Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен - Страница 9

– Значит, выйдешь отсюда более осведомленным, чем вошел.

– А магистр говорит, что для любых прорицаний достаточно авгурства.

– Подозреваю, магистр немного завидует растущей популярности астрологии. Лично я не вижу никаких противоречий между принципами авгурства и изучением науки о звездах. Любой мыслящий человек должен сознавать, что небесные тела влияют на земные объекты – как одушевленные, так и неодушевленные. Определенное воздействие солнца и луны очевидно: они обеспечивают рост растений, определяют время сна и случки животных, управляют приливами и отливами. Таким же образом звезды правят бурями и наводнениями, что видно по восхождению и убыванию тех или иных созвездий. Их влияние незримо, как и магнетическое. С учетом всепроникающего характера невидимой силы звезд неразумно считать, что они не воздействуют на людей. Первыми, кто составил карту движения звезд и словарь для описания их влияния на человечество, были вавилоняне. Когда Александр Великий завоевал Персию, изучение астрологии распространилось на Грецию и Египет. Именно вавилонский жрец Беросс основал на острове Кос первую греческую школу астрологии и перевел на греческий «Око Бела»[7]. А Болос Египетский написал «Симпатии и антипатии»[8], и его труд остается образцовым учебником. Мой экземпляр уже зачитан до дыр.

Луций уставился на гороскоп, не понимая ни математических расчетов, ни примечаний о домах, знаках и планетах.

– Ты правда думаешь, что смысл знамения откроется через императорский гороскоп?

– Я не удивлюсь, если он поможет нашему исследованию. Но начать следует, скорее всего, с этрусских словарей и выяснить, прав ли я насчет слова «есар»…

Буря продолжалась всю ночь, стуча ставнями, барабаня по крыше дождем и сотрясая землю громами, а Луций и Клавдий корпели над рукописями. Время от времени рабы приносили им еду и питье и доливали в лампы масла. Луций не замечал рассвета, пока не услышал пение петуха. Клавдий распахнул ставни. Гроза кончилась. Небо очистилось, но бледный утренний свет не рассеял мрачного настроения кузенов. Они наконец постигли смысл знамения.

– Может, сказать ему, что ничего не нашли? – предложил Луций.

– Он не поверит, – покачал головой Клавдий. – Сразу решит, будто мы темним.

– Тогда, наверное, он попросту отмахнется от нашего толкования. С чего ему верить двум самым зеленым в Риме авгурам?

– Потому что наше толкование истинно, и он это поймет. Император глубоко и прочно верует в знаки. Исход всех его сражений б-б-был возвещен знамениями, которые он вызвал лично: так, в Бононии орел прогнал двух воронов, тем самым предсказав его победу над триумвирами; у Филипп ему явилась тень Цезаря; погонщик с ослом, появившиеся на дороге перед сражением при мысе Акций, носили имена Евтихий и Никон, «удачливый» и «победитель» по-гречески.

– И вот новое знамение.

– Которое нам придется объяснить. Другого в-в-выхода нет.

В сопровождении Эфранора они одолели несколько лестничных пролетов и вступили в просторные покои с множеством окон, где их ожидал император. Клавдий шепнул Луцию, что Август называет это помещение Малыми Сиракузами, так как похожие покои, изолированные от остального здания, были у великого сиракузского изобретателя Архимеда.

Место уединения Августа заполняли памятные предметы. Здесь находились макеты его многочисленных построек, включая миниатюрную копию храма Аполлона из слоновой кости. Присутствовали и военные трофеи, среди прочего – форштевень корабля, захваченного в том самом сражении при мысе Акций, когда опытный мореплаватель Агриппа нанес сокрушительное поражение Антонию и Клеопатре. Встречались экзотические египетские сокровища из Александрии, где мятежная пара избежала пленения лишь посредством самоубийства. Статуя Божественного Юлия была облачена в красную накидку, чуть траченную молью и выцветшую: великий муж надевал ее во время своей последней битвы при Мунде в Испании.

Имелись предметы и более личного свойства – например, игрушечные кораблики и катапульты, принадлежавшие покойным внукам императора. Когда вошли Луций с Клавдием, Август вертел в руках детские сандалии.

– Какие у него крошечные ножки, у малыша Гая! Взгляни, Клавдий: вещицы только что доставили с германской границы с запиской от твоего брата. Твой племянник уже вырос из старой обуви, и Германик шлет ее мне на память. Разве не прелесть? Полагаю, Германик и Агриппина надеются склонить меня к тому, чтобы я объявил их двухлетка наследником. Что ж, твой старший брат – человек не пропащий, а супруга его – единственная из моих потомков, от кого есть хоть малая толика пользы. Маленький Гай действительно правнук мне, и они говорят, что ребенок здоров, так что, возможно, какая-то надежда и есть… – Его голос увял. Он долго смотрел на обувку, пока не отложил ее наконец к ненужным игрушкам.

Судя по всему, император тоже провел бессонную ночь, но перенес ее намного хуже юных кузенов. Он сменил трабею на столь ветхую тунику, что Луций не удивился бы, увидев ее на рабе. Август говорил хрипло, в горле у него клокотало.

– Итак? Что вы выяснили?

Клавдий шагнул вперед, открыл было рот, но не сумел произнести ни слова. Какое-то время он стоял истуканом, после чего вдруг начал дергаться и заикаться, издавая бессвязные звуки. Луций схватил его за плечо, чтобы угомонить, но корчи только усугубились. Молодой Пинарий впервые видел, чтобы недуг Клавдия проявился с такой силой.

Август недовольно хмыкнул и закатил глаза.

– Да поможет мне Юпитер! Тогда ты. Да, ты, Луций Пинарий! Говори!

Сердце у Луция тяжело бухнуло, в горле образовался ком. На секунду юноша испугался, что у него начнется такой же припадок. Затем ему удалось выровнять дыхание и выдавить:

– Мы… то есть Клавдий и я… считаем, что наше ознакомление с источниками и некоторыми прецедентами… имеющими отношение к молниям и… статуям… и этрусскому языку… как мы обнаружили в свитках…

– Клянусь Геркулесом, от тебя не больше толку, чем от моего внучатого племянника! Говори, что имеешь сказать!

Луция шатало от недосыпа, но он овладел собой:

– Итак, во времена Тарквиния, последнего царя, молния ударила в одну из его статуй и повредила только надпись, которая была начертана на латыни и по-этрусски; как ты сам видишь, Август, прецедент заслуживает упоминания. Пострадали цифра «Х» – в четырех местах – и этрусские слова «tinia», что означает «дни», и «huznatre» – «группа молодых людей». Никто не смог истолковать знамение, но его смысл открылся через сорок дней, когда сорок юных воинов буквально выгнали Тарквиния и его сыновей из города, положив конец монархии и установив республику. Стало ясно, что выбитые молнией четыре десятки означали число сорок, то есть и количество оставшихся дней правления Тарквиния, и количество воинов, которые его свергли. Есть и другой пример…

– Довольно древнего вздора! Ты испытываешь мое терпение, Луций Пинарий! Немедленно объясни знамение!

Луций набрал в грудь воздуха:

– По мнению Клавдия, «есар» – старое этрусское слово. Оно означает божество или божественный дух. А латинская «С» – буква, которую расплавила молния, – обозначает еще и сотню. Присутствие тела раба указало на кончину – малую смерть, предшествующую большой. Если взять все факты в совокупности и учесть соответствующие прецеденты, подробности которых позволь опустить, приходится заключить, что знамение двух ударов молний говорит следующее: тот, кого изображает статуя, через сто дней покинет мир смертных и присоединится к богам.

Все краски вдруг схлынули с лица императора, как вино из чаши. Оно приобрело выражение столь странное, а голос так истончился, что Луций едва не принял стоявшую перед ним тень за лемура, блуждающий дух уже почившего человека.

– Что ты говоришь, юноша? Ты хочешь сказать, мне осталось жить сто дней?

– На самом деле д-д-девяносто девять, – произнес Клавдий; он вдруг вновь обрел способность говорить, однако склонял голову и отводил взгляд. – Знак явился вчера, и н-н-необходимо вычесть… – Тут он резко поднял глаза, будто удивленный звуком собственного голоса, и не договорил.