Горец. Оружейный барон - Старицкий Дмитрий - Страница 39

Три дня провел безвылазно дома — слесарил, лудил, чеканил, гравировал. Я сразу решил, что никакой механической обработки в моем подарке королю не будет. Только ручная работа рецкого кузнеца. Специалитет!

И случилось чудо. Простой труд меня вылечил. Я вновь стал хорошо спать, с аппетитом есть. Перестал дергаться. И пить водку.

Уезжая на лесной хутор, чтобы провести последнюю ночь с женой, я оставил в доме на столе грубый серебряный поднос с рельсами, на которых стоял серебряный четвертьведерный самовар в форме примитивного короткого паровоза первых конструкций с высокой трубой. Спицованные колеса для него пришлось сначала вырезать из дерева и затем отливать в песке по оттиску. На огороде. Доводить их потом напильником. И полировать… частично.

Получился даже паровозный свисток, который мог работать просто как сигнал готовности кипятка или как… паровозный свисток. Дернутый за шелковую веревочку он свистел такое похожее «ту-ту-у-у-у…».

Хороший металл серебро, пластичный, послушный. Одно удовольствие с ним работать.

На боку паровоза мелко, не сразу и разглядишь, отгравировал штихелями надпись на рецком наречии:

Потом, когда я уеду на фронт, кучер отвезет этот мой подарок во дворец. С извинительным письмом, почему я не смог выполнить этот заказ раньше. Пора и честь знать. Все же больше полугода прошло с озвучивания этого желания королем.

Как же хорошо и спокойно быть простым кузнецом.

Тревожный гудок паровоза в ночи. Перестуки колес на стыках. Лес, пролетающий темной полосой за амбразурой. Луна, тускло пробивающая свой свет сквозь жемчужные облака.

Нам прицепили мощный грузовой паровоз впереди состава, так что мотоброневагон мог не расходовать ресурс своего двигателя. Сзади БеПо подпирал и подталкивал «черный» паровоз, тащивший короткий состав обеспечения. Собственно бронированный локомотив держали теплым, и только — тяги хватало. И глубокой ночью мы, надеюсь никому не видимые, вышли с глухой лесной ветки на окружную «железку», соскочили с той на трансконтинентальную магистраль и хорошим ходом пошли на восток.

ВОСО держало для нас литерный коридор. Поэтому разъезды и полустанки мы проскакивали со свистом. В прямом смысле этого слова — паровоз свистел, пробегая мимо.

Я лежал на жесткой кожаной кушетке в командирском тендере и пытался уснуть. Хотя бы подремать. Не получалось.

Домашнее прощание вышло несколько странным. Элика на глухом огемском хуторе если и не излечилась от баронского звездизма, то умело научилась его от меня скрывать. Даже язык местный подтянула. Нареканий от принимающей стороны на нее не было — работала по хозяйству она наравне со всеми и не ленилась. Особого отношения к себе не требовала.

Первым пунктом программы у меня был сын, с которым я немного поиграл, прежде чем его отправили спать. Он уже смешно ползал задом наперед, крепко цеплял меня своей крохотной смешной ладошкой за пальцы и счастливо улыбался беззубым ртом.

СЫН! Это просто невероятно. Такой маленький, а уже Кобчик.

Потом всю ночь была Элика с бравурным сексом и минорной удовлетворенностью.

— Ты только вернись к нам. Не дай себя убить. Мы любим тебя, — шмыгала она носом. — Ты же умеешь…

— Откуда?

— Я знаю… Ты из того мира, куда ушли наши боги… Значит, ты умеешь то, что умеют они. Так что останься живым, я тебя заклинаю.

— Ты будешь богатой вдовой. Теперь тебе принадлежит вся гора Бадон, — поддразнивал я ее.

— Не смей так говорить! Мне нужен только ты. Я в город не вернусь, пока ты на войне. Здесь на хуторе перекукую. Тут и воздух чище, и ягоды сладкие. Войди в меня, Савва. Прямо сейчас, и не выходи никогда больше… О-о-о-о-о… Почему тебя нет со мной каждую ночь?

— Потому что я служу. И еще два года буду служить. Сами же меня на службу определили.

— Я тут ни при чем. Это все дядя Оле… Сильнее, Савва… Резче… Еще сильнее… А-а-а-ах, я дочку хочу! Которая будет только моя… Только моя…

Бронепоезд в рассветной мгле скрылся за поворотом, умчавшись к месту временной дислокации. И только запах угольной гари с примесью нефтяной вони напоминал о том, что он тут все же был. Оставив бронеотряд на своего заместителя — гвардейского лейтенанта Атона Безбаха, я сошел там, где когда-то был маленький полустанок, с которого годом ранее меня везли на военно-полевой суд. Место совсем не узнать. Теперь вокруг раскинулся большой разъезд с перевалкой грузов на конную декавильку,[18] что двупуткой уходила вдоль старого торгового тракта в сторону построенного Вахрумкой полевого укрепрайона.

Как давно это все случилось…

Конки тогда тут точно не было.

Длинные узкие платформы везли в войска продовольствие и ящики со снарядами. Обратно — эти же ящики, но уже пустые, стреляные снарядные гильзы и редких раненых.

Платформы, влекомые каждая парой стирхов, впряженных по их бортам, шли часто.

Солдаты на погрузке-разгрузке работали с огоньком. Все разговоры были только о грядущем наступлении. Надоело людям сидеть в обороне сиднем. Душа простора требовала. И действия.

Нам на всю кампанию выделили один такой вагончик, и в тесноте, да не в обиде мы с относительным комфортом проехали до места. Мудро сказано: лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Солдат эту истину понимает вернее кого бы то ни было. Военно-полевая конка. Что может быть прекрасней? В отличие от автомобиля на ней совсем не трясет.

С собой я взял денщика, все шесть пар снайперов и семь расчетов ручных пулеметов. Считай, полвзвода. Все из рецких стрелков. В каждой группе пара снайперов-наблюдателей и пулеметный расчет. В чеченскую войну еще и гранатометчик в такую группу полагался, но за отсутствием такого оружия… Даже не мечтаю. Не потянет местная промышленность не только гранатомет, но и примитивный фаустпатрон. А вот пулеметчик в прикрытии снайперской группы, думаю, лишним не будет, особенно в разрезе слухов о царских пластунах, шастающих по нашему ближнему тылу, как у себя дома. И еще один пулеметный расчет — моя охрана.

Разлапистый лиственный лес кончился и, въехав в сильно прореженный хвойный бор, мы соскочили с транспорта на кольце и пошли всей толпой в сторону дивизионного начальства. Представляться.

Позиции царских войск в низине представляли собой после трехдневного обстрела унылый лунный пейзаж. Весь в воронках с обрывками колючей проволоки и ломаных бревен. Рыжие пятна повсюду среди серой грязи. Да… экразит — это нечто. Не хуже тола. Особенно когда тяжелой артиллерией.

Обстрел закончился, и среди воронок с той стороны нейтральной полосы началось шевеление. Полетели вверх комья земли с лопат — это царцы откапывали свои блиндажи. В перископ было видно, что за второй линией траншей они формируют санитарный обоз и туда сносят раненых, контуженных и отравленных шимозой.

— Вот сейчас бы взять и вдарить решительной атакой. В штыки! — высовывая голову над бруствером, прозудел мечтательно у меня над самым ухом ротный капитан, у которого я сейчас «квартирую».

— Пригнитесь, капитан, — сказал я приказным тоном.

— Что? Да чтобы я царским пулям кланялся? Не штабным указывать боевому офицеру, как себя вести в окопах. Я тут дома.

— Пригнитесь, вы меня демаскируете, — прошипел я, убирая ручной перископ, в который разглядывал вражеские позиции.

— А вы не празднуйте труса, морячок. Пожуйте-ка пехотный хлеб, — заявил он с апломбом. — Потом в штабе будете хвастать, каков он на вкус.

— Петух. Ты еще на бруствере прокукарекай, — бросил я ему через губу. — Операция в полосе вашей роты отменяется.

— Не очень то и хотелось, — нагло ответил капитан.

Я забрал снайперскую группу и ушел из расположения этого дурака, пока он мне совсем всю задачу не сорвал. Тоже мне Нахимов нашелся: «Не каждая пуля в лоб-с». Не каждая… Адмиралу одной хватило. Именно в лоб-с.