Абандон. Брошенный город - Крауч Блейк - Страница 67

Стивен Коул.

Пианистка прикинула разделявшее их расстояние – пожалуй, миля, в крайнем случае полторы.

Он идет по моим следам.

А что впереди?

Дорога постепенно – как показалось Хартман, на протяжении нескольких миль – уходила вниз, а потом ныряла в лес и шла параллельно тому, что в летнее время, насколько она помнила, было рекой.

А дальше, намного дальше – милях в десяти или, может быть, пятнадцати за рекой, у истока которой она стояла, – что-то мерцало в невидимой долине.

Силвертон.

Город, казавшийся немыслимо далеким.

«Лана, дорогая. Можешь уделить мне немножко внимания?»

Ее пальцы лежат на костяных клавишах. Скамеечка скрипит, когда он садится рядом. Дыхание тяжелое – запах какого-то странного дыма смешан с кисловатым запахом текилы, хотя в последнем она и не уверена.

«Ты по какому поводу так расфуфырилась?»

«Сегодня Рождество, Джон».

«Неужели? – Он расстегивает фрак, слегка приподнимается, поправляет фалды. – Я не задержусь».

Она смотрит на него. Его взгляд обращен внутрь, глаза затуманены опиумом, и в больших черных зрачках отражается огонек свечи, стоящей на «Стейнвее».

«Джон, ты не в себе».

«И слава Богу!» Он усмехается, что случается нечасто.

«Ты снова был в том притоне, у китайцев. От тебя пахнет…»

«Это так увлекательно, я даже не ожидал. Они даже согласились подождать меня… задержать игру».

«Сколько?»

Та же ухмылка.

«Сколько?»

«Проигрался, как говорится, до последней фишки, хотя, конечно, это вовсе и не фишка в привычном смысле слова…»

«Сколько. Ты. Проиграл?»

«По-моему, сейчас хозяин нашего дома – мистер Карсон».

«Что?»

«Худшей карточной раздачи здесь еще не видывали… с этим все, кто за столом сидел, согласились».

«Ты играл на наш дом?»

«Ну… Да. Но надежда еще осталась. Игра приняла весьма интересный поворот».

Лана натянула поводья и остановилась неподалеку от леса. На яркой полосе Млечного Пути выделялись два черных пятна – Соски. Всадник приближался, и теперь до него было не больше полумили. Беглянка наклонилась, потрепала лошадь по шее, а потом пришпорила ее.

В лесу повсюду было темно – кроме полянок. Небо, просвечивающее сквозь ветки деревьев, напоминало рваную паутину и усыпанный сияющими звездами шелк. Было так тихо, что, когда они остановились, Лана услышала биение усталого сердца альбиноса.

Она поерзала в седле. Кожа заскрипела.

В холодном воздухе явственно ощущался запах лошади.

Хартман прислушалась, но ничего не услышала. Только ее собственные зубы вдруг начали отбивать дробь, словно посылая в ночь морзянку. Она тронула бока лошадки, и они ступили в рощу.

Часом позже Лана проехала через завал. Ели лежали вповалку, как рассыпанные спички, припорошенные свежим снежком, но конь шел между ними уверенно, словно уже бывал здесь раньше.

Внизу протрубил лось.

Луна опустилась за гору, звезды поблекли, а конь сбавил шаг. Лана дрожала под своей белой накидкой и изо всех сил старалась не поддаться сонливости, навеваемой неспешным ритмом движения.

Лежать бы ей под лошадью, но за пару секунд до падения альбинос нервно заржал, и всадница, очнувшись от полудремы, успела отползти с того места, на которое обрушился его круп.

Она поднялась, смахнула с лица снежную пыль и обнаружила, что стоит среди осин, по грудь в снегу, и что звезды уже едва видны на светлеющем предрассветном небе.

Лошадь лежала на боку, отдуваясь и фыркая, но звуки эти становились все слабее. Пианистка хотела поговорить с альбиносом, по возможности успокоить животное, но смогла только сесть рядом с ним на корточки и гладить его, пока его сердце не перестало биться, а пронзительная ясность в больших глазах не сменилась стеклянной глазурью смерти.

Лана брела через осиновый лес. Онемение распространялось все выше – на лодыжки, потом на голени… Жжение теперь ощущалось уже в коленях. Проходя через поляну, она заметила в небе первый намек на потепление и тут же услышала конский храп.

Женщина оглянулась – где-то в роще треснула ветка.

Холод мгновенно отступил на второе место, отдав первое страху.

Углубившись в лес, Хартман отломила густую ветку с молодой елочки, вернулась на поляну и продолжила путь, заметая за собой следы, заворачивая через каждые тридцать шагов в лес и думая о том, что если бы ей удалось найти шалаш или какое-нибудь другое укрытие, то ее преследователь, может быть, и проехал бы мимо.

Ее остановил детский голос:

– Помогите!

Лана обернулась и увидела на поляне, среди осин, одетую во что-то серое девочку с длинными черными волосами, белым, как фарфор, лицом и большими, сияющими темными глазами. Лицо этого ребенка было ей знакомо, она определенно видела его в Абандоне.

– Пожалуйста, мэм! Помогите мне!

Пианистка замерла в нерешительности, не зная, что делать. Инстинкт самосохранения настойчиво твердил ей, что надо повернуться и идти дальше, в рощу.

«Господи, да это же ребенок!» – возразила она себе самой.

Невидимое солнце тронуло розовым лучом краешек облака. Лана шагнула на поляну.

Девочка наблюдала за ней, не двигаясь с места и дрожа от холода. Хартман остановилась в нескольких футах от нее и мотнула головой в сторону, пытаясь спросить, где ее лошадь, но девочка не поняла ее немого вопроса.

– Тебе нельзя было уходить.

«Что?» – спросила Лана одними губами.

Девочка сунула руку под одежду.

– Тебя и других грешных туда поместил Бог. Мне папуля все рассказал. И он говорит, что я должна отправить тебя обратно.

Она уже взводила курок огромного револьвера, когда женщина опомнилась, метнулась вперед, обхватила тонкое детское запястье замерзшими пальцами и вывернула его, так что дуло уставилось в небо. Оглушительный выстрел ударил по ушам.

Револьвер упал в снег, и Хартман оттолкнула девочку. «Он идет», – мелькнуло в голове, и тут же, словно эта мысль обладала некоей магической силой, он появился – закутанный в овчину, на гнедом коне, в скрипучем седле.

Проповедник остановил коня, спешился и, прихрамывая, держась за раненую ногу и морщась от боли, направился к беглянке.

Девочка села и расплакалась.

– Она меня толкнула, папуля. Толкнула!

Лана упала на колени и принялась разгребать снег. Пальцы ее наткнулись на что-то твердое.

Коул был уже в пяти футах от нее.

Она вырвала руку из снега, но вместо револьвера ее пальцы сжимали замерзший корень. И тут Стивен навалился на нее всем своим весом, и снег и холод впились зубами в каждый дюйм ее обнаженной кожи. Он перевернул ее на спину, и Лана увидела над собой щелочки его безумных глаз и десны цвета вороненой стали. Она закрывалась руками – но мужчина отрывал их от ее лица и тянулся пальцами к ее шее. Сумасшедший проповедник, багровое небо и девочка, с любопытством наблюдающая за всем со стороны, – ничего больше пианистка не видела.

– Иди, Гарриет, подержи коня, – прохрипел Стивен Коул.

– Я хочу посмотреть.

– Иди.

Девочка ушла, и проповедник сдавил Лане горло.

«Какой поворот?»

Муж улыбается, барабанит по последним двум клавишам, его правая нога прижимает демпферную педаль.

«Помнишь мистера Сейки?»

«Да».

«Говорят, тебя видели с ним два дня назад».

Лана убирает за правое ухо выбившуюся прядку.

«Мы столкнулись на рынке».

«И ты обозвала его мошенником, ругала за…»

«Он не друг тебе, Джон. Он втянул тебя во все это, и… – Лана плачет. – Все из-за него. Ты изменился. Ты уже не такой, каким был до того, как…»

«У тебя острый язычок, Лана. И пускать его против такого человека, как Сейки, не стоило».