Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник) - Дюма Александр - Страница 33

– Каким образом он убил твоего отца? – спросил Моисей.

– Из мести. Убил сначала моего брата, который был в доме, потом отца, который сидел на пороге. Убил их низким, подлым образом, без меня, один был ребенок, другой старик, и ни тот, ни другой защищаться не могли. Он убил, и его надо убить!

– Отвечай, – сказал капитан Моисею, – что это, может быть, и правда, но что во всяком случае дело должен разобрать судья.

Как только Моисей пересказал это, крики раздались снова.

– Что нам до судей! – кричали турки. – У нас коль станешь ждать судей, так никогда правды не добьешься! Мы сами с ним разделаемся. Дайте нам его сюда! Выдайте убийцу! Убийцу! Убийцу!

– Мы отвезем убийцу в Константинополь и сдадим с рук на руки кади.

– Нет, нет! – кричали турки. – Дайте его нам. Выдайте его, а не то валлах! биллях! таллах! Мы сами возьмем.

– Стыдно вам так клясться! – сказал Моисей.

– В ад жида! – закричали турки, снова обнажив сабли и ханджары. – Убьем гяуров!

– Трапы долой! – закричал капитан в рупор, чтобы заглушить шум. – Стреляй в первого, кто сунется.

Приказание сразу же было исполнено, а человек двадцать матросов с ружьями и карабинами влезли на марсы. Эти приготовления, значение которых было очень ясно, немного усмирили нападающих, и они удалились от корабля футов на тридцать. В это время с лодок раздались два выстрела, но, к счастью, никого не ранили.

– Выпалить из пушки холостым зарядом! – вскричал капитан. – Не уймутся, так потопить лодки… Две или три, а там как бог даст!

За этим приказанием последовало минутное молчание, потом весь корабль дрогнул от выстрела тридцатишестифунтовой пушки, облако дыма взлетело, поиграло вокруг рей, и так как воздух был совершенно тих, то оно медленно поднялось прямо к небу. Когда дым рассеялся, мы увидели, что лодки несутся к берегу, за исключением только той, в которой был сын убитого. Он остался один и, казалось, своим ханджаром вызывал на бой весь экипаж.

– Тридцати солдатам, хорошенько вооружившись, сесть в баркас и отвезти преступника к кади! – сказал капитан.

Баркас сразу же спустился на воду, туда снесли убийцу, тридцать морских солдат с заряженными ружьями и шестью патронами сошли вслед за ним, двенадцать дюжих гребцов ударили веслами, и шлюпка быстро понеслась по волнам, которые уже начинали покрываться мраком.

При виде этого турецкие лодки снова собрались, образовали полукружие и следовали издали за убийцей, который был причиной всего этого шума.

Корабль повернул боком, чтобы в случае нужды дать залп по берегу, но эта предосторожность была излишняя. Турки держались в почтительном отдалении от нашей шлюпки, солдаты спокойно вышли на берег и повели преступника к кади. Турки тоже пристали к берегу, покинув свои лодки на произвол судьбы, и побежали в те же ворота, в которые вошли солдаты. Минут через десять мы увидели, что наши спокойно и в величайшем порядке идут назад к баркасу. Виновный был в руках правосудия. В этом случае, как во всех, в которых призывалось здравое суждение и непоколебимое мужество, Стенбау сделал именно то, что было надо.

Еще некоторое время встревоженные толпы бродили по берегу и как бы угрожали нам, но мало-помалу мрак вокруг них сгустился и крики сделались менее громкими. Вскоре пространное водное зеркало, которое еще недавно оглашалось шумом и восклицаниями, погрузилось в глубокое безмолвие. Мы подождали еще с час, потом из предосторожности от тайного нападения капитан приказал пустить ракету. Огненная змейка взвилась к небу, ракета лопнула в воздухе, озарила на минуту своими бесчисленными звездочками весь Константинополь от Семибашенного замка до Константиновского дворца, и мы увидели, что по берегу бродит уже только стая собак, которые с воем искали пропитание.

На другой день посол наш пригласил капитана и всех офицеров «Трезубца» сопровождать султана в мечеть, куда он ехал благодарить Аллаха за то, что он внушил Наполеону мысль снова объявить войну России, по возвращении из мечети мы должны были обедать в Серале, а потом представляться повелителю правоверных.

Вместе с этим приглашением привезли письмо к Байрону. Эдер уведомлял его, что домик для него нанят в Пере, и что он может переехать туда, когда ему будет угодно. Байрон сразу же собрался и в тот же день покинул корабль вместе с Гобгозом, Экенгедом и двумя греческими слугами. Капитан позволил мне проводить их, я должен был вернуться к девяти часам вечера.

Новое жилище лорда Байрона было прелестным домом, убранным совершенно по-турецки, он стоял посреди прекрасного сада, усаженного кипарисами, чинарами и сикоморами, широкие цветники были усеяны тюльпанами и розами, которые в этом благотворном климате цветут круглый год. Внутри были разложены и расставлены, по восточному обыкновению, ковры, софы и несколько шкафов или, лучше сказать, сундуков, украшенных перламутром и слоновой костью и расписанных яркими красками. Эдер велел прибавить к этому три кровати, думая, что Байрон, как ни любит восточную жизнь, все-таки не станет продлевать своего фанатизма до того, чтобы, подобно туркам, спать одетым на софе. Это предположение чрезвычайно не понравилось Байрону, и, несмотря на крик и жалобы товарищей, он сразу же отослал все три кровати назад в посольский дом.

Утром, в день, назначенный для аудиенции, я одевался, стараясь быть как можно наряднее, чтобы не слишком отличаться от турецких офицеров. Моисей вошел в мою каюту и запер за собой дверь с видом человека, который имеет важное и тайное поручение. Потом после всех этих предосторожностей он подошел ко мне на цыпочках и приложив палец к губам. Я следил за ним насмешливым взглядом, гадая, почему он так важничает, и думая, что все это кончится тем, что он предложит мне какой-нибудь товар, запрещенный во владениях султана, но он, посмотрев еще раз вокруг себя, чтобы удостовериться, что никого лишнего нет, сказал мне:

– У вас на левой руке перстень с изумрудом.

– Что это значит? – сказал я, вздрогнув от радости и надеясь, что происшествие, которое ни на минуту не выходило у меня из головы, наконец объяснится.

– Этот перстень, – продолжал он, не отвечая на мой вопрос, – бросили вам из окна в Галате в тот день, как вы осматривали город.

– Да!.. Но откуда ты это знаешь?

– Перстень бросила женщина, – продолжал Моисей.

– Молоденькая, хорошенькая?

– Хотите посмотреть ее?

– О, разумеется!

– Вы, однако же, знаете, чему вы подвергаетесь?

– Что мне до опасностей!

– Ну так приезжайте ко мне нынче вечером в семь часов.

– Непременно буду.

– Тс-с!.. Кто-то идет.

Вошел Джеймс, и Моисей оставил нас одних. Джеймс, улыбаясь, следовал за ним глазами.

– Гм!.. Ты, я вижу, вступил в тайные сношения с il signor Mercurio[6], желаю, чтобы тебе лучше моего посчастливилось. Я уже не беру у него ничего, кроме табака, потому что все прочее, несмотря на его хвастовство, просто дрянь. Он насулит тебе свиданий с турчанками, гречанками, как будто ему некуда от них деваться, а потом познакомит с какой-нибудь евреечкой, да такой, что в Лондоне и носильщик не поглядел бы на нее.

– Нет, брат Джеймс, у меня дело совсем другое, – сказал я, покраснев при мысли, что, может быть, все мечты мои поведут к такому же концу. – Не я ищу приключений, а приключения меня. Посмотри-ка этот перстень.

– Тем хуже, – сказал он, взглянув на перстень. – Мне еще в молодости понарассказали о говорящих букетах, о немых, о кожаных мешках, которые кричат, когда их бросают в море. Не знаю, правда ли все это, но только такие истории именно здесь и случаются.

Я с сомнением покачал головой.

– А позволь спросить, – продолжал Джеймс, – как достался тебе такой талисман?

– Мне его кинули из решетчатого окна, откуда раздался крик в тот день, как мы встретили старого грека, которого вели на казнь. Помнишь?

– Да, это я знаю. Так, видно, тебя в этом-то доме и ждут?