Слон императора - Северин Тим - Страница 14

– Вот, возьми это. И не вздумайте шататься по Каупангу после заката. Возвращайтесь на корабль засветло. Кнорр к тому времени уйдет.

Я молча взял нож и перебрался в ялик. Озрик последовал за мною. Пока нас везли на берег, я смотрел на оставшийся позади когг и думал о том, как же понимать поведение Редвальда. Он отправил нас на берег, потому что боится возможных в будущем неприятностей со стороны короля Оффы. Но при этом, похоже, он искренне опасается, как бы со мной на берегу не случилось чего-нибудь плохого. Ему также известно, что мы везем с собой целое состояние в серебряной монете… Я с тревогой подумал о том, что Вало – не тот человек, которого можно было бы считать надежным сторожем.

Чуть выше того места, где мы причалили, какой-то человек грел смолу в котле, подвешенном над костром из плавника. В воздухе густо пахло дегтем, а около самой воды стайка чаек терзала оранжевыми и желтыми клювами бесформенный кусок какой-то падали.

– Редвальд опасается, как бы король Оффа не узнал, что я нахожусь в Каупанге, – сказал я Озрику, когда мы отошли по берегу настолько, что команда лодки наверняка не могла нас услышать.

– Значит, мы должны постараться не привлекать к себе внимания, – ответил сарацин. – Раз Каупанг – сезонный торг, значит, здесь должно быть множество чужаков, приезжающих на несколько дней. Думаю, мы сумеем здесь затеряться.

Мы отступили в сторону, пропуская идущего быстрой рысцой пони с груженой волокушей. Возница похлопывал лошадку вожжами по крупу и прикрикивал, подгоняя ее. Мы же не спеша пошли по наезженной дорожке, поднимавшейся по отлогому берегу, нырявшей в чахлую ольховую рощицу и взбиравшейся на невысокую гряду холмов. Поднявшись на нее, мы увидели перед собой неопрятное скопище приземистых одноэтажных лачуг, стены и крыши которых были сделаны из посеревших от непогоды досок. Среди них выделялось несколько строений побольше, похожих на перевернутые вверх дном лодки и крытых дерном. Мы не сразу сообразили, что это и есть Каупанг, а расширявшаяся впереди и извивавшаяся между домами дорожка – его единственная, ничем не вымощенная улица.

– Значит, вот это и есть великое северное торжище! – с сомнением в голосе произнес Озрик.

Возведенные на скорую руку торговые лавчонки представляли собой поистине жалкое зрелище. Их стены были кое-как сложены из камней и накрыты сверху парусиной от дождя. Имелись и просто открытые со всех сторон навесы. Товары по большей части были свалены кучами на земле, так что возможным покупателям нужно было бы рыться в них, чтобы что-то найти. Несмотря на хаос и шум, народу здесь было более чем достаточно.

Мы шли вперед, огибая беспорядочные развалы товаров на земле или протискиваясь между расставленными тут и там шаткими прилавками с поистине жалким добром.

– Что-то я не вижу, чтобы тут было много покупателей на ручные жернова, которые привез Редвальд, – пробормотал я себе под нос. Женщины в толпе имелись, но их было немного. Все они ходили в свободных холщовых балахонах, достававших до щиколоток, а головы большинство из них заматывали платками. Об этом следовало пожалеть, потому что, как я успел заметить, волосы их были красивыми, блестящими, и носили их местные женщины распущенными. Но пока что покупателями в Каупанге были преимущественно мужчины, по большей части кряжистые, с большими бородами и несколько развязным высокомерием в повадках. Один из попавшихся навстречу людей взглянул мне в лицо и скорчил гримасу, – наверное, разглядел мои разноцветные глаза, – тут я порадовался, что у меня за поясом, на виду, торчал кинжал Редвальда. Из лачуги, приспособленной под таверну, шатаясь, вышел пьяница и упал лицом в землю прямо у нас под ногами. Как и все остальные, мы обошли его и направились дальше.

Там, где торговали съестными припасами, больше всего предлагали рыбы: рубленной на куски, вяленой, подвешенной, как стираное белье, на длинные веревки, испускающей резкий неприятный запах. А вот крестьянской продукции, какую я привык видеть на сельских ярмарках, почти не было. Ни овощей, ни фруктов, ни парного мяса – лишь кое у кого было понемногу яиц да какой-то мягкий белый сыр, который продавала из бадьи одна из немногих торговавших женщин.

– Это мне явно не по зубам, – сказал Озрик, кивнув в сторону горки корявых овсяных лепешек, выложенных на ручной тележке.

Мы переместились туда, где покупателям предлагались орудия крестьянского труда. Там купцы разложили топоры, косы, котлы, молотки, долота, длинные цепи и целые бочки массивных железных гвоздей. Можно было также купить и необработанные слитки мягкого железа, которые легко было раскалить и перековать во что угодно. Я не без горечи подумал о прозвище, которым Озрика наградили моряки – Вейланд, – и стал пристальнее всматриваться в толпившихся вокруг нас людей. Возле меня рассматривал топор могучий, словно бык, мужчина. Ворот его рубахи был развязан и открывал на всеобщее обозрение висевший на кожаном шнурке амулет в форме буквы «Т». Я узнал молот Тора.

– Не поискать ли нам продавцов ловчих птиц? – предложил я.

– Похоже, что это там. – Озрик указал на один из самых больших неогороженных навесов. К балке, возносившейся высоко над людскими головами, была прибита хорошо видная издалека шкура какого-то неведомого зверя.

Мы протиснулись сквозь людскую толчею и оказались перед множеством якорей, рулонов парусины и рыбацких сетей, мотков рыбацкой лесы, бечевки, канатов, кучами – крючков. В воздухе стоял густой запах сосновой смолы. Купец, тощий человечек с рябым от оспы лицом, пытался всучить покупателю моток веревки. Местный диалект не так уж сильно отличался от саксонского языка, так что я понимал почти все переговоры. Если верить торговцу, темная замасленная веревка была вырезана из шкуры большого зверя, которого продавец называл хроссхвалром, и превосходила по всем качествам обычную льняную. Покупатель, человек с толстенной шеей и без половины уха, нерешительно мял веревку пальцами и говорил, что предпочитает тонкие полоски конской шкуры, из которых он сам сплел бы такую веревку, как ему нужно.

– Что одна конская шкура, что другая… Зато время сбережешь – плести не понадобится, – доказывал ему купец.

Покупателя, впрочем, он так и не убедил: тот, недовольно хмыкнув, бросил наземь конец тяжелой веревки и побрел прочь. Я подождал, пока он отойдет подальше, чтобы не слышал меня, и сам обратился к торговцу:

– Прости, я слышал, что ты упомянул какого-то хроссхвалра. Это что, лошадь какая-то?

Продавец окинул меня взглядом. Сразу увидев, что я одет не по-моряцки, а значит, вряд ли гожусь в его покупатели, он совсем было отвернулся, но, вероятно, заметил мои разноцветные глаза, и решительности у него поубавилось. Недовольное выражение его лица сменилось настороженностью.

– Тебе-то зачем это знать? – буркнул он.

– Чистое любопытство. Я чужой в этих местах. Подумал, что «хросс» похоже на «лошадь» на моем языке.

– Тут ты угадал, – кивнул торговец.

– Я слышал, что в этих краях попадается много белых зверей. Интересно, эти лошади бывают белыми?

– Я никогда не видел живых хроссхвалров, – сознался купец. – Только продаю веревки, нарезанные из их шкур. Они всегда одного и того же цвета – точно такого, как эта. – Он кивнул на лежавший на земле блеклый, темно-серый, почти черный моток.

Меня осенило:

– Значит, сам ты не делаешь веревки?

– Нет, я покупаю готовые. Хроссхвалры живут далеко на севере, где ночи тянутся много дней и людям нечего делать, кроме как сидеть у очага и резать шкуры на веревки.

– Наверное, стоит поговорить с кем-нибудь из жителей тех краев, – сказал я.

Мой собеседник замялся, видимо, опасаясь выдать непонятному чужаку какие-то серьезные сведения.

Я немного усилил натиск:

– Если поможешь мне найти то, что мне нужно, можешь рассчитывать на соразмерную благодарность.

Купец склонил голову набок и испытующе посмотрел на меня:

– И что же такое ты ищешь?

Теперь уже я заколебался, вспомнив о своих сомнениях, но затем все же ответил: