Большая игра - Сапожников Борис Владимирович - Страница 66

– Что ж мы будем теперь руки друг другу жать, будто господа какие, – сказал он, стискивая Дорчжи в крепких объятиях. – Бывай, парень, авось и правда доведется свидеться когда еще.

– Я благодарю тебя, наставник внука Тенгри, – поклонился мне Туменбаатар, а вслед за ним и остальные носящие подкову, вместе с Дорчжи они стали выходить из дома врача.

Я провожал их спины взглядом до тех пор, пока за ними не закрылась дверь.

– Распрощались? – спросил у меня врач, вышедший из комнаты. Он успел сменить халат на больничный и даже шелковые перчатки натянул. – Тогда идемте за мной. Ваш друг тоже может, в операционной места хватит.

– Ну уж нет, – покачал головой Корень. – Я тут подожду, на диване. Мне, конечно, людей резать не впервой, но, когда это при мне происходит, всякий раз не по себе становится.

– Не думал, что казаку может стать не по себе от вида чужой крови, – усмехнулся врач, однако Корень на эту явную подначку никак не отреагировал, лишь плечами пожал.

Вслед за врачом я прошел в операционную. Она оказалась просто удивительным местом, куда больше подходящим хорошей клинике в любой из европейских столиц, нежели дому врача в Бухаре. И оборудование тут стояло, вряд ли сильно уступающее тому, что имелось в лаборатории доктора Моро.

– Удивлены, наверное, не меньше, чем тому, что я свободно говорю по-русски, – усмехнулся врач. – Могу разом ответить на оба ваших вопроса, которые вы еще не задали. Я получил образование в Сорбонне и вернулся сюда, чтобы продолжить практику отца, который меня туда и отправил. Там же я выучил и основные европейские языки.

– Не многие причисляют к ним русский, – зачем-то сказал я.

– В Сорбонне тоже удивились этому моему желанию, – усмехнулся врач, – но меня там вообще считали изрядным чудаком и чем-то вроде диковинки. Восточного человека в этом старинном университете редко можно встретить.

– Но с таким образованием и оборудованием вы вполне могли быть личным врачом самого эмира, – удивился я.

– Одним из врачей, – поправил меня доктор. – Здесь не принято доверять свою жизнь и здоровье одному человеку, ведь его могут купить враги и он начнет сознательно травить правителя – такое уже не раз случалось. Да и оборудование во дворце имеется, вот только им никто не стремится пользоваться, разве что самым простым, да и то не сильно ему доверяя.

– А быть одним из – это не для вас, – кивнул я с понимающей усмешкой.

– Совершенно верно, – кивнул он. – А теперь дайте мне заняться вашим человеком.

– Что нужно от меня?

– Просто стоять рядом и слушать.

Слово «молча» врач опустил, чтобы ненароком не оскорбить меня, однако оно само подразумевалось.

– Серьезный случай, – произнес он, – весьма серьезный. Пожалуй, в моей практике столь сложного еще не было. Пациента накачали морфием, чтобы он не пришел в себя во время поездки ко мне. Быть может, и нехудшее решение, но я такого одобрить не могу, – он поднял руку, чтобы провести ладонью по бороде, однако вовремя остановился. – Во-первых, человеческий организм может вынести лишь определенную, не слишком большую, дозу этого препарата, а во-вторых, ваш человек вполне может прийти в себя во время операции, чего, по понятным причинам, лучше избежать. Но придется рискнуть, так как я не знаю, сколько уже морфия ввели ему, а потому следующий укол лучше сделать лишь в критической ситуации.

Он обошел стол, на котором лежал Мишин, и склонился над его рукой, основательно распухшей в месте страшного перелома. Никто из осматривавших его не решился ничего сделать с ней.

– Придется вскрывать и собирать кости по кусочкам, – резюмировал врач, – работа долгая и муторная, – он тяжко вздохнул. – А там, где невозможно собрать кости, буду использовать стальные заменители, – врач выпрямился и отошел от стола. – Работы тут на несколько часов, да еще и мою болтовню придется терпеть. Так что присаживайтесь вон на тот стул, я его специально для слушателей здесь держу. Это мне надо все время на ногах пребывать, а вам вовсе не обязательно. Да и увидите поменьше, что тоже неплохо бывает в определенной ситуации. Быть может, вы и привыкли кромсать людей, но порой от моей работы даже таким бывалым рубакам, как вы, становится не по себе. Вон товарищ ваш даже идти сюда отказался, и весьма правильно поступил. Если в своих силах духовных не уверен, то всяко лучше в операционную не соваться.

Врач отошел от стола и направился к умывальнику, стоящему в углу операционной. Там он снял перчатки, небрежно кинув их в корзину, и принялся мыть руки. Из стены, как оказалось, торчал самый настоящий медный кран, и, судя по пару, поднимающемуся над медной же раковиной, из него лилась не только холодная вода.

– У меня тут водопровод проведен прямо из дворца, – не оборачиваясь, заметил врач. – Будьте добры, помогите мне надеть перчатки для операции и закройте кран. Только предварительно руки вымойте как следует. Думаю, вам не надо объяснять значение слова «инфекция».

Я выполнил его инструкции, а после, надев такие же тонкие шелковые перчатки, помог принести поддон с жуткого вида инструментарием хирурга и поставил его на стол рядом с операционным.

– Вот здесь у меня металлические заменители осколков кости, – врач откинул в сторону кусок сложенной в несколько раз марли, открыв моему взору разложенные в непонятном порядке кусочки металла. – Но их я буду использовать лишь в самом крайнем случае.

Он помолчал секунду, а после, глубоко вздохнув, произнес:

– Начинаем.

Взял с поддона скальпель и сделал первый глубокий разрез.

Я всегда поражался работе хирургов. Все-таки в бою, когда думаешь лишь о собственной жизни, убивать и калечить людей проще некуда. Руби себе, помня – либо ты, либо тебя. Иного выбора нет. Не остается для него ни времени, ни места. А так, как сейчас врач, с хирургической точностью делать надрезы, глядя, как течет кровь и расходятся волокна мышц, а после обнажаются кости, – это уже совсем другое дело. Тут нужно истинное хладнокровие, быть может, именно поэтому так мало людей выбирает себе стезю врача, а уж хирурга – так и еще меньше.

Врач, имени которого я так и не спросил с самого начала нашей встречи, зная его под прозвищем сына Ибн Сины, работал уверенно и размеренно. В какой-то момент, несмотря на его почти не смолкающую болтовню, мне показалось, что передо мной не человек вовсе, а некий хитрый автомат, который разговаривает лишь для того, чтобы скрыть свою искусственную природу. Слишком уж выверенными были движения врача, даже после нескольких часов непрерывной, весьма кропотливой работы. Он резал, растягивал края разрезов, ставил какие-то хитрые зажимы и расширители, давал стечь накопившейся крови из разорванных сосудов – та бежала по каналам в операционном столе. И вскоре добрался-таки до раздробленных костей – вот когда, по его словам, началась настоящая тяжелая работа.

Я не видел разницы, однако полностью доверял его словам. Врач пинцетом вынимал из разрезов осколки костей, складывая их до поры на поднос, рядом с металлическими кусочками. Когда же эта часть работы была окончена, он начал в прямом смысле собирать сустав Армаса.

– Это почти как мозаику собирать, – делился он со мной, – только с одним важным исключением – все части ее одинакового цвета, подбирать приходится только по размеру и форме.

Вот этим-то он и занялся. Со своего места я не видел, как именно он это делает, но у меня и не было особого желания подходить поближе, чтобы стать свидетелем подробностей. Хватило и без них. Врач брал один за другим кусочки кости, погружал их в открытую рану и либо возвращал на поддон, либо оставлял в ней. Иногда составлял целые панно, соединяя осколки, прежде чем поставить их на место, крошечными стальными хомутиками. Да уж, тут и ювелиру делать нечего – такая работа ни с какой не сравнится.

Не знаю, сколько прошло времени. Окон в операционной не было, она освещалась несколькими мощными электрическими лампами. Я молча наблюдал за работой хирурга, не смея ни единым словом нарушить его концентрацию внимания. Наверное, сам он и не заметил, как замолчал, продолжая оперировать в почти полной тишине.