Имперская гвардия: Омнибус (ЛП) - Лайонс Стив - Страница 25

Я держался стены, которая уходила вверх в ствол колодца. Я удостоверился, что на меня никто не собирается напасть, и затем начал вбивать жало в стену где-то на высоте колена. Камень был податливым, а жало крепким. После считанных ударов его кончик выдолбил дыру глубиной в несколько сантиметров. Я удерживал жало на месте, сжимая его обрубком своей правой руки, и вколачивал его в стену плоской стороной клинка. Я не останавливался, пока не вогнал его в камень чуть больше чем наполовину. Тогда я поднялся и взобрался на жало, держась за стену левой рукой. Ногам на этой опоре было неустойчиво, но само жало казалось надёжным. Я простоял там полные пять минут — гораздо дольше, чем мне придётся, если я попытаюсь провернуть задумку, которая вырисовывалась в моём уме. И, если привалиться к стене, то я вроде бы достаточно уверенно сохранял равновесие, чтобы вбить ещё один шип.

Это можно сделать. Я способен соорудить лесенку, по которой сможет взобраться однорукий человек. Всё, что мне требуется, — это достаточное количество жал.

Я посмотрел вверх, на невидимое устье колодца. Как далеко туда добираться? Сотню метров? Больше? Этого не узнать никак. Я подумал о том, сколько жал мне может понадобиться. Сколько этих чудищ я должен буду убить. На какое нескончаемое время может растянуться моя попытка к бегству.

Как легко я могу умереть по ходу дела.

Я подумал обо всех этих вещах. Затем я сошёл обратно на землю, ещё крепче стиснул клинок и направился в сторону яростного копошения.

Не знаю, как долго я пробыл там внизу. В нескончаемой ночи и непрестанной борьбе времени не существовало даже в концепции. В этом мирке не существовало цикличности, были лишь промежутки непредсказуемой длины между конвульсиями кровопролития. Для выживания требовалась абсолютная сосредоточенность, и вскоре я уже стал существом, ведомым инстинктом и механической привычкой. Я не мог позволить себе ни единой мысли, могущей меня отвлечь. Ни надежде, ни отчаянию не осталось места. Я сражался, я убивал, я отсекал жала и я сооружал свою лесенку. Проголодавшись, я ел горчащее жирное мясо всё тех же тварей. Оно легко могло меня убить, но у меня не было выбора. Мне повезло. Оно поддерживало меня в живых, а когда рациональное мышление отключилось перед лицом животной потребности, я забыл о такой бессмысленной роскоши, как гадливость.

Я снял пояс с мёртвого охранника. Он был таким гигантским, что мне пришлось его уполовинить. После этого у меня стало куда зачехлить секач, чтобы освободить себе руку.

Я стал самым опасным хищником в этом мирке. Сквигоподобные твари превосходили меня размерами и силой, но они были безмозглыми и неспособными к обучению. Я стал настоящим экспертом по части того, как подлавливать их сзади, вспрыгивать им на головы и всаживать клинок между черепом и первым сегментом панциря, лишая их жизни прежде, чем они успевали воспользоваться своим жалом. Я убивал, убивал и убивал, получал раны снова и снова, но всегда выходил победителем. Мне хотелось бы думать, что это вера была моим козырем в те моменты, когда моя жизнь балансировала на острие ножа. Я едва мог членораздельно выговорить молитву, но знание о защите Императора всегда было со мной, являясь таким же фундаментальным фактом моего существования, как дыхание.

Сон был риском, врагом и ужасающей необходимостью. Я сделал всё возможное, чтобы себя защитить. Я пожертвовал драгоценными жалами, воткнув их в форме глядевшего наружу полукруга, окольцовывавшего низ моей лесенки. Я разбросал за своим грубым забором рыхлые груды панцирных пластин, чтобы меня могло разбудить приближение врага. Я спал некрепко, урывками, вскакивая при малейшем звуке. Иногда там не было никого. Иногда было. Моё тело научилось никогда не засыпать, ограничиваясь дрёмой.

Перевешивая голод, перевешивая боль, изнурение стало тем камнем преткновения, который подтачивал мои силы. Но только в смерти можно забыть о долге. Я не был мёртв. Мой долг был ясен. Я следовал его путём. Я сооружал себе путь — ступеньку за ступенькой, вколачивая по одному жалу за раз, поднимаясь на полметра, затем слезая вниз, чтобы убить ради моего строительного материала. Лесенка росла, и каждый раз мне требовалось всё больше времени, чтобы вскарабкаться наверх и спуститься вниз. Моя задача становилась тем труднее, опаснее и изнурительнее, чем ближе она была к завершению.

Усилия по продолжению начатого требовали такого суженного кругозора, что я чуть было не проглядел тот момент, когда уже мог дотянуться до края колодца.

Я убил первого стражника одним горизонтальным взмахом секача. Клинок уже не был неудобным оружием ксеноса в моей руке. Это был мой зуб, моё жало и мой коготь. Он вспорол орочью глотку нараспашку. Голова орка запрокинулась. Он забулькал и шатнулся вперёд, затем на шаг назад, окатив меня фонтаном крови. Тварь ещё не успела рухнуть, а я уже атаковал её товарища. Тот глядел на меня выпученными глазами, его челюсть отвисла от непонимания и панической растерянности. Зеленокожий начал реагировать, потянувшись к своему собственному клинку, но уже было слишком поздно. Я вогнал секач вглубь этой пасти. Клинок с хрустом вышел из орочьего загривка. Задыхающийся стражник отшатнулся на заплетающихся ногах. Он хватался за клинок, рассекая себе лапы в попытке вытащить секач из головы. Орк рухнул на колени, клинок залоснился от полившейся по нему тёмной крови. Охраннику удалось ухватить его за рукоять. Он рванул за неё с дурацкой силой и вытянул клинок наружу, убивая себя.

Я проверил стражей на предмет огнестрельного оружия. У них его не было. Я подобрал свой клинок и приблизился к двери. Я прижал к ней ухо, но не смог расслышать ничего на той стороне. Никакой возможности узнать, не предупредили ли предсмертные крики охранников других орков.

Значит, без вариантов. Я зачехлил секач, ухватился за ручку двери и откачнулся назад. Створка открылась с визгливым скрежетом. На той стороне был коридор. Он уходил примерно на двадцать метров и затем открывался в более широкое помещение. Освещение там было ярче, и я страдальчески сощурился, наполовину ослепнув после такого долгого пребывания во тьме. Спереди доносился шум, много шума. Рыки орков, лязг, стоны людей. Звук толпы.

Альтернативы не было. Плана не было. Идти больше было некуда. У меня не имелось ничего, кроме моей воли, моей борьбы и моего Императора.

Придётся обходиться ими.

Обнажив клинок, чей вес было тяжело удерживать одной рукой, я проследовал коридором и вышел на свет. Передо мной раскинулась огромная открытая территория, заполненная клетками. Загоны для рабов. Ожидая меня, словно бы я опоздал к назначенному часу, стояла бригада тюремщиков, держащих в лапах мои новые оковы. Я бросился на них и сумел отсечь кисть одному из них, прежде чем они смогли меня скрутить.

Когда они утаскивали меня в клетку, справа донёсся гортанный хохот. Я знал, кому он принадлежит, и мне было тошно от понимания, что выжив в колодце, я добился лишь того, что развлёк Траку.

"Воля, — сказал я себе, сражаясь с отчаянием. — Борьба. Император".

"Я обойдусь ими".

Рогге потребовалась минута, чтобы опознать нового пленника. Как и остальные невольники мужского пола, он зарос косматыми волосами и бородой. Их цвет под коркой грязи был серо-стальным, и это было необычным. Пожилые рабы не выдерживали долго. Как и инвалиды, а у этого не хватало правой руки ниже локтя. Лишь когда Рогге заметил, что у человека вдобавок отсутствует левый глаз, и увидел, чем горит его правый, его наконец-то озарило.

Он испытал искушение отступить глубже в клетку, в анонимность массовых страданий. Но это лишь оттянуло бы неизбежное. И это был не тот путь, которым он сам себе поклялся следовать, если ему выпадет шанс. Так что он прошаркал вперёд.