Укрощение королевы - Грегори Филиппа - Страница 36

– Идиоты, – бросает король.

Я изображаю улыбку и киваю, но не слышу его. Мы входим в парадный зал под звук горнов, а я вспоминаю вкус губ Томаса и то, как он кусал мою губу во время поцелуя. На меня обрушивается волна воспоминаний, таких острых, словно это все происходило со мною прямо сейчас: вот он целует меня и покусывает за губы, пока ноги мои не подгибаются и он не относит меня на кровать…

Мы с Генрихом проходим сквозь кланяющихся нам придворных, чтобы сесть на свои места на возвышении, но я не вижу ничего, кроме освещенного свечами лица Томаса.

К Генриху подходят двое крепких слуг, чтобы помочь ему подняться на две невысокие ступени, усесться и устроить удобно ногу. Я сажусь на свое место рядом с ним и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на придворных через широко распахнутые двери, ведущие в залитый солнцем и выложенный красным кирпичом внутренний дворик. Затем делаю глубокий вдох и жду неизбежный момент, когда Томас Сеймур подойдет ко мне, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

Внезапно я ощущаю рядом с собою движение: на соседнее со мной место садится принцесса Мария.

– С вами всё в порядке, Ваше Величество? – спрашивает она.

– А что?

– Вы так бледны…

– Просто немного болит живот, – говорю я. – Ну, понимаешь…

Мария кивает. Она сама редко не испытывает боли, при этом знает, что мне нельзя не присутствовать на этом пиру или каким-либо образом выказать свое состояние.

– У меня в комнате есть настойка листьев клубники, – говорит она. – Я могу послать за нею.

– Да, да, пожалуйста, – быстро соглашаюсь я.

Мой взгляд обегает комнату. Томас должен будет подойти и засвидетельствовать свое почтение королю перед тем, как к столу потянутся бесконечные вереницы слуг с подносами с непременными яствами свадебного застолья. Он должен подойти и поклониться, чтобы потом занять свое место за столом высокого дворянства. И все будут следить за тем, как он кланяется мне, но никто не должен заметить, что я побледнела. Никто не должен знать, что мое сердце бьется так громко, что мне кажется, что это слышит принцесса Мария за шумом и шорохом, сопровождающим усаживание двора за стол. Не выдаст ли он свое волнение? Я пытаюсь представить, не подведет ли его на этот раз его смешливая дерзкая храбрость? Или он решил вообще не приходить на пир? Или он сейчас где-то в саду, пытается настроить себя на то, чтобы подойти ко мне? Возможно, он не находит в себе сил поприветствовать меня, как некогда знакомую, или поздравить с недавней свадьбой и возвышением в статусе? Но он же должен понимать, что ему этого не избежать; значит, сейчас будет самый удобный момент для этого…

Как раз в тот момент, когда я решила, что он слишком медлит и, наверное, нашел оправдание не являться на пир, я вижу его. Томас прокладывает себе дорогу меж столами, опережая слуг, улыбаясь одному, похлопывая по плечу другого, проходя мимо людей, окликающих его по имени и приветствуя их в ответ. Вот он предстает перед возвышением, на котором стоит трон короля, и Генрих смотрит на него.

– Том Сеймур! – восклицает он. – Как я рад, что ты вернулся! Должно быть, ты гнал изо всех сил, ведь путь был неблизкий…

Томас кланяется, даже не глядя на меня, и улыбается королю такой знакомой, легкой улыбкой.

– Я гнал, как конокрад, – признается он. – Я так боялся, что опоздаю и что вы будете уже вооружены и отправитесь в поход без меня…

– О, ты как раз вовремя, – говорит король. – Я заканчиваю вооружать армию и намереваюсь выступать уже в течение месяца.

– Я так и знал! – восклицает Томас. – Я знал, что вы никого не станете ждать! – Король одаривает его лучезарной улыбкой. – Ну что, возьмете меня с собой?

– О, тебя бы я взял обязательно. Ты должен стать командующим армией. Я доверяю тебе, Том. Твой брат громит шотландцев, ставя их на место. Я рассчитываю на тебя, на то, что ты покроешь свое имя славой и защитишь наследие твоего племянника во Франции.

Томас прижимает руку к сердцу и кланяется.

– Я лучше умру, чем подведу вас. – За все это время он так и не посмотрел на меня.

– Можешь поприветствовать твою королеву, – говорит Генрих.

Томас поворачивается ко мне и адресует мне низкий бургундский поклон, самый грациозный жест из существующих, и рука с длинными пальцами касается краем зажатой в ней роскошной шляпы пола.

– Какая радость видеть вас, Ваше Величество, – говорит он совершенно спокойным и холодным голосом.

– Добро пожаловать ко двору, сэр Томас, – осторожно говорю я. Я слышу эти слова словно со стороны, будто маленькая девочка, произносящая заученный урок в классе. Так положено приветствовать вернувшегося ко двору советника. – Добро пожаловать ко двору, сэр Томас.

– Какую работу он проделал для нас! – Генрих поворачивается ко мне и похлопывает меня по руке, лежащей на подлокотнике моего трона, так и оставив ее там, словно показывая, что он владеет как рукой, так и моим телом. – Сэр Томас заключил договор с Нидерландами, который обеспечит нам безопасность, пока мы будем наступать на Францию. Он убедил в необходимости этого соглашения саму правительницу, королеву Марию. О, этот человек большой шельмец… Ну что, Том, она красива?

По колебанию Томаса я могу судить, что этот вопрос был невежлив, учитывая тот факт, что королева не отличалась особой красотой.

– Она умна и милосердна, – говорит он. – И предпочитает войне с Францией добрый мир.

– Вот уж причуда, и вдвойне! – присоединяется к беседе Уилл Соммерс. – Умная леди, стремящаяся к миру… О чем еще ты нам расскажешь, Том? О честном французе? Об умном немце?

Двор разражается смехом.

– Ну что же, ты вернулся как раз ко времени, к началу войны. Ибо время мира подошло к концу! – восклицает Генрих и поднимает свой вместительный бокал, обозначая тост.

За столом все встают и поднимают свои бокалы, и пьют в честь войны. Слышен шум и скрежет от передвигаемых сидений по деревянному полу. Томас кланяется и возвращается к своему столу. Когда он садится на место, кто-то наливает ему вина, кто-то хлопает по плечу. И он по-прежнему не смотрит на меня.

Дворец Уайтхолл, Лондон

Лето 1544 года

Он не смотрит на меня. Он вообще не смотрит на меня. Когда я танцую в кругу и мой взгляд переходит с одного улыбающегося лица на другое, я никогда его не вижу. Он либо разговаривает с королем, либо беседует и смеется с кем-то из друзей в углу зала, либо за игральным столом, либо смотрит в окно. Когда двор отправляется на охоту, он сидит на высоком черном жеребце, опустив голову, поправляет сбрую или похлопывает коня по шее. Стреляя из лука, он смотрит только в цель, а играя в теннис, сосредотачивается только на мяче. По утрам, на утренней мессе, сопровождая короля и подставляя ему плечо, он никогда не смотрит на верхние галереи, где молюсь я и мои фрейлины. Во время долгих служений, когда я подглядываю сквозь пальцы, закрыв лицо руками, я вижу, что он не закрывает глаза в молитве, а пристально смотрит на дароносицу. И тогда его лицо, освещенное падающим сквозь окно над алтарем светом, кажется мне ангелоподобным. Я закрываю глаза и молча молюсь: «Господи, помоги мне! Забери у меня эту страсть, сделай меня такой же слепой к нему, как слеп он ко мне!»

– Томас Сеймур вообще со мною не разговаривает, – как-то замечаю я Нэн, когда мы оказались наедине перед обедом. Мне интересно, обратила ли она на это внимание.

– Да? Он беспечен, как щенок, и вечно с кем-то флиртует. Но ведь и его брат тоже не проявляет к тебе никакого внимания. Эта семейка крайне высокого мнения о себе, и, конечно, они не захотят, чтобы мачеха Парр заставила всех забыть, что матерью принца была Сеймур. Но со мною он всегда идеально вежлив.

– Сэр Томас разговаривает с тобой?

– Только мимоходом и только из вежливости. У меня нет на него времени.

– Он спрашивал тебя обо мне?

– А почему он должен о тебе спрашивать? – потребовала ответа Нэн. – Он и так все видит. А если захочет, то может спросить у тебя сам.