Луна и шестипенсовик (Луна и грош) - Моэм Уильям Сомерсет - Страница 6

Когда я думаю обо всем, что случилось после, я спрашиваю себя: не был ли я тупоумен, если не заметил в Чарльзе Стриклэнде ничего, что выделило бы его из ряда серых людей. За годы, протекшие с тех пор, я как будто накопил опыт и хорошо знаю людей, и все же мне кажется, что если бы я обладал этим опытом и тогда, при первой встрече со Стриклэндами, едва ли я судил бы о них иначе.

Однако если б я знал в, то далекое время, как знаю теперь, что человек полностью непостижим, – я по крайней мере не был бы так удивлен той новостью, которую я услышал ранней осенью, возвратившись в Лондон.

Не прошло и суток после моего возвращения, как я встретил на Джермен-стрит Розу Уотерфорд.

– У вас очень веселый и задорный вид, сказал я. – Что случилось?

Она улыбнулась. Ее глаза заблестели знакомым мне злорадством. Это значило, что она услышала нечто скандальное об одном из своих друзей и инстинкт писательницы заговорил в ней.

– Вы встречали Чарльза Стриклэнда, не правда ли?

Не только лицо, все ее тело казалось напряженным от волнения. Я кивнул и подумал: не прогорел ли бедняга на каких-нибудь финансовых операциях на бирже или не попал ли под омнибус?

– Разве это не ужасно? – продолжала она. – Он сбежал от жены.

Роза Уотерфорд понимала, что она не может обработать эту тему должным образом, стоя на тротуаре на Джерман-стрит; поэтому, как артистка, бросила мне в лицо голый факт, объявив, что не знает подробностей. Я не хотел обижать ее предположением, что такое пустяшное обстоятельство мешало ей поделиться деталями события, но она заупрямилась.

– Говорю вам, что я ничего не знаю, – сказала она в ответ на мои взволнованные вопросы и, весело пожав плечами, прибавила: – Полагаю, что одна из юных девиц, подававшая чай в каком-нибудь кафе в Сити, оставила теперь свою службу.

Она улыбнулась мне и, заявив, что ей надо спешить к дантисту, удалилась легкой походкой. Я был больше заинтересован, чем огорчен. В те дни мое знание жизни было очень не велико, и меня удивило, что с людьми, которых я знал лично, произошло одно из тех событий, о которых я читал в книгах. Признаюсь, что с тех пор опыт приучил меня к событиям такого рода среди моих знакомых. Все же я был немного ошеломлен. Стриклэнду было верных сорок лет, и мне казалось отвратительным, что человек в его возрасте позволил себе увлечься. С надменностью зеленого юноши я считал, что тридцать пять лет – крайний возраст, когда человек может влюбиться, не ставя себя в глупое положение. Кроме того, неожиданное известие несколько расстраивало мои личные планы; из деревни я написал миссис Стриклэнд о своем скором приезде и прибавил, что я хотел бы зайти к ней в такой-то день на чашку чая, это не будет противоречить ее планам. Это был как раз указанный мною день и она ничего не написала мне. Хочет она меня видеть или не хочет? Весьма вероятно, что при таком волнении письмецо моё ускользнуло из ее памяти. Может быть, благоразумнее не идти? Но, с другой стороны, она могла не желать огласки, и я проявил бы грубую неделикатность, показав, что странная весть уже дошла до меня. Я разрывался между страхом оскорбить тонкие чувства женщины и страхом явиться некстати. Я понимал, что она должна была страдать, а мне не хотелось видеть горя, которому я не мог помочь. Но в сердце моем гнездилось желание, которого я немного стыдился: посмотреть, как она приняла происшедшее. Я не знал, на что решиться.

В конце концов я решил пойти, как будто ничего не случилось, и спросить через горничную, могу ли я видеть миссис Стриклэнд. Это даст ей возможность не принять меня. Я был раздавлен смущением, когда говорил горничной приготовленную фразу, и, пока я ждал ответа в темном коридоре, я должен был собрать все мое самообладание, чтобы не убежать. Горничная вернулась. Ее манеры сказали моему возбужденному воображению, что она прекрасно знает о домашнем несчастье Стриклэндов.

– Пожалуйте сюда, сэр, – сказала она.

Я последовал за ней в гостиную. Шторы были немного спущены, чтобы затемнить комнату, и миссис Стриклэнд сидела спиной к окну. Ее зять, полковник Мак-Эндрью, стоял, греясь у камина, в котором не было огня. Мое вторжение казалось неловким. Я представил себе, что мой приход захватил их врасплох и что миссис Стриклэнд приняла меня только потому, что забыла ответить на мое письмо. Полковник, как мне казалось, был возмущен моим неуместным появлением.

– Я не совсем уверен, ожидали ли вы меня, – сказал я, стараясь быть непринужденным.

– Разумеется, я вас ждала. Анни через минуту подаст чай.

Даже в полутемной комнате я не мог не заметить, что лицо миссис Стриклэнд опухло от слез. Цвет кожи, бывший и раньше болезненным, принял землистый оттенок.

– Вы помните моего зятя? Вы встретились у меня на обеде как раз перед каникулами.

Мы обменялись рукопожатием. Я так сконфузился, что ничего не мог сказать, но миссис Стриклэнд, пришла мне на помощь. Она спросила меня, как я провел лето, и с этой поддержкой я завязал кое-как разговор, пока горничная не принесла чая. Полковник попросил себе содовой воды и виски.

– Вам тоже, Элен, не лучше ли выпить виски, – сказал он.

– Нет, я предпочитаю чай.

Это был первый намек на то, что случилось нечто неблагополучное.

Я не подал вида, что понял, и старался изо всех сил вовлечь в разговор миссис Стриклэнд. Полковник продолжал стоять у камина, не принимая участия в нашей беседе. Я соображал, когда прилично будет уйти, и ломал себе голову, чего ради миссис Стриклэнд позволила мне явиться к ней. В комнате не было цветов, и различные безделушки, убранные на лето, еще не были расставлены. Чувствовались какая-то печаль и какая-то принужденность в этой гостиной, обычно такой приветливой и уютной. Было странное ощущение, будто за стеной лежал покойник. Я кончил чай.

– Не хотите ли папиросу? – предложила миссис Стриклэнд.

Она поискала глазами ящик с папиросами, но его не было видно.

– Боюсь, что папирос нет.

Внезапно она разразилась рыданиями и выбежала из комнаты.

Я был напуган. Очевидно, отсутствие папирос, которые обычно приносил муж, снова напомнило ей о нем, и острое ощущение, что даже это маленькое удобство, к которому она привыкла, исчезло, – вызвало внезапный припадок тоски. Она осознала вдруг, что старая жизнь кончилась. Невозможно было продолжать наше светское притворство.

– Пожалуй, мне лучше уйти, – сказал я полковнику, вставая.

– Вы, вероятно, слышали, что этот негодяй бросил ее, – воскликнул он с негодованием. Я помялся нерешительно.

– Вы знаете привычку людей сплетничать, – ответил я. – Мне говорили неопределенно, что в семье что-то неблагополучно.

– Удрал. Бежал в Париж с какой-то девчонкой. Оставил Эми без единого пенни.

– Все это ужасно печально, – сказал я, не зная, что еще прибавить.

Полковник выпил залпом виски. Он был высок, худ, бледно-голубые глаза с повисшими усами и седыми волосами. У него были бледно-голубые глаза и дряблый рот. Вероятно, ему было за пятьдесят. Я помнил, по моей первой встрече с ним, его глуповатое лицо, помнил, как он хвастался тем, что десять лет назад, когда он служил в армии, он три раза в неделю играл в поло.

– Мне не хотелось бы затруднять миссис Стриклэнд своим присутствием, – сказал я. – Вы не откажетесь передать ей мои сожаления. Если я смогу что-нибудь сделать для нее, я буду очень рад помочь.

Полковник не обратил никакого внимания на мои слова.

– Не знаю, что с ней будет, – сказал он. – Двое детей… семнадцать лет…

– Что семнадцать лет?

– Женаты, – фыркнул он. – Я никогда не любил его. Конечно, он был мой зять, и я старался примириться с этим. Вы считаете его джентльменом? Ей не следовало выходить за него замуж.

– И это совершенно непоправимо?

– Одно остается – развестись с ним. Я eй так и говорил, когда вы вошли. «Подавайте прошение о разводе, дорогая Эми, – сказал я. – Вы должны это сделать ради себя самой и ради детей». И пусть он не попадается мне на глаза. Я изобью его до последнего дыхания.