Акселерандо - Стросс Чарлз - Страница 35

Мать встает и смотрит куда-то в пустоту – наверное, приказывает мотору «Сатурна» завестись, а дверям гаража – открыться. «Я так хочу, мое золото. Теперь иди и обувайся. Я заеду за тобой по дороге с работы. И у меня есть для тебя еще кое-что - вечером мы пойдем и вместе поглядим на новую церковь». Мать улыбается, но улыбка не касается ее глаз. Как Амбер уже выяснила, это все делается для того, чтобы дать ей воспроизведение классического средне-американского воспитания - Мать верит, что это совершенно необходимо перед тем, как Амбер вынесет в будущее головой вперед. Церкви нравятся ей самой ничуть не больше, чем ее дочери, но споры бесполезны. «Ты будешь хорошей девочкой, да?»

***

Имам собирается в гиростабилизированную мечеть на молитву.

Его мечеть не слишком велика, и у нее только один прихожанин: каждые семнадцать тысяч двести восемьдесят секунд он молится в ней наедине с самим собой. Он рассылает призыв к молитве в сеть, но в околоюпитерианском простанстве нет верующих, которые могли бы откликнуться.

В промежутках между молитвами его внимание разделено между жизненной необходимостью следить за системами жизнеобеспечения и учением. Садек, являющийся сторонником и хадиcов, и систем, основанных на познании[147], вместе с другими специалистами участвует в совместной работе, цель которой – привести в согласие учения всех известных иснадов. Выстроить основу, на которой можно исследовать суть исламского закона с новой точки зрения, в каковой основе они будут испытывать острейшую нужду, если в вопросе общения с внеземным разумом осуществится ныне ожидаемый прорыв. Цель их – ответить на трудные вопросы, осаждающие ислам в век ускоряющегося познания, и тяжесть их, в первую очередь, лежит именно на плечах Садека, как их представителя на юпитерианской орбите.

Садек – человек хрупкого сложения, у него коротко стриженые черные волосы и вечная тень усталости на лице: в отличие от экипажа приюта, со своим кораблем ему приходится управляться в одиночку. На старте его корабль – громоздкая конструкция со сверкающими алюминиевыми поверхностями - состоял из иранской разновидности капсулы Шень-Чжоу с пристыкованным к корме китайским модулем для космических станций типа “921”, что смахивало на брачный полет металлической стрекозы и банки от кока-колы. Но теперь к его носу пристыкован и модуль M2P2[148] – плазменный парус, собранный на орбите одним из заводов парусных конструкций Daewoo. Оседлав с его помощью солнечный бриз, Садек в своей тесной космической келье добрался до орбиты Юпитера всего за четыре месяца. Для уммы его присутствие здесь – торжество, но сам Садек в чувствует здесь в первую очередь одиночество. Стоит направить зеркала его компактной обсерватории к Эрнсту Сангеру, и Садек поражается его огромными размерами и формой, в которой все подчиняется цели. Они демонстрируют эффективность западных финансовых инструментов, сделавших возможным коммерческое исследование космоса – полуавтономных инвестиционных фондов с настраиваемыми протоколами бизнес-цикла. Пророк, мир ему, возможно и осуждает ростовщичество, но ведь Он же и дал Садеку возможность видеть, как эти механизмы капитала демонстрируют свою мощь над Большим Красным Пятном…

Завершив молитву, Садек уделяет своему молитвенному ковру еще пару драгоценных минут. Он знает, как непросто медитировать в таком месте: склонись в тишине, и ее заполнит гудение вентиляторов и запахи пота, изношенного белья и озона из кислородных генераторов “Электрон”. Нелегко идти к Богу с помощью конструкции, которая, как жест милости, передана надменной Россией амбициозному Китаю, и только потом уже религиозным старейшинам Кома, которые знают этому кораблю пользу лучшую, чем могут себе представить в любых языческих государствах. Они забросили эту игрушечную космическую станцию в такую даль, но кто уверит, что жить здесь, на орбите вокруг этого чуждого и раздутого газового гиганта – Божий замысел?

Садек качает головой, тихо вздыхает, сворачивает коврик и ставит его у единственного иллюминатора. Ностальгия – тоска по детству в пыльном и жарком Йазде и многолетнему студенчеству в Коме - тяжело ворочается в его душе. Чтобы привести чувства в порядок, он оглядывается и осматривает корабль. Тот уже стал ему столь же родным, как и квартира на четвертом этаже бетонного дома, где растили его отец – работник на атомобильном заводе – и мать. Внутреннее пространство корабля – и без того не больше, чем у школьного автобуса - сплошь загромождено кладовыми отсеками, консолями инструментов, и целыми слоями голых труб и кабелей. Около теплообменника, постоянного источника тревоги, в конвективных потоках кружится пара глобул антифриза, как заблудившиеся медузы. Садек отталкивается от пола, чтобы достать специально заведенную по таким случаям бутыль-грушу, инструктирует одного из агентов составить последовательность ремонта, и идет вдоль консолей в поисках подходящих инструментов. Пора заняться протекающими стыками как следует.

Где-то через час вдумчивых сварочно-прокладывательных работ приходит черед обеда замороженно-сушеной[149] ягнятиной и пастой из чечевицы и вареного риса, и пакета крепкого черного чая – смочить горло. Затем - ревизия следующих пролетных маневров, после чего, если, дай Боже, если не будет новых неисправностей, можно уделить исследованиям час или два перед вечерними молитвами. А послезавтра, возможно, даже найдется время отдохнуть пару часов и посмотреть один из тех старых фильмов, которые так восхищают его своими прозрениями об иноплантных культурах – в этот раз, наверное, “Аполлон-Тринадцать”. Да, непросто быть единственным членом команды на борту корабля долгосрочной экспедиции. Особенно для Садека – насколько ему известно, он является единственным верующим в пределах полумиллиарда километров, и задержка распространения сигнала к Земле и обратно составляет больше получаса в один конец - разделить беседу решительно не с кем.

***

Амбер набирает парижский номер и ждет, пока кто-нибудь не ответит. Она знает эту странную женщину с экрана телефона: Матушка зовет ее “этой сладенькой девкой твоего отца”, неизменно сопровождая эти слова особенной поджатой улыбкой (в тот единственный раз, когда Амбер спросила ее, а что такое “сладенькая девка”, Мать шлепнула ее – не сильно, просто предупреждая). «Можно Папу, пожалуйста?» - спрашивает она.

Странная женщина слегка озадачена. У нее светлые волосы, как у Матери, но цвет определенно появился благодаря тюбику высветлителя, и стрижка очень короткая. А кожа – темная. «Oui. О, сейчас». Она неуверенно улыбается. «Извини, ты сейчас по одноразовому телефону? Хочешь поговорить с ним?»

И Амбер выпаливает: «Я хочу с ним встретиться!» Она сжимает телефон, как утопающий - соломинку. Это дешевое одноразовое устройство из пакета с крупой, и картон уже размягчается в ее кулаке. «Мама не позволит мне, Тетя Нетти?»

Аннетт прожила с ее отцом раза в два с лишним дольше, чем ее мать. «Тс-с». Она улыбается. «Ты уверена, что этот телефон... что мать о нем не знает?»

Амбер оглядывается. Кроме нее, в холле отдыха нет никого из детей - перемена еще не настала, но она сказала учителю, что “ей нужно прямо сейчас”. «Я уверена, вероятность по двадцати наиболее значимым факторам более 0,9». Ее модуль байесового анализа утверждает, что точный расчет невозможен, ведь Матушка еще не ловила ее с одноразовыми телефонами, ну и пофиг. У_папы_не_будет_неприятностей_если_он_не_знает_об_этом,_ведь_не_будет?

«Очень хорошо». Она смотрит в сторону. «Мэнни! Звонок-сюрприз!»

На экране появляется Папа. Теперь его лицо видно целиком, и он выглядит моложе, чем в прошлый раз – наверное, перестал использовать эти здоровенные старые очки. «Привет... Амбер! Ты где? Твоя мать знает, что ты мне звонишь?» - говорит он слегка обеспокоенно.