Горец. Оружейный барон - Старицкий Дмитрий - Страница 4

Тут жена Оле снова пришла собирать грязную посуду.

Кузнец на нее посмотрел хитро так. Женщина в ответ прыснула, закрыв концом платка нижнюю часть лица, вызвав ответную улыбку кузнеца.

«Чей-то они тут темнят, — подумал я. — Уж больно морды у них какие-то хитрые».

— Как, мать, отдадим этому оболтусу Элику? — спросил ее кузнец.

Женщина дробно закивала, подхихикивая. Но соглашаясь, судя по всему.

— Тогда зови эту козу сюда еще раз.

Правда, сначала жена кузнеца с женой подмастерья вымыли всю посуду. Потом поставили на стол стаканы и легкую закуску, оставшиеся бутылки вина из моего ящика и кувшин бражки для любителей.

Позвали Элику. На этот раз она пришла одна, оставив ребенка на попечение няньки. Села за стол с прямой спиной. Спросила сердито у Оле:

— Ну и кто на этот раз возжаждал моей доли в этом хозяйстве? С горы или с долины?

А ей идет сердиться. Как-то сразу ее мягкая красота становится при этом четче, выпуклей, а глаза так и сверкают звездчатыми сапфирами.

— Не с горы, не с долины, не крестьянин, не купец, а принц с дальнего королевства сватается… — нараспев проговорил кузнец. — Да ты его знаешь… Вот он сидит, — показал рукой на меня. — Года не прослужил, а уже целый лейтенант. Не хухры-мухры… Савва, а ты что тут молчком, как сам засватанный.

Выражение лица девушки стало малость отрешенно-обалдевшим.

— Савва попросил у тебя моей руки? — спросила она кузнеца, словно не веря его словам.

— Да, — подтвердил сказанное дядя Оле. — Только ты приказала сватов его гнать поганой метлой. Что ты на это скажешь?

Элика встала, потеребила в руках пояс от юбки и, опустив глаза в стол, задумчиво промолвила:

— Я подумаю.

— Да что тут думать? — обиженно воскликнул я.

Блин. Тут считаешь себя подарком богов, принцем на белом коне, а тебе «я подумаю…» И кто? Мать моего же ребенка! Девица порушенная…

— Я подумаю, — уже тверже сказала Элика. — Ибо зачем мне муж, который сбегает от меня за тридевять земель?

В положенное время на пару с денщиком в полной парадной форме ольмюцкой гвардии мы сошли с наемной пролетки у ворот загородного замка рецкого маркграфа. Из оружия на этот раз взяли только холодное, как устав и предписывает.

Солнце уже стало порядком прижаривать, а мы в форме, придуманной и пошитой для более умеренного климата. Как бы не взопреть…

Часовому у ворот я предъявил письмо с приглашением. Тот вызвал унтера — начальника караула, который в свою очередь ознакомился с приглашением, и только потом нас провели через плац в приемную залу замка.

— Вас, господин фельдфебель, прошу немного обождать здесь. О вас доложат. А вы, ефрейтор…

— Гвардии старший канонир, — обиженно поправил его Тавор.

— Простите… Старший канонир… — поправился унтер. — Вам придется обождать своего патрона в кордегардии, где вам предложат прохладительные напитки.

И они ушли, оставив меня одного. От нечего делать я стал рассматривать теснящиеся на стенах картины. Судя по некоторой примитивности композиций и изображений, картины эти были старые, но очень эффектные, как у Пиросмани или Босха. В основном они изображали битвы в горах. И только одна — портрет. Бородатый, косматый, носатый воин с суровым взглядом. Совсем не блондин. Русый и кареглазый. Поверх кольчуги облачен в просторный белый налатник. Императорский ополченческий крест изображен в области сердца. В правой руке зажато древко копья. А на левой ладони он держит зеленую гору со снежной вершиной. Больше картина походила на старые русские иконы, нежели на портрет.

— Любуетесь на моего предка, флигель-адъютант? — раздался сзади бодрый голос.

— Здравия желаю, ваша светлость, — поздоровался я, обернувшись.

Маркграф стоял в дверях один. Никакой свиты. Кареглазый блондин с седыми «буденновскими» усами.

— Любой знатный род, какой бы он древний ни был, — продолжил свою речь маркграф, — когда-то начинался с человека, которого никто не знал. На картине, а этой доске больше пяти сотен лет, изображен первый рецкий маркграф Отон. Мой прямой предок. Единственный, кому в древности удалось разбить рецкое ополчение, после чего рецкие горцы признали его своим общим вождем, чтобы не было так обидно от проигрыша. Его, а не императора. Императору же, в войске которого оный Отон служил всего лишь сотником наёмных пикинёров, пришлось назначить рекомого Отона местным маркграфом с прямым вассалитетом. Хотя, как доносят до нас устные предания, монарх этого вовсе не хотел — у него были для такого высокого поста свои кандидатуры, из ближников. Не хотел… потому как происхождения этот сотник был самого что ни на есть подлого — крестьянского. Но в официальных хрониках его лживо выводят изначальным имперским рыцарем, хотя этого звания он не добился, даже став маркграфом Реции. Вы не будете против, если я стану называть вас просто по имени? Как видите, у нас с вами для такого простого общения одинаковые корни.

И задорно улыбается в усы.

— Почту за честь, ваша светлость, — откликнулся я, склонив голову.

— Вот и хорошо, — кивнул его светлость и вернул мое внимание к галерее. — Остальные картины изображают победы рецкого ополчения в разных битвах. Как вам известно, они под водительством потомков Отона не проиграли ни одной до появления дальнобойного огнестрельного оружия. А сейчас я бы предложил пройти на террасу, выходящую в мой маленький сад, где мы можем насладиться видом на горы и продегустировать зеленое вино прошлогоднего урожая с моих виноградников. Прошу за мной.

Мы прошли через анфиладу парадных комнат на большой балкон, с которого действительно открывался прелестный вид на горы. Там по приглашению принимающей стороны мы уселись около небольшого круглого столика в плетеные из рогоза кресла.

— Я очень рад, что вы приняли мое приглашение, — сказал хозяин замка, когда ливрейный слуга разлил по бокалам вино.

«То ли маркграф так прикалывается, — подумал я, — то ли ему от меня действительно что-то очень надо. Но послушаем для начала хозяина, а там будем посмотреть…»

Вино оказалось легким и очень неплохим на вкус, несмотря на свой необычный травянистый цвет.

— Прекрасная лоза, — похвалил я.

— Да… прекрасная… — повторил за мной маркграф, — но только всего год после урожая. Потом это вино грубеет, вытягивая из бочки больше древесных соков, чем того требуется. А в бутылках годовалая выдержка зеленого вина живет не более трех лет, превращаясь после этого срока в уксус. Увы… Но это не коммерческий сорт. Это для души. Себя побаловать да гостей угостить. К тому же с одного только склона горы такое вино получается, хотя вроде бы и сорт винограда одинаковый. Но… в других местах это просто неплохое белое вино, которое только в имперской столице продается тысячами бутылок.

Маркграф поставил бокал на стол и развел руками.

— Осмелюсь полюбопытствовать, ваша светлость, как я подозреваю, вы меня позвали не для того, чтобы угощать редким вином.

— Почему же… — возразил хозяин. — Принимать у себя дома первого героя этой войны, призванного в армию с моей земли, для меня честь. К тому же меня гложет любопытство, что такого в вас нашел Бисер, которого я знаю как весьма серьезного и здравомыслящего человека еще с Пажеского корпуса, где я командовал его учебным взводом.

— Не могу вот так вам сразу на это ответить, ваша светлость, сам многого не понимаю в причинах королевской ласки ко мне. Разве только то, что я спас от плена молочного брата его сына.

— А вот прибедняться, Савва, нехорошо. Никогда не умаляй себя сам… Это охотно сделают другие, — усмехнулся маркграф. — Причем с большим удовольствием. Человек по большому счету порядочная скотина. Его держит в рамках только мораль. Ослабнет в обществе градус морали, и все полетит в тартарары. Вот как вы думаете, какая проблема будет стоять перед нами после этой войны, уже превратившейся в бойню, в которой участвуют миллионы? Такого ведь еще никогда не было.

И смотрит на меня внимательно. Я бы даже сказал, заинтересованно.