завзятые театралы, хотя телевизионная вышка только строилась на бывшем ипподроме. Не одно поколение приохотил к настоящей музыке Ленинградский театр оперы и балета, труппу которого город приютил в годы Великой Отечественной войны.

Курсанты с усердием читали строки, отлитые на мемориальных досках, которые рассказывали о том, что старинный русский город имел честь оказать гостеприимство Александру Пушкину, Льву Толстому, Владимиру Далю.

Они разглядывали островерхие мечети, караван-сарай — Оренбург стоял на стыке торговых путей из Европы в Азию.

Вдруг им навстречу из толпы вынырнул Юра Дергунов. «Интересный человек», — уже в первые дни определил Гагарин.

Разбуди его ночью — расскажет о любом знаменитом летчике. С первой до последней викторины в училище призы брал он. В его памяти вмещалось, кажется, все: кто совершал первые дальние перепеты по стране и кто вслед за Чкаловым полетел через Северный полюс в Америку, кто первым поднялся в небо на реактивном самолете, в чем был секрет воздушного боя эскадрильи Покрышкина. В столовой, по дороге в казарму, когда чистили и смазывали карабины, он мог неожиданно ошарашить вопросом:

— Когда поднялся в небо первый реактивный самолет?

Он был общепризнанным эрудитом не только в вопросах авиации. Даже в бане, намыливая крепкую гагаринскую спину, донимал его:

— Считаю до трех… Назови первых советских кинорежиссеров и их фильмы. Асов кино, так сказать… Например, Протазанов. Что он снял?

Юрию щипала глаза мыльная пена. Он хмыкал недоуменно, морщился и мужественно пытался припомнить, что же снял Протазанов…

Помучив его вдоволь, второй Юрий дарил милостью:

— Ну, например, «Бесприданницу» ты видел? А «Праздник святого Иоргена»?

Тяга их друг к другу была взаимной. Вот и сейчас он подкинул Гагарину вопросик:

— Кто такая Марина Козолупова?.. Она из Оренбурга.

Выждал паузу и сказал:

— Не напрягайся, все равно не вспомнишь. Это — не летчица.

И увлек его за собой, на ходу рассказывая:

— Понимаешь, подошел к премилой старушке у театральной кассы и спросил ее, как быть солдату, который в увольнении бывает не часто. Куда ему податься в первую очередь? Она чуть не прослезилась от радости и почти бегом повела меня в филармонию. А по дороге рассказала все о ее создателях и солистах. Запомни и ты, что Марина Козолупова — знаменитая виолончелистка, первая женщина Советского Союза, которая стала победительницей международного музыкального конкурса… Я не мог не доставить старушке еще одну радость, и на ее глазах взял два билета на сегодняшний концерт. Бежим, — скоро начало.

— А что там сегодня, Юрка? — допытывался Гагарин.

— Увидим…

Так они очутились в филармонии. Чуточку опоздали и поэтому не сразу разобрались, что за концерт идет.

Уже кому-то аплодировали, когда друзья уселись на свои места. На этот раз и Дергунов ничего не знал ни о композиторе, ни о певице. Каччини жил три столетия назад. Девушка в белом, ниспадающем до пола платье исполняла его «Аве Мария».

Под сводами старинного здания звучала причудливая, томительно-нежная мелодия, и столько в ней было скрытой мольбы о счастье… Потом, словно продолжая затаенную в музыке мысль, другая, не менее красивая, на их взгляд, актриса, вышла к самому краю сцены и стала читать стихи:

Голос актрисы был так нежен, белые тонкие руки так беспомощны, вся она так хрупка, что они тут же готовы были встать на ее защиту. От кого? Этого они не знали. Главное, они почувствовали свою ответственность за ее жизнь, счастье…

Старушка, что сидела рядом с ними, плакала.

— Чьи это стихи? — шепнул Гагарин.

— Не знаю, — впервые ответил второй Юрий. — Но я запомнил… Завтра все выясним. Тихо, слушай…

Весь концерт вели черно-белые клавиши рояля и эти две юные девушки.

Встретить бы такую, пусть не в концертном белом платье, а в простеньком, в горошек или в цветочках лазоревых, но непременно похожую на эти стихи и эту музыку Каччини, который жил, когда никакой авиации еще и в помине не было, и знал вот эти таинственные звуки, от которых сердце словно бы замирает. Вон старушка — так та уже совсем разволновалась. И пусть поплачет… Ясно, что тут курсантской помощи не требуется: никто ее не обижает. Может, вспоминает что-то свое. Была ведь и она красивей и молодой. Но Юра Дергунов не выдержал, зашептал осторожно:

— Извините, пожалуйста. Может, вам помощь требуется… или стакан воды?

— Спасибо за заботу, молодой человек. Только плачу я от большого счастья. Поет — моя внучка. Если б видела и слышала сегодняшний концерт ее мать…

Юра Дергунов (на такое другой Юра никак бы не решился!) вдруг поцеловал ее белое, тонкое запястье и зашептал в темноте:

— Ваша внучка, она замечательна… Я прошу передать ей наше восхищение…

А восхищение осталось у обоих надолго. Было ли то ожидание чуда, которое вызывает подлинная красота, дарит настоящая музыка и умные глубокие стихи?.. А может, занималась рассветным таинством любовь.

И все-таки крутой, с нелегкими виражами, была его дорога к небесному океану.

Оказалось, твердо знать правила самолетовождения, хорошо чертить схемы — этого мало. Научиться спать по два часа, чтобы на рассвете быть на аэродроме — тоже мало.

Это случилось в Саратовском аэроклубе…

Исполнение первой мечты о самостоятельном полете без инструктора чуть не обернулось поражением: он испугался земли, соприкосновения с ее твердостью. Приземление не получалось. Как только замирал шум мотора и ветер переставал свистеть в ушах, он терялся… Получалось все: и плавный взлет, и сложные виражи. А как только приближалась земля — вдруг наваливался этот гнетущий страх. Он сковывал по рукам и ногам. Узнал об этом начальник летной части аэроклуба Константин Филимонович Пучик. Расстроился. На следующий же день пошел на летное поле, «случайно» встретил Гагарина.

И верно, совсем еще мальчишка, а глаза — такие хорошие, вдумчивые. Паренек улыбнулся. И все решила эта улыбка: обаятельная, чуть застенчивая. Аккуратный, подтянутый, он покорил Пучика, и тот подумал: «А поди, нелегко ему… Хорошо держится паренек, Видно, гордый. Не гнется, чтобы разжалобить… Да что б мы из такого не сделали летчика?!»