Акедия - Бунге Габриэль - Страница 2

Как и многие монахи своего времени, Евагрий принадлежал к числу тех, кого сегодня назвали бы «поздним призывом» – его выбор был продиктован отнюдь не юношеским порывом. Скорее уж перипетии самой жизни этого тонко образованного и избалованного судьбой эллина «изгнали его в пустыню», как он сам в этом признаётся, почти против его воли[10]. Несомненно, это оставило свой след. Евагрий не скрывает, что ему нелегко было подвизаться в негостеприимной пустыне. Однако он мужественно выстоял под натиском соблазна вернуться в «мир» даже тогда, когда александрийский патриарх Феофил предложил ему занять епископскую кафедру в Тмуисе[11]. Чтобы избежать этой чести, он вынужден был искать прибежище в Палестине[12], вероятно, у своих близких друзей – Руфина и Мелании.

И эта жертва не была напрасной. Плодом четырнадцатилетнего жития в Келлии стало законченное духовное учение об иноческом делании, которому было суждено стать классическим. В полном смысле слова Евагрий является «отцом нашей духовной книжности»[13], как на Востоке, так и – через Иоанна Кассиана – на Западе. Его многочисленные аскетические опыты свидетельствуют о постоянном усилии соединить традиционное монашеское делание (практике) с созерцательной жизнью (теорэтике), которая у него получает подлинно евангельское основание и богословско-мистическую направленность, чего так недостаёт сочинениям многих «духовных» авторов[14].

Палладий наглядно представляет картину повседневной жизни аввы, слава о котором разошлась стремительно, что не могло не вызывать ревность некоторых собратьев, не так часто посещаемых[15]:

Таково было его обыкновение: братья собирались у него по субботним и воскресным дням. Всю ночь они открывали ему свои мысли. До восхода зари они внимали его словам, исполненным силы, и уходили, преисполненные радости, воздавая благодарение Богу; ибо воистину учение его было кротким. Когда все уже были в сборе, он молил их: «Братья мои, если у кого из вас есть глубокая или недужная мысль, пусть он молчит, пока другие братья не уйдут, и тогда он свободно задаст свои вопросы наедине. Не будем говорить перед братьями, чтобы никто из меньших сих не погиб, или чтобы боль сердца не поглотила кого». О его исключительном гостеприимстве говорит тот факт, что каждый день он принимал в своей келье пять-шесть гостей, которые приходили к нему издалека, чтобы получить от него наставления, увидеть его ум и плоды подвизания. Многие дарили ему деньги; известно, что у брата-эконома, который служил в его обители, хранилось более 200 серебряных монет[16].

Этому образу вполне отвечают творения самого Евагрия. Как и другие монахи Келлии, он жил отшельником в затворе; судя по данным археологических раскопок, (келлион) представлял собой небольшой дом из двух или трёх комнат, с внутренним двориком и оградой вокруг. В течение недели монах оставался в своей келлии, предаваясь молитве, созерцанию и труду (Евагрий «преизящно писал оксиринхским пошибом» и зарабатывал свой хлеб переписыванием книг)[17].

Только по субботним и воскресным дням братская община (синодия) собиралась для совместной молитвы и общего богослужения, за которыми следовали общая трапеза (агапе)[18] и духовные беседы. Долгие часы уединённого самоуглубления и нередкие «откровения сердца», которые Евагрию приходилось услышать в пустыне, необычайно обогатили его ум познаниями в области человеческой души. В своих творениях, обращённых большей частью к другим аскетам (в основном, к отшельникам, иногда – к киновитам), Евагрий обнаруживает осведомлённость и редкую проницательность в вопросах психологии, по этой причине его иногда даже называют «Фрейдом до фрейдизма». Ниже мы приведём многочисленные фрагменты, которые раскрывают его личность с этой стороны.

В более пространной редакции жития, составленной Палладием, рассказывается о том, что сам Евагрий в определённые моменты прибегал к советам более опытного монаха Альбина Римлянина, жившего поблизости. (Даже самые великие аскеты-пустынники нуждаются в духовном отце). Упомянутый выше Альбин, как Руфин и Мелания, происходил из римской аристократии, он неоднократно упоминается в «Лавсаике» среди лиц, входивших в ближайшее окружение Евагрия и Аммония. Его трилогия «Слово о духовном делании, или Монах» – «Умозритель» – «Умозрительные главы»[19] посвящена монаху Анатолию Испанцу, который приходился родственником Альбину и до ухода в пустыню был богатым нотариусом (notaries). Итак, мы оказываемся в кругу знатных особ, отрёкшихся от мира и посвятивших себя монашескому деланию на христианском Востоке.

Можно предполагать, что Мелания сама доверила своего ученика, ещё недостаточно утвердившегося в своём монашеском призвании, этому испытанному монаху. Более всего Евагрий почитал его за исключительную кротость. Смирение сердца он ставил превыше всех добродетелей, ведь её стяжали не только Моисей и Давид, но и сам Христос. По его мнению, только она открывает путь к истинному познанию Бога[20].

За свои умозрительные сочинения Евагрий был удостоен прозвища «философ в пустыне»[21], которое мы встречаем уже у церковного историка Сократа[22]. Это совершенно справедливо, если брать слово «философ» в том значении, какое оно имело в христианской древности. На фоне господствующей языческой философии христианство выступает как подлинное «любомудрие», в котором речь идёт о любви не к мудрости века сего, а к Премудрости Божьей. В этом свете слово «философия» выражало идею совершенного единства подлинно христианского жития и богопознания. Так, сам Евагрий говорил о Григории Богослове как о своём «педагоге» в области «высшей Философии»[23]. Таким образом, было бы неправильно считать Евагрия философом в современном значении слова, поскольку нет оснований полагать, что на протяжении шестнадцати лет, проведённых в египетской пустыне, он предавался собственно философским умозрениям.

Будучи монахом (хотя в христианской древности в самом облике монаха охотно усматривали черты Философа, «влюблённого в Божью Премудрость»), он посвятил себя стяжанию чистоты сердца, которая, по слову самого Христа, ведёт к созерцанию Бога[24]. Однако занятия философией – «диалектикой» – он считал бесполезным и даже вредным времяпрепровождением[25].

Его психологическое учение, по праву получившее широчайшую известность, служит единственной цели: чтобы человек вновь стал способен к любви и «способен к Богу». Для этого необходимо победить страсти, которые искажают само человеческое естество, лишая его способности любить. Для одержания этой победы надлежит знать, каким образом страсти распаляются бесами и затем воздействуют на человеческую душу.

Евагрий был подлинным «учителем духовной жизни». Палладий, в течение девяти лет прибегавший к его советам, говорит о нём: «мой учитель»[26], который «ввёл меня в жизнь во Христе» (то есть духовное делание) и просветил ум к «духовному разумению Святых Писаний» – излюбленный предмет тех, кто избрал своим поприщем созерцательное житие[27]. Насколько можно судить по этому Жизнеописанию, для своих близких Евагрий был, прежде всего, «духовным отцом» и гораздо в меньшей степени учёным или мудрецом – так о нём говорят только те, кто знает понтииского монаха лишь по его книгам. Чтобы читать умозрительные сочинения Евагрия, не искажая смысла, следует помнить, что их автор был, прежде всего, духовным учителем[28].