Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович - Страница 80

19. В последний год жизни для Батюшки самой тяжелой скорбью было то, что, будучи духом, а иногда и физически бодрым, он был лишен возможности посещать и служить в храме; особенно он скорбел в большие праздники и в Великую Четыредесятницу, которые он в течение более чем 30–ти лет никогда не пропускал. Также удручающе действовало на Батюшку то, что он, по предписанию врачей и по другим причинам, был лишен возможности принимать к себе народ, с которым он прожил всю свою жизнь одной жизнью. Он тяготился бездействием и был рад беседовать с тем, кто к нему приходил в его уединении от жизни, долго не отпускал и когда говорил о затруднениях к посещению его, то по его голосу чувствовалось, что для него это больной, мучительный вопрос.

20. Батюшка, по присущей ему необыкновенной чуткости и такту, никогда не делал вида, что замечает прегрешения кого–либо, никогда не укорял прямо, а старался навести человека на раскаяние и сознание, как бы случайно заводя речь о подобных поступках, приводя подходящие примеры из жизни.

21. Батюшка редко, в тех случаях, когда просили его совета, отвечал непосредственно на вопрос, а большей частью рассказывал какой–либо бывший ранее в его опыте, случай, отвечавший на данный вопрос.

22. Батюшка никогда никого не понуждал настойчиво к исполнению его воли и даже не подчеркивал своего желания в данном деле и волю свою духовным детям не навязывал. Когда у него просили благословения на какой–либо поступок, то он обыкновенно с первых же слов высказывал свое мнение и отношение к данному предмету. Если же кто–нибудь настаивал на своем мнении, приводя доказательства, то Батюшка бывало и согласится и благословит, но свое мнение он высказывал однажды.

23. Батюшка часто отвечал в неопределенной, неясной форме, так что иной раз можно было его ответ понимать по–разному, бывали случаи, что некоторые переспрашивали его, желая получить точный, ясный ответ.

24. Батюшка своим духовным детям не дозволял посещать других старцев и духовников, а особенно различных блаженных и т. п. Он говорил, что духовник должен быть только один и что к нему только и должно обращаться. Также Батюшка не позволял ходить в иные церкви, кроме    своей.

25. Батюшка не одобрял дающих обеты сходить пешком в Киев или иную обитель, говоря, что молиться можно и дома, и даже не пускал идти и давших обет, заменяя паломничество домашним правилом и мысленным поклонением.

26. Батюшка как порицал не посещающих храма Божия по разным житейским недосугам, так и не одобрял ради храма запускающих дом и, особенно, оставляющих детей на произвол, иногда он даже таких матерей прогонял из храма домой.

27. В вопросе об имяславии Батюшка воздерживался от богословских рассуждений, но говорил, что подобные высочайшие вопросы должны разрешаться не всяким, а с величайшим благоговением, страхом и молитвой, а отнюдь не так, как это происходило на Афоне. Рассказывая мне, со слов очевидца, о действиях имяславцев там, Батюшка страшно негодовал, ужасался и говорил, что не может быть истины в такой злобе и неистовстве. (Рассказывал это Батюшка со слов свящ. Алексея с Шанского завода М. Д. У., бывшего послушником на Афоне в то время).

28. О. Константин Ровинский [163] рассказывал о том, как смиренно воздерживался Батюшка от открытия своих духовных достижений. По рукоположению о. Константина во иереи, Патриарх предлагал ему поступить в лучшие приходы Москвы, он же решил сперва спросить благословения Батюшки. Когда он к нему обратился, то Батюшка прямо сказал ему: «Мне для тебя сказано: ступай в Иверскую общину [164]». Говоря это, Батюшка и не знал, что оттуда уходит священник, а о. Константин и не знал о существовании общины. Когда же о. Константин спросил у Батюшки, как он узнал это, то он ответил ему молчанием и ничего не сказал.

29. Батюшка, давая крест после Литургии для целования, обращающимся к нему за указаниями — как молиться за без вести пропавших, отвечал различно; иным он говорил, что нельзя молиться за упокой, ни за здравие, а только о спасении души пропавшего и, обернувшись к царским вратам и творя молитвенный поклон, говорил — молись за здравие или же за упокой — совершенно определенно.

30. Когда в храме случались припадки с беснующимися, то Батюшка никогда не читал над ними молитв и т. д., а делал вид, что не замечает случившегося.

31. Батюшка редко в соборном служении проявлял свои чувства и настроение, но служа один раннюю Литургию, он иногда, от охватывающих его рыданий, затруднялся произносить возгласы, особенно «Приимите ядите» и далее; здесь у него между словами бывали большие промежутки, и говорил он прерывающимся от рыданий голосом.

32. Однажды к Батюшке привели на прием мальчика, приучившегося воровать; Батюшка, ничего не зная о нем, сам отворил дверь кабинета и строго обратился к мальчику: «Ты зачем крадешь? Нехорошо красть».

33. Будучи в последних классах семинарии, когда предстоял выбор между университетом и духовным званием, Батюшка вместе со многими товарищами очень желал поступить в университет и стать доктором, но мать его воспротивилась его желанию, говоря, что желает видеть его своим молитвенником, как священника (Батюшка говорил, что она говорила: «Ты такой маленький, куда тебе быть доктором»). Батюшка покорился ее желанию, но жалел очень о расставании с друзьями и плакал, прощаясь с ними. Батюшка говорил, что до сих пор благодарит мать за ее настояние и с этим рассказал мне раз следующую историю из своей жизни: приходит к нему на совет одна дама и говорит, что она жена одного известного профессора, и по разным причинам не живет с мужем, и просит примирить их; Батюшка дал совет, указал как поступить и устроил взаимный мир. Вскоре приходит после этого к Батюшке муж с благодарностью за его помощь, и с удивлением узнает в нем своего товарища по семинарии. Они очень обрадовались друг другу, и профессор сказал: «Вот я достиг известности, пользуюсь любовью учеников, но сам должен был обратиться к тебе. Твое дело больше моего, и ты напрасно плакал, оставаясь в семинарии».

   Последние дни перед кончиной его окружающие замечали, что как будто с ним что–то случилось: тихо говорил, двигался как–то, словно боясь нарушить что–то, что его наполняло, и был каким–то просветленным.

   Последний вечер перед кончиной был весел, шутил. Все время был особенно ласков со всеми, часто вспоминая отсутствующих, особенно внука Алешу.

Петр ЮРГЕНСОН

  Печатается по машинописной копии из архива Е. В. Апушкиной. Полное название — «Записки–воспоминания о Батюшке отце Алексее Мечеве Пети Юргенсона». Автор — один из братьев, прислуживающих в алтаре, — Петр Борисович Юргенсон.

Народная Духовная Академия находилась в помещении церкви во имя Григория Богослова в Богословском переулке, названном потом Петровским, а затем переименованном в улицу Москвина. Этот храм помещался в центре города между улицами Большой Дмитровской и Петровкой, рядом с театром Корша. В настоящее время этот большой и красивый храм снесен. В 1921 (или в 1922) году должны были начаться занятия в этой Академии. В ней читали лекции видные ученые и профессора бывшей Духовной Академии Троице–Сергиевской Лавры, которая тогда не работала. Читали лекции и такие лица, которые ранее никакого отношения к прежней Духовной Академии не имели. Например, «аскетику» читал Сергей Николаевич Дурылин или отец Сергий [Мечев]. Слушать лекции мог каждый. Среди слушателей были не только юноши, но немало было и девушек. Их, кажется, было даже больше. Однажды, когда я был на квартире у батюшки отца Алексия, Серафима Ильинична, лицо, которое обслуживало Батюшку во всех его житейских нуждах, сообщила мне, что такого–то числа начнет работать Народная Академия, и что первую вступительную лекцию на открытии ее прочтет сам Батюшка. Меня же она просила сопровождать Батюшку в Академию и обратно. Не помню точного названия вступительной лекции, но тема должна быть такая: «О высоте пастырского служения и каким должен быть священник». После молебна, вступительная лекция должна была быть произнесена почему–то в южном приделе храма. Остальные лекции читались всегда посередине храма, где были поставлены скамейки, а студенты, вольнослушатели с бумагой и тетрадками в руках их записывали. Отец Алексий быстро взошел на амвон южного придела, обвел несколько раз глазами всех своих слушателей и заметил, что среди всех собравшихся, я единственный, пишущий эти строки, был мужского пола, а остальные были девушки или женщины. Тема же была о пыстырстве, каким должен быть священник. Это как бы на одно мгновение озадачило отца Алексия, но он быстро сориентировался, сказал вслух, что из всех собравшихся только один юноша, и тем не менее сразу начал лекцию–беседу так, как будто он говорил перед многочисленной аудиторией юношей, будущих пастырей Церкви. Само выступление его с беседой сразу внушило мне, что никогда не следует отменять проповеди из–за малочисленности народа, никогда не следует отказываться от поучений, хотя бы был и один слушатель. Впоследствии, через очень много лет мне пришлось вести беседы с оглашаемыми, то есть лицами, готовящимися ко святому крещению, и мне никогда не приходило в голову смущаться тем, что я веду беседы с одним, двумя или тремя лицами. — Первейшая обязанность пастыря, — говорил отец Алексий, — быть молитвенником. Пастырь должен молиться за всех людей своих, данных ему Богом. Молитвою и любовию врачевать их немощи и болезни духовные. Это самое первое, — повторял отец Алексий. Второе, чему отец Алексий придавал наиважнейшее значение, — это истовое совершение богослужения. При наличии этих только двух качеств священник уже будет хорошим пастырем. Но ипроповедь священника имеет большое значение. Добавьте к этим двум качествам еще пастыря–проповедника! Вокруг пастыря образуется постепенно круг его близких духовных детей. Отец Алексий говорил, что не надо стремиться к широте этого круга, а к тому, чтобы круг близких духовных детей получил хорошее руководство, чтобы они воспитались духовно. Надо действовать вглубь, а не вширь. Широта же придет сама собою. Пастырь должен входить во все нужды своих детей, должен с любовью служить им. Никого не должен отвергать, никем не должен гнушаться. Христос на земле не гнушался мытарями и блудницами и приводил их к покаянию. Он приводил к этому множество примеров из своей богатой практики. Это всегда было в стиле всех его бесед. Не помню, был ли этот случай рассказан в другое время или на данной беседе, не смогу сказать точно. Но он особенно запомнился мне, как один из его многочисленных примеров. Одна женщина, по–видимому из высших слоев общества, была настолько обуреваемая плотской страстью, что, услышав из своей квартиры старьевщика, собирающего поношенные вещи («Шурум–бурум берем»), позвала его к себе, накинула крючок на дверь и бросилась на шею татарину. Опомнившись, она выгнала его вон. После этого она не находила покоя и хотела утопиться в Москве–реке. Сколько нужно было такта и осторожности, терпения к этой женщине, чтобы ободрить ее, извлечь ее из глубины отчаяния! Особо большое значение отец Алексий придавал исповеди. Он считал лучшей формой исповеди ту, когда исповедующийся сам, не дожидаясь вопросов, исповедывал свои грехи. Но не всякий это может, приходится помогать. Очень сильно он говорил против так называемой «общей исповеди». Он называл ее недоразумением. «Многие думали, что они поисповедались, а в действительности нет». Он говорил также о необоснованности оправдания общей исповеди ссылками на [о.] Иоанна Кронштадтского. То был отец великой духовной силы, и мы себя с ним сравнивать не можем. Итак, молитва, любовь к прихожанам, вхождение в их нужды, истовое отправление богослужения — основа пастырского служения. После открытия Богословской Народной Академии, вступительной лекции отца Алексия, он уже больше не читал. На смену ему пришли основные кадры преподавателей этой Академии.