Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) - Метлицкая Мария - Страница 39

– Говорила.

– Может, ты мне за пятёрки будешь давать по рублю?

– Ага, а ты мне будешь эти рубли выдавать за приготовление еды, стирку, глажку и прочее.

– Стираешь не ты, а машинка, – ледоколом двигалась к цели девочка.

«С этим не поспоришь», – подумала мать.

– Так ты согласна? Будем жить баш на баш.

– Это как?

– Ты – мне, я – тебе.

Выражение детского личика на пару минут изменилось:

– Я не хочу.

– И я не хочу.

– Понятно, карманных денег мне не видать до…

– Совершенно верно, – прервала мать своё дитятко, и закончили они уже вместе:

– До тех пор, пока я (ты) не пойду (не пойдёшь) работать.

«Слава богу, промежуточное решение принято», – возликовала мать. И, дабы отвлечь внимание юного демагога, спросила:

– На пляж пойдёшь?

– Нет. У меня сегодня трудный день – я прощаюсь с друзьями, – скорбно промолвила девочка.

– Ну, давай, прощайся.

– Что-то мне грустно, мам, – придерживалась выбранной роли юная актриса. Но, увидев приятеля, громко заорала: – Влад! Подожди меня!

Влад её услышать не мог, потому что был глухим, хотя и не от рождения.

– Вот, блин, ничего не слышит, – пробормотала она и понеслась следом за ним, продолжая истошно орать.

По сути дела, весь этот день наша героиня провела в одиночестве. Старшие родственники прощались с морем, дочь – с друзьями. А матери, как обычно, досталась почётная миссия упаковывать чемоданы. Никакой умозрительности – сплошная предметная деятельность. От печи до порога.

С какой любовью складывались вещи, как тщательно распределялись они внутри чемодана, какой сосредоточенной она выглядела! И шумел кондиционер, и летали встревоженные мухи, и до отъезда в Симферополь оставалось два часа.

Дорога в Симферополь – это «Формула-1». Шофёр Саша вполне мог бы носить фамилию Шумахер. А вынужден носить другую. Потому что из Крыма.

Здесь, в Крыму, всё могло бы быть, и ничего нет. И не будет. Ближайшие двадцать пять лет.

Очаровательный голубой вагон. Он качается, но поезд не скорый. Поезд – пассажирский, и трепыхаться в нём две ночи – два дня.

Наша героиня думала, что дорога домой не просто сведёт на нет «положительный» эффект отдыха, но и максимально его усилит. А он был, этот эффект! Сопли, кашли и конъюнктивит. Она была близка к очередной истерике при виде того, что гипотетически могло быть названо отдохнувшим и оздоровившимся ребёнком. «Твою мать! – орала она внутри себя. – Говорила, не плавай в бассейне». Кричать не позволяли воспитание, соседи по купе и ночное время. Поэтому она методично пропитывала заваркой ватные диски (спасибо народной медицине) и выкладывала пострадавшей на глаза в полной темноте.

«Ну почему? – вела бывшая курортница внутренний диалог с собой. – Ну почему? Все люди как люди, а я словно прокажённая. Горло болит, трахеит не проходит, месячные в дорогу, два дня пути, на деньги попала, да ещё и ребёнок с букетом южных осложнений». Иногда вдруг жалобы и стоны перемежались со словами здравого смысла. Последний сообщал о расплодившихся в жару стрептококках, о том, что данный вид отдыха не подходит. «Ага! Всем подходит, а мне не подходит», – истерила она. «Ты не одна такая», – парировал ей здравый смысл.

Устав от внутренней борьбы, героиня наша сдалась. Собственно, ничего другого и не оставалось: ей бы ещё два дня простоять и две ночи продержаться. Ночи осталось всего несколько часов. «Да и, в конце концов, не бесконечная же эта дорога, – сама себя успокаивала бедняга. – Сколько верёвочке ни виться, а конец всё равно будет. Потому что он делу венец».

Паршивенький, надо сказать, нарисовался венчик. Без алмазов, без сапфиров, с одними только сомнительными украшениями в виде ватки на глазах у спящей деточки да перманентной боли в горле. «Что же я делаю не так?» – ни к кому не обращаясь, произнесла мать и попыталась заснуть. И получилось.

Утро в поезде ознаменовалось воплями торговцев за окном: «Ка-а‑артошечка. Сиэрвизы-ы! Кому сиэрвизы недорога? Ха-а‑лодное пи-и‑во! Ма-а‑рожено! Ка-аму ма-а‑рожено? Ды-ы‑ы‑ня!» И это в половине шестого утра. «Охренели совсем», – подумала сварившаяся на верхней полке героиня, но пробуждению обрадовалась. Особенно свободному входу в туалет.

– Ничего не изменилось, – выдохнула она, взглянув на мутный металл железнодорожного клозета. В дверь затарабанили – застучала прыгающая ручка. Что может измениться? Пассажиролюди везде одинаковы: как не было уважения к интимному пространству братьев по разуму, так и не появилось. «Подождёшь!» – ухмыльнулась она в зеркало и запретила себе вступать в контакт с нарушителем своего личного спокойствия.

Стоящий за дверью об этом не догадывался и продолжал методично сотрясать железную стену.

– Женщина! Покиньте туалет. Это ж станция, – скомандовала проводница.

«И не подумаю», – решила пассажирка.

– Женщина! – скандировала облечённая железнодорожной властью. – Жен-щи-на!

Похоже, выгнать нарушительницу из заповедного места стало главным делом её жизни. «Сейчас весь вагон перебудит», – уговаривала себя подчиниться пассажирка.

– Что вы хотели?

Дама при исполнении от неслыханной вежливости замерла, икнула и отчеканила: Не положено.

– Победа была на стороне дипломатии.

– Чаю принесите, – проходя, обронила коронованная особа.

– Пятое купе? – угодливо уточнила проводница.

Наша героиня не стала утруждать себя ответом – не барское это дело.

А вагон тем временем жил своей жизнью: пробуждался, выстраивался в очередь в туалет, жевал завтрак, снова ложился, жевал обед, снова ложился, на станциях высыпал на перрон, пополнял запасы съестного, дружно запрыгивал обратно и в результате дожил до вечера.

Вечером состоялось подведение итогов. Выяснилось, что рубли тают так же интенсивно, как и злополучные гривны. Опытным путём было ещё раз доказано, что заварка – лучшее подручное средство от конъюнктивита, а аристократическая вежливость – от хамства. Проводница была переведена в лагерь союзников. Телефон заряжен. Ребёнок не умер с голоду.

Результаты имели позитивный характер, и вторая половина дороги домой уже приобретала конкретные очертания: только ночь продержаться да день простоять. Мать-героиня перестала ощущать себя Мальчишем-Кибальчишем, потому что напрыгавшийся со второй полки Плохиш с косичками мирно восседал под потолком купе и вёл светскую беседу с молодым человеком явно младшего возраста.

Мать искоса поглядывала на собеседников и внимательно слушала, не поворачивая головы в их сторону. Картина была достойна пера живописца.

– Давай будем делать друг другу массаж, – предложила дочь, вдвое превосходящая мальчика по габаритам.

– У меня другие планы, – крепился кавалер.

– Тогда давай, слезай. Надоело.

– Ещё как надоело, – обрадовался некрупный мужчина шестилетнего возраста.

Парочка соскользнула вниз, и из коридора до матери донеслись обрывки фраз молодого человека:

– Знаешь, какие у меня машины великолепные!

– Не знаю, – честно ответила девочка.

Ей было скучно, и мать это хорошо понимала. В отличие от вечерних гуляний на вилле в Крыму, дочь не вибрировала, голосок не звенел, к зеркалу не подбегала. Она просто мужественно коротала вечер с тем, кто волею судьбы оказался рядом. А что ей оставалось делать? Выбор-то не богат. Мать забралась на верхнюю полку и строчит там свои заметки. Внизу – соседи-молодожёны, которым до неё тоже нет никакого дела. А рядом – мужчина, пусть и невысокий, зато богатый на удивительные слова: «блин», «вот ё-мое», «ёшки-моёшки» и т. д.

Слова эти дочери, безусловно, нравились. Слушая их, она догадывалась о мужественности своего кавалера. А потому назад, на верхнюю полку, возвращаться не торопилась.

Иначе ощущал себя муж героини, оставшийся дома. Он периодически звонил и спрашивал: «А где сейчас наша дочь?» Жена даже не сразу находилась что ответить. Где могла находиться девочка, возвращающаяся с матерью из Крыма домой? Называть номера поезда, вагона, купе, места ей как-то было неудобно. Поэтому она отвечала одно и то же: