Путанабус. Наперегонки со смертью - Старицкий Дмитрий - Страница 41

Мы даже танцевать не стали по умолчанию, чтобы не накалять страсти. Хотя оркестр тут был замечательный. Чувствовалось, что это не профессиональные ресторанные лабухи, а мастера.

— Надеюсь, что мы еще встретимся, — сказала Вероника, вставая из-за стола и пристально глядя мне в глаза. — Спасибо за такой приятный вечер.

Потом повернула свою очаровательную головку к магистру и попросила с интонациями приказа:

— Вызови мне такси. Завтра очень рано утром у меня конвой в Америку.

А когда Купер поднялся, чтобы выполнить просьбу девушки, подала голос доктор Балестерос:

— И НАМ тоже машину вызови, — выделив интонацией слово «нам».

Не для него, а для нее и меня. «Просто Мария» решила напоследок показать всем, кто тут «царь горы».

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 5 число 6 месяца, среда, 06:05.

Разбудил звонок городского телефона, чересчур резкий — как школьный, на перемену. Аппарат стоял в прихожей, и «тюкнуть» его не представлялось возможным.

Пришлось просыпаться и расталкивать глубоко запахнувшуюся в объятия Морфея «Просто Марию».

Та спросонья никак не могла понять: что тут от нее все хотят?

Потом конкретно, что именно я от нее хочу. Она все, что могла, уже дала.

Осознав телефонный звонок, она сонно вылезла из кровати… нет, не из кровати, и не вылезла, а сошла с алтаря чувственной любви. Так будет точнее.

И вскоре что-то быстро залопотала в трубку на испанском, переминаясь голыми ступнями на холодном полу.

Я ничего не понял, откровенно говоря, хотя из прихожей было все отлично слышно. Ясно было: что-то случилось. Но ведь на то она и больничка, чтобы иногда в ней что-то случалось. Обязательно надо вынимать при этом из-под мужика главного врача? Дежурным обойтись не смогли?

Потом доктор Балестерос оделась со скоростью электровеника, даже не дав мне насладиться созерцанием своих выдающихся форм. И с удивлением посмотрела на меня, сидящего развалясь на койке в костюме Адама.

— Ты еще не готов, несносный мальчишка, — с укоризной выговорила она мне и посмотрела на часы. — Нет, я тебя ждать не могу. Бананы, яйца — в холодильнике, обслужи себя сам. Будешь уходить, входную дверь просто захлопни. Буду нужна — я в госпитале. Только мне, милый, будет сегодня не до тебя. Салуд. Посуду можешь не мыть.

Воздушный поцелуй на прощание — и вот я один в этой роскошной спальне.

Спать больше не хотелось.

Стало скучно.

С нечего делать пошел к холодильнику докторицы — «чесать» яйца с бананом. Кофе заваривать. И домой убираться из этого богатого дома; не желаю я тут задерживаться, тем более навеки поселяться. Даже завтракать.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 5 число 6 месяца, четверг, 19:44.

Три сухих залпа из задранных в небо наганов разорвали сонную тишину вечернего кладбища, когда коренастые кладбищенские служители на толстых веревках медленно опускали оббитый червонным бархатом гроб в выдолбленную в скале аккуратную могилу. Последние воинские почести от нас — той, которая нас спасла от участи, что хуже смерти.

Греческий попик в смешной цилиндрической шапке, похожей на гвоздь, что-то еще бормотал на языке древних эллинов, раскидывая серебряным кадилом густые клубы ладана на окружающих, когда я, засунув в кобуру наган, первым взял полной горстью сухую землю пополам с мелкими камешками и бросил ее сверху на бархатную крышку гроба. И звук этот, глухой и равнодушный, разорвал мое сердце.

Генерал-капитан, подхватил меня за локоть своей единственной рукой и оттащил от Наташкиной могилы в сторону соседнего склепа, где усадил на каменную скамейку, шипя вполголоса:

— Нельзя так вглядываться в бездну, потому что тогда бездна начнет вглядываться в тебя, и она поглотит тебя, Хорхе. Бездна всегда будет сильнее.

Сглотнув комок в горле, ответил этому тертому жизнью мудрому мужчине:

— Я жить не хочу, Паша. Это все из-за меня. Это все потому, что я такой мудак, который уверен в том, что он умнее всех. Господи, почему я так неправильно расшифровал видения?

— Жизнь, Хорхе, всегда продолжается, и тем жизнь сильнее смерти. Смотри, сколько у тебя девочек на руках, за которых ты несешь ответственность! Не все замыкается только на твою боль. — Паулино присел рядом и стал набивать свою трубку.

— Ага… — горько хмыкнул я в ответ. — «Отряд не заметил потери бойца». Да что бы ты понимал, ментяра тупой…

Это все я высказал на русском, чтобы Паулино не понял того, что я сказал, потому что мне очень хотелось его обозвать нехорошими словами за его тривиальные нотации и одновременно не обидеть ненароком этого хорошего человека.

— Утешься тем, что она умерла счастливой. — Он не обратил внимания на мою ругань.

— Зато я остался жить несчастным, — прикусил я нижнюю губу чуть ли не до крови. — Была у меня мечта — прожить остаток жизни на Новой Земле с любимой женщиной — и нет ее. Ни мечты, ни женщины. Эта Новая Земля просто какая-то Земля Утрат. Лишний я на ней.

— Ты прав. Это Земля Утрат. Но это не отменяет жизни. Прервать самому свою жизнь — это плевок в лицо Господа. На, мол, забери свой дар никчемный. Просто ты должен жить дальше. Так жить, чтобы быть достойным ее смерти. Как я живу после разгрома того конвоя, в котором потерял жену, детей и руку. Живу и грызу глотки дорожным бандитам. И ты живи. А мы, «казадорес», возьмем на себя труд ухаживать за местом ее упокоения. Ее могила не будет заброшенной. И память о ней не пропадет.

К нам подошла Анфиса:

— Господа, нам пора. Жорик, пригласи своего друга на поминки.

Утром я еще пребывал в хорошем расположении духа. Доктора ублажил — должна постараться с лечением Наташки, не дура же она. И надеялся, что все-все у меня теперь будет хорошо.

По дороге «домой» с аппетитом позавтракал в открытой кафешке около рынка. Креветками в чесночном соусе и красными перцами, запеченными с козьим сыром на угольном гриле. С серым деревенским хлебом. И кофе, конечно, почти ведро употребил, так как даже за эту очень длительную новоземельную ночь я совсем не выспался. Не дали.

Откушав же, позаботился о девочках — приобрел у хозяина заведения залитый воском большой круг понравившегося мне на вкус козьего сыра и фляжку местного коньяка на четверть литра, уже только для себя.

И только потом поймал моторикшу и поехал в место нашей временной дислокации — сон добирать. Однако обломился.

Не успел я на кухню пройти, как Анфиса мне выпалила:

— Жорик, горе-то какое… — и заплакала навзрыд, повиснув на моем плече.

Но даже в таком состоянии она сначала усадила меня на ближайший стул и только потом проинформировала, что сегодняшней ночью умерла Наташа.

И тут небо упало на землю, больно меня ударив, но ничего вокруг не изменилось, только душа скукожилась.

Сорвавшись в госпиталь на валлийском «хамви», благо в нем ключей не было — просто флажок зажигания, я меньше всего думал о дорожных правилах. Как только никого не задавил по пути…

И ворота оказались открыты, как специально для меня.

И улицы пустынны.

И даже электрички навстречу мне не было, как ни жаль.

В госпиталь меня, естественно, не пустили.

Точнее — из него выпихнули.

Втроем — два полицейских и магистр Купер — меня утихомиривали.

Влили в рот песятик медицинского ректификата.

И увели-усадили в ту же пагоду-курилку, которую я еще совсем недавно обживал с генерал-капитаном.

Рядом сел Купер и, отослав полицейских, прикурил сразу две сигареты. Одну тут же отдал мне, точнее — сам мне в губы сунул.

Я затянулся, успокаиваясь. Потом буркнул:

— Ты чего такой злой, Лукиан, Охеда не дала?

— Злой я на себя всегда, когда у меня умирает пациент. Тем более такой, что уже на поправку пошел, — ответил Купер, стараясь говорить спокойно. — Все уже нормально было с твоей Наташей. Все анализы в порядке, ну сообразно ее состоянию. И…