Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) - Метлицкая Мария - Страница 44

Ладно. Я кладу учебник на стол и иду в комнату матери. Она сидит в кресле и читает с планшета, напротив неё беззвучно работает телевизор.

– Что?

– Я хотела тебя спросить: не позвонить ли мне тёте Маре? Ты давно ей звонила?

– Ты сама это не можешь решить? Я за тебя должна решать? Тогда заодно попроси, чтобы её дочь дала мне поносить бабушкин орех!

– Ты чего так опять орёшь? Почему ты постоянно орёшь, что тебя ни спроси?

– Да так! Ты же меня звала? Тебе же по фигу, что я занимаюсь, должно быть по фигу и что ору!

После работы я иду по длинному переходу от метро к остановке. Смотрю по сторонам без всякой цели. Взгляд цепляет иногда что-то из вещей. И пока пробираюсь дальше, всё думаю о них, как о чём-то нужном, но, выходя к автобусной остановке, больше уже не помню о них: ни о смешных балеринках в розовых пачках, ни о пижамах с совами или ромбами, ни о кедах по 600 рублей… Даже о немыслимых куклах, которые однажды заставили меня внезапно остановиться и замереть, на миг прервав философское движение всей толпы. Куклы – младенцы с лохматыми телами и резиновыми лицами. Немного не похожи на моих чудовищ из детства, немного похожи. Но всё равно ужасные. Выплыли из глубин прошлого. Однако теперь я их не боюсь, я слишком хорошо понимаю, как сделана игрушка – мёртвый предмет, который ничего в мою жизнь добавить не может. Хотя что-то может – например страх. Так чего же я боюсь больше: вот этих монстров или белых простыней, среди которых прошло моё детство?

Я помню, что в детстве бывала дома наездами – в перерывах между больницами и санаториями. Помню, ночами в чужих лечебных кроватях я забывала, где сплю. Иногда я просыпалась, открывала глаза в комнате без занавесок и дверей, поэтому немыслимо светлой для хороших снов, трогала постельное бельё белого цвета и сжималась от страха и одиночества, не смея зарыдать или хотя бы немного поплакать. Я вставала и шла пить воду из-под крана в общий девчачий туалет, недалеко от которого спала, сидя на посту, дежурная нянька. В субботу – родительский день – можно ещё раз попросить маму забрать меня отсюда, но лучше попросить пастилы, это будет вернее и надёжней…

…«Заходите? – Чей-то сердитый голос вернул меня из непрошеных вопросов и воспоминаний прямо на автобусную остановку. – Спасибо». – Я машинально шагнула в дверь автобуса. Вытащила проездной из тяжеленной сумки, которую оттянул учебник итальянского языка, который я изучаю, тетради моих учеников, которых учу сама. Парочку тетрадей я проверяю обычно прямо в автобусе, если удастся сесть и будет подходящий свет, если не станут толкаться или громко говорить рядом люди, если я не буду думать о еде, которую мама начнёт разогревать, как только я ей позвоню и скажу, что я в автобусе. Я сразу смогу проверить несколько контрольных, даже сделать цветной ручкой пометки. Иногда бывает очень интересно. Иногда очень хорошо. Иногда страшно. Иногда никак.

– Я тебе подарок купила, на стол положила. Как увидела, сразу подумала, надо купить тебе. Такие смешные!

– Подарок? Спасибо.

– Я сегодня ездила в гости к тёте Маре. Рассказывала о тебе, о том, как мы тут живём.

– А надо было?

– Не чужие же. Про бельё не стала говорить. Зачем Сашу обижать, она старалась, везла. Рассказала, что ты итальянский учишь, на курсы ходишь. Что преподаёшь что-то литературное – забыла, как называется. Что читаешь всё время рассказы детские. Что казанью готовишь.

– Лазанью.

– Ой! – Мама засмеялась, не обратив внимания на мою поправку. – Я ж привезла тебе орех. Сказали, можешь забрать совсем, раз он тебе нравится. Саша его не носит. Так, из вежливости не выбрасывает. Память всё-таки. Удивилась, что ты раньше не сказала… Верёвку только поменять надо. Может, повесить его на цепочку? Я тебе всё в один пакет положила. Там, на столе, и подарок, и орех твой.

– Хорошо.

Я прошла в свою комнату.

Мамин голос стал неслышным. Она что-то ещё говорила мне из кухни. Я взяла в руки пакет и торопливо развернула. На пол выпал тусклый орех на верёвочке, а вслед за ним я вытряхнула мамин подарок: куклу из подземного перехода – лохматого младенца с резиновым лицом, который улыбался и смотрел на меня ослепительно синими глазами.

Максим гордился своим домом, иначе пришлось бы его ненавидеть. Он всем говорил, что такой дом остался один в Москве – доходный дом конца позапрошлого века, с высоченными, «как в Питере», потолками, с лабиринтом коридорчиков и крошечных комнат в каждой квартире, с ванной на кухне, опять же, «как в Питере», а главное – с чёрными лестницами.

Чёрные лестницы по ширине не уступали парадным (уже и неясно было, какие первоначально служили чёрными, а какие парадными), но их завалили старой мебелью, коробками, всяким барахлом и хламом, который неизбежно набирается в местах долгого проживания людей… И здесь, на чёрных лестницах, Максим с ровесниками-соседями любил проводить время. Не любили, точнее, привыкли…

Сегодня, в субботу, Максим проснулся часов в десять. Сполоснул лицо, съел, не разогревая, найденные в холодильнике две вчерашние котлеты. Радуясь, что матери дома нет (уехала, как каждую субботу, на Щукинский рынок, где продукты дешевле), порылся в ящиках серванта и набрал двенадцать рублей мелочью. И своих у него было сто шестьдесят. Для начала долгого выходного дня не так уж плохо.

Максим посмотрел в окно. Люди ходили в рубашках и платьях. Значит, по-прежнему тепло.

– Ништяк, – сказал себе Максим, рассовал по карманам джинсов сигареты, паспорт, мобильник, обулся и вышел из квартиры. Запер оба замка.

Дом не имел двора, то есть двор был, но за домом – поросшая мелкой травой площадка со стволом когда-то упавшего и так оставшегося лежать тополя. Кора давно отвалилась, ветки обломались, и ствол служил лавкой. Площадку окружали гаражи-ракушки… А нынешняя парадная лестница спускалась сразу к тротуару, выводила в суету оживлённого Большого Тишинского переулка. Не переулок, а нормальная, не самая узкая улица Москвы…

Максим постоял у двери, проморгался, привыкая к обилию света, и подумал, что делать дальше.

Можно позвонить парням – Дрозду, Котику, Пескарю, – предложить собраться. И Максим уже вынул мобильник, но сразу спрятал обратно – там и так в минус. Возвращаться домой было опасно – сейчас мать вернётся, запряжёт делами. Суббота ведь, генералка… Максим быстро дошёл до соседнего подъезда, набрал код, дверь пискнула.

Поднялся на второй этаж, позвонил в восьмую квартиру.

Дверь открыла мать Котика.

– А Ко… – Максим запнулся, поправился: – Виталик дома?

– Здороваться надо, – ответила мать Котика и скрылась в глубине квартиры.

Максим остался на площадке, подождал. Минуты через две появился Котик. В одних синих футбольных трусах, худой, заспанный.

В детстве он был упитанным, розовым, с пушистой головой. Соседки любили с ним возиться и называли котиком. Прозвище это так за ним и осталось…

– Чего? – хрипнул Котик, жмурясь.

– Выйдешь?

– На фиг?

– Ну, потусуем. – Максим пожал плечами. – Ты чё, с бодуна?

– Уху…

– Выходи.

– А башли есть?

– Ну так, немного.

– Щас тогда…

Котик ушлёпал куда-то и тут же пришлёпал обратно в синей футболке, разношенных сланцах.

– Ты куда опять? – раздался слезливый голос его матери.

Котик молча захлопнул дверь, стал спускаться.

Не видя в руках у Котика ничего, кроме помятой пачки «Явы», Максим удивился:

– А ты пустой, что ли, совсем?.. У меня меньше двухсотки.

Котик залез рукой в трусы, покопался, достал свёрнутую несколько раз пятисотку. Протянул Максиму. Тот отдёрнул руки:

– В жопе, что ль, ныкал?!

– На, блин! И пошли резче, пока она, – Котик мотнул головой вверх, – не вылезла.

На противоположной стороне переулка, почти напротив их дома, был «Погребок». Там обычно и покупали выпивку, чего закусить.