Горец. Имперский рыцарь - Старицкий Дмитрий - Страница 62

И только после всех этих хлопот, когда вывели нас из тупика на магистраль и чугунные колеса под нами застучали свою железнодорожную песнь, я сел отмечать помолвку друзей. Война войной, а жизнь продолжается.

Гоч был немного не в своей тарелке, зато Онежка цвела и пахла, ее счастья хватало на всех.

По такому случаю я распечатал республиканский ящик и выставил на стол двадцатилетний коньяк. Для такого напитка как раз хороший повод.

Оружейный барон империи женится.

По любви.

Завидуйте все.

Только я не завидую, я скучаю по жене и сыну, которым богатые подарки не заменят вечного отсутствия дома мужа и отца.

Второй разъезд меня встретил стройкой и образовавшимся, откуда ни возьмись, вторым лагерем для военнопленных. И еще группой геодезистов, нагло поселившихся в бараке, который построили пленные из моего дерева для моих же переселенцев. Пришлось применять силу и выкидывать наглецов на улицу.

Супротив рецких егерей эти имперские замухрышки даже не сопротивлялись. К тому же у них никаких разрешительных бумаг с собой не было.

Главного геодезиста сразу поставили на правеж: кто, что, куда, кто приказал?

Узнав, что стоит, «ровно голенький», перед самим Кровавым Кобчиком, мужичонка сдулся как шарик и всех сдал как на духу. Я, наивный, думал, что рейдеры — это изобретение двадцать первого века. Ан нет… Эти перцы тут для каких-то левых имперских аристократов земельку перспективную предварительно подбирали на отжим, пока официально она не является еще землей поселения. С целью потом перепродать задорого.

Наложил на них епитимью — сделать мне полный геодезический план всей территории возможного города. По оба берега реки. И никаких копий. В одном экземпляре.

Работать будут геодезисты по специальности, но под конвоем и на своих харчах. Жить в лагере для пленных. Ибо накосячили. Не то имеется для них отличная возможность поменять нивелир на кайло в рецких горных рудниках… лет на десять. Земля здешняя принадлежит герцогу, а его никто не спрашивал, можно ли тут слегка порезвиться за его счет. И нанявшие их земельные барышники ничем не помогут, отступятся. Знать, мол, не знаем таких красивых геодезистов и ведать не ведаем.

Начальник лагеря царских саперов, получив от меня втык типа «куда глядел?», от всего открещивался:

— У меня есть свой лагерь, своя ответственность, и, что вокруг него происходит, меня не интересует. Побегов не было. Нарушений дисциплины тоже. Работы ведутся по графику.

— А кто тогда разворовал эшелон бревен?

Молчит, рассматривая носки сапог.

— Будешь молчать — пойдешь под суд, — пригрозил я. — И как минимум окажешься на фронте. И не капитаном, а рядовым штрафной роты. На Восточном фронте тыловых воров я просто ставил к стенке под салют из дюжины ружей.

— Да стреляйте, я за других не ответчик, — зло огрызнулся капитан, уверенный, что мои слова — это пустая угроза.

— Пока свободен. И учти, что, покрывая воров и расхитителей, ты уже совершаешь преступление, потому как бревна украдены с военного объекта — завода моторов, на которых воюют бронепоезда. Так что как минимум — соучастие в виде недоносительства.

— Донос противен чести офицера, — гордо задрал он нос.

— Офицеры на фронте воюют, а не с пленными в глубоком тылу дефицитные бревна воруют, — налился я яростью.

— Да как вы смеете, лейтенант! — Капитан явно был оскорблен в лучших чувствах.

— Гвардии лейтенант, — поправил его я, намекая, что мы с ним в равном ранге. — И я смею. Три моих ранения и контузия смеют. Рыцарский крест мой смеет бросать вам в лицо такое обвинение. Не можете перенести позора? Идите и застрелитесь. Вам на это пять минут. Свободны.

Когда капитан вышел из салон-вагона, я приказал начальнику своей охраны:

— Через пять минут, если он будет еще жив, арестуйте его. И тащите ко мне второго начальника… Развелось, понимаешь, начальников лагерей, как тараканов, а на фронте ротных не хватает.

В салон из купе вошел Гоч с нравоучением:

— Савва, а не слишком ли ты круто берешь? Не по чину, — и, сбавив голос до шепота, добавил: — И Онежку напугал до смерти.

— Да я… — завелся было и осекся на полуслове. Я больше не комиссар ЧК. И здесь совсем другая страна. — Пошли, Имрич, на телеграф. Прогуляемся по свежему воздуху.

Отбил телеграмму на филиал «Гочкиза», чтобы выслали нам сюда железнодорожную летучку — маневровый паровозик с парой вагонов.

Вторую — герцогу о том, что вскрылись хищения в крупных размерах, веду дознание, прошу выслать на второй разъезд следователя прокуратуры и выездной суд.

Третью — Вальду, чтобы выслал ко мне на разъезд взвод штурмовиков для поддержки следственных действий.

Выйдя из административного здания разъезда, посмотрел на второй целенький эшелон с бревнами, торцы которых закрашены веселенькой желтой краской (сурика под рукой не оказалась в Будвице), и пришла в голову идея.

Как бы прогуливаясь (а Имрич действительно воспринимал мой перипатетический приступ как прогулку) и беседуя с партнером о заказе Моласа, я осмотрел все завалинки в поселке железнодорожников и разглядел практически в каждом дворе по нескольку бревен с желтыми торцами. Сквозь штакетник их хорошо было видно.

Поселок как вымер, и только в одном дворе пожилой мужик рубил несортовые плашки на дрова.

— Доброго здоровья, отец, — крикнул я через забор. — Ушедшие боги в помощь.

— И вам того же, — воткнул он топор в колоду. — Надобность какая у вас ко мне?

— Да вот спросить хотел. Не продадите ли нам пару бревен. Очень надо.

— Не-э-э… Не продам. Самому нужны. В баньке нижние венцы подгнили, менять буду.

— Жаль…

— Но совет дам. В новом лагере пленных найдите расконвоированного фельдфебеля, отзывающегося на собачью кличку Билык. Он сносно по-имперски лопочет. У него купите. Только он дорого дерет, сволочь. Одно слово, цугул.

— А начальник лагеря? — забросил я наживку.

— Тот вроде как ни при чем. Но ясно дело, что этот Билык с ним делится, раз тот в сторону смотрит, когда его пленные бревна таскают не туда, куда следует.

— Спасибо, отец. Хранят тебя ушедшие боги.

И, повернувшись к Имричу, сказал вполголоса, уводя его к нашему эшелону на запасном пути.

— Что и требовалось доказать. Вовремя мы приехали, а то и второго эшелона с бревнами не увидели бы. Пошли обратно. Я тут задержусь по делам и эшелон задержу. А ты бери свою кису и на летучке езжай с ней на завод во Втуц. Там вас моя пролетка ждать будет, кучер домой отвезет. Заселяйтесь. Жену мою ты знаешь. Домоправителем у меня Зверзз, также тебе хорошо известный. Нечего тебе тут на семи ветрах торчать, лучше пройдись свежим глазом по филиалу, что у нас тут не так.

Залп прозвучал, будто с треском порвали плотную ткань. Птицы в небе шарахнулись в разные стороны. Даже солнце торопливо скрылось за небесной дымкой.

Две фигурки, сломавшись, упали на край ими же выкопанной могилы.

Лейтенанты-субалтерны расстрелянного капитана стояли, понурив головы. С них еще до расстрела начальника сорвали погоны, приговорив к трем месяцам штрафной роты на Западном фронте. Начальник лагеря был по национальности отогуз и, видимо, поэтому так быстро спелся с пленным фельдфебелем-цугулом, по-соседски. Летёхи, как показало следствие, совсем не при делах, да и на службе-то всего без году неделя. Просто попали походя под раздачу, дабы другим неповадно было закрывать глаза на преступления непосредственного начальства. Не повезло.

Капитан лагеря саперов с ними за компанию шел в штрафную роту. Рядовым. За попустительство. За недонесение. За потерю нюха…

Вторым расстрелянным был приснопамятный Билык, организатор и вдохновитель всей аферы с бревнами. Думал он, тут у нас, как у него на родине, взятка решает все.

Помощников Билыка из пленных осудили на десять лет каторги, и кузнец уже ладил им на ноги кандалы.

Шеренги самих пленных цугул, выстроенных для демонстрации экзекуции, хранили молчание с явной примесью страха. Небось когда в плен отогузам добровольно сдавались, думали, что в империи им везде медом намазано. Нет, субчики, тут даже возвращение домой целым и невредимым надо заработать тяжким трудом.