В начале всех несчастий: (война на Тихом океане, 1904-1905) - Уткин Анатолий Иванович - Страница 68
- Предыдущая
- 68/131
- Следующая
На несколько дней прекратился поток подкреплений через Харбин, пока новая ситуация не кристаллизовалась, и пока Петербург не принял решения. В русской столице стало ясно, что единоначалие на огромном Дальнем Востоке едва ли возможно.
24 сентября 1904 г. в Петербурге было объявлено о создании на Дальнем Востоке Второй русской армии. Местом ее формирования вначале был Харбин, а затем Тиелинг, расположенный в сорока пяти километрах к северу от Мукдена. В середине сентября на Дальний Восток пришли значительные русские подкрепления, речь идет в первую очередь о прибывшем из Европы Первом корпусе и о Шестом сибирском корпусе, они то и составили костяк Второй маньчжурской армии. Командовать Второй армией был призван генерал Оскар Казимирович Гриппенберг. Это был ветеран еще крымской войны, служивший полевым адъютантом у императора Николая Второго. Официально Вторая армия подчинялась генерал–адъютанту Куропаткину, но всем было ясно, что при таком командующем эта армия имела много автономных прерогатив. Нет сомнения, что это был удар по самолюбию Куропаткина.
Учтем хотя бы то, что Гриппенберг был на десять лет старше Куропаткина и имел особые отношения с императором. Но при этом Гриппенберг не имел специального военного образования, у него практически отсутствовал слух, и в целом его здоровье желало лучшего. Самая большая часть, которой он когда–либо командовал, был батальон.
Тиелинг был избран Куропаткиным в качестве следующей линии русского отступления и обороны. Здесь холмы и горные кряжи создавали больше возможностей для создания оборонительных сооружений, чем равнины вокруг Мукдена. Оставалось только стиснуть зубы. Все замыслы теперь следовало выполнить до начала жестокой маньчжурской зимы, и теплые дни осени в этом плане немало обещали. Особого падения духа иностранцы у русских не обнаружили. Напротив, часто делу мешала бравада. Но больших операций типа помощи Порт — Артуру уже не намечалось, хотя Куропаткин и говорил: «Учитывайте важность победы для России и, прежде всего, помните о необходимости победы для скорейшего освобождения наших братьев в Порт — Артуре».
Россия заработала напряженнее, и потери под Ляояном были восстановлены с прибытием новых частей по Великой транссибирской магистрали. Уже в сентябре прибыли Первый армейский корпус и Шестой сибирский корпус; Куропаткин прекратил жаловаться на японское численное преобладание. Теперь сильной стороной русской армии стала артиллерия и кавалерия (не слишком, нужно сказать, задействованные под Ляояном). Все же путь от Петербурга к Мукдену был действительно велик, и поезда, пересекавшие полмира, чаще всего запаздывали.
Странным образом препятствием движению стал наместник Алексеев — он не выносил свистков маневровых паровозов, и на ночь движение по великому пути затихало. Заметим, что у адмирала Алексеева были два личных поезда, один поезд был у начальника его штаба. Это были роскошные поезда, достойные титулов своих владельцев.
В ситуации, когда Порт — Артур начинал выдыхаться, русские войска в Северной Маньчжурии не могли себе позволить роскошь полного бездействия. Следовало учитывать и психологические факторы, Кропоткину нужно было вернуть себе репутацию «второго Скобелева». Русские войска, прибывшие в район Мукдена, позволяли ему это. Возмущенная Россия требовала этого. К тому же Балтийский флот готовился к выходу из Либавы, и наступала пора остановить победное шествие самураев. Если завтра Ноги возьмет Порт — Артур, силы японцев на северном фронте почти удвоятся, ликвидируя временное преимущество Куропаткина. А из войск приходили тревожные сигналы: увеличилось число самострелов, моральный дух армейский частей желал лучшего. Условия размещения войск были очень далеки от комфортных. Даже в госпиталях врачи и медсестры спали между кроватей раненых. Не утихали массовые болезни, особенно отмечали расстройство желудка и венерические болезни (по последнему поводу Куропаткин издал специальный приказ, требовавший воздержания).
В русской армии не было повозок для эвакуации раненых с поля боя. Использовались маленькие восточные повозки, которые на ужасных маньчжурских дорогах мало помогали безопасной транспортировке. Двуколки Маньчжурии запомнили многие пациенты здешних госпиталей. Представлявший американскую армию, заместитель главного врача армии США полковник Харвард надолго запомнил стоны раненых, умолявших снять их в этих двуколок. «Часто по прибытии обнаруживалось, что раненые уже мертвы». В то же время героизм и самоотверженность русских врачей не получали достаточного общественного признания. От них требовали носить сабли даже во время приема пациентов. При этом их не пускали в офицерские клубы. Всей медицинской частью командовал генерал полиции.
Тревожным фактом стало следующее: исчезала прежняя дружественность русских в отношении местных жителей. Отныне столь доверчивые прежде русские в каждом китайце видели японского шпиона. Одновременно жестокие реквизиции озлобляли китайцев. Языковый барьер переходил в психологический. Это была большая беда. Казаки ощущали себя в чуждой и не симпатизирующей им среде. Окружающие же многого ждали от лихих казаков, и потеря ими — пришедшими и с Тихого Дона и с быстрого Терека — боевого порыва, разочаровала многие ожидания.
Большего ждали от традиционно стойких и разумных русских офицеров. В этой войне две тысячи их сдались японцам. Неслыханный позор. Поляки дезертировали при малейшей возможности. И с готовностью сообщали известные им сведения. Странным было то, что прибывающие из Европы части по пути лишались части офицерского состава. Зато росли сибирские поселки. В лондонской «Таймс» за 3 декабря 1904 г. итальянский корреспондент цитирует русского полковника, который говорил, что, будь его воля, он перевешал бы половину своих коллег–офицеров. «Возможно это слишком много, — пишет корреспондент, — но нет сомнения в том, что многие офицеры стали известными тем, что их нет на месте в нужный критический момент». При этом в армии можно было довольно быстро продвинуться по служебной лестнице, что не всегда помогало делу.
Увы, в армии имело место мздоимство, вымогательство и воровство. Командующему Куропаткину положили 50 тысяч рублей в месяц. Но он помнил, что в ходе русско–турецкой войны 1877–1878 гг. командующий великий князь Николай Николаевич получал 100 тыс. рублей в месяц (плюс содержание тридцати лошадей), и потребовал столько же. Министр финансов Коковцов: «Я пытался сказать, что главнокомандующий должен подать пример, принимая умеренную зарплату, поскольку его ставка будет служить отправной точкой для установления выплат другим офицерам. Я особенно просил его не настаивать на таком большом количестве лошадей для личных нужд, потому что столько лошадей никому не нужно. А деньги на «лошадиный прокорм» на несуществующих лошадей не будут смотреться достойно и будут только совращать подчиненных. Мои аргументы не возымели действия».
Часть офицеров не имела должного образования, и чтение карт было для них истинной мукой. Вслед за войсками двигались проходимцы всех мастей. Особенно отвратительны были несоразмерные реквизиции. Армия не была в достаточной степени снабжена одеждой, и скоро целые части выглядели как местные жители–китайцы. (И это при том, что в Харбине — фактически русском городе — были огромные склады одежды). В армии в декабре 1904 г. не хватало 300 тысяч сапог. Куропаткин вынужден был ослабить уставные правила в отношении внешнего вида русского воина.
Немудрено, что Куропаткин оттягивал час наступления. Он собирал своих генералов на советы и то, что он слышал, никак его не вдохновляло. Штакельберг и Случевский не рвались в бой. Не хватало тех же топографических карт. Запросили Петербург, оттуда прислали карты Алексееву. Куропаткин был вынужден сам заняться картографией. Издаваемые им карты были очень далеки от совершенства, будучи очень крупными. Сентябрь прошел в стратегических фантазиях. Но, в конечном счете, был создан план последующего наступления.
- Предыдущая
- 68/131
- Следующая
