Дом, в котором падает снег (СИ) - Салос Максим - Страница 5

Ты, наверное, удивишься, но я не верю в бога. Или не верю богу. Те, с кем мне приходится иметь дело почти ежедневно – священники, прихожане, даже собаки на церковном кладбище – осуждают меня за это. И уже давно перестали говорить со мной на эту тему. Все, кроме собак. Они по-прежнему лают. Может, хотят сказать что-то, что знают только они. Но я не понимаю их языка. И всё меньше понимаю язык человеческий. Знаю буквы, слова, знаю их значение, но не понимаю смысл. Тысячи, миллионы бессмысленных звуков и слов. Я уже почти не слушаю, не спрашиваю, не говорю. И со мной не говорят. А зачем? Если ты порезался, то просто прикладываешь к ране подорожник, ждёшь несколько минут, а потом идёшь дальше, выбросив ненужный, использованный лист. Может быть бог, если он есть, если он когда-нибудь был, и придумал меня таким вот подорожником. Чтобы закрывать раны…

Тебе ещё интересно, как я остался в живых? Тогда, маленький, в переулке? Я и сам не очень понимаю. Когда существо приближалось ко мне – я стал просить, стал звать на помощь, но не громко и не прохожих – а шёпотом, потому что не мог кричать, читал молитву. Не зная слов, не понимая, к кому обращаюсь. Просто молился.

А существо замирало. Замирало, падало, затем поднималось. В его глазницах бешено сверкали зрачки; оно подлетало вверх на несколько метров, его бросало из стороны в сторону. Существо кричало, вопило так, что из моих ушей текла кровь. Оно выгибалось в неестественных позах, я слышал, как ломаются кости; этот жуткий, страшный звук.

Существо, всё изломанное и израненное, из последних сил, царапая землю ногтями, ползло ко мне. Смотрело в мои глаза. А я молился, просто хотел, чтобы всё это закончилось. И вот оно почти касалось меня, когда я увидел, как глаза вспыхнули в последний раз; зрачки существа закатились, тело обмякло на земле. Теряя сознание, я чувствовал, как по руке, чуть ниже локтя, из разреза, течёт кровь. Я схватился за рану и отключился…

Ты приходишь в церковь молиться богу, который есть любовь. Так ты говоришь. А скажи, бог любит тебя? Ты достоин? Ты стал тем, кого можно любить? Или любовь даётся тебе от рождения? И ты, с детства носящий её в себе, разучился ценить любовь, перестал беречь её и замечать? Я скажу, я прокричу в твоё удивлённое лицо, заору в твои уши о том, как важно хранить любовь, доверять ей, пока она с тобой. И я, не узнавший любви, буду рвать твою душу, когда она перестанет быть твоей. Перестанет потому, что ты забудешь любовь, единственное чувство, делающее тебя человеком.

Если быть точным, я не совсем экзорцист. По крайней мере, не такой, как показывают в кино. Помнишь, я сказал, что изгоняю демонов. На самом деле это не совсем точная формулировка. Изгнание демонов подразумевает, что из тела человека удаляется некая сущность, его захватившая, пленившая разум и волю. Но это неверно…

Я нескоро очнулся после того случая в переулке, в детстве. Если быть точным – прошло почти два года, прежде чем мне удалось вернуться в сознание. Мужчина, которого я невольно спас, оказался настоятелем местной церкви, при монастыре. Он отстоял меня, почти не подававшего признаков жизни, когда мои похороны были уже почти состоявшимся событием; убедил провести глубокое обследование и врачи обнаружили у меня едва заметный пульс. И вот вместо гроба я лежал на кровати церковного госпиталя. Когда в следующий раз мои глаза увидели свет, мне было уже почти одиннадцать.

Родных у меня никогда не было, и настоятель сделал так, что я стал жить в монастыре. Он учил меня, много говорил о боге… Он… даже не знаю, ненавижу ли я его… И не знаю, о ком говорю в этой фразе – о настоятеле или о боге.

Смотреть на меня приезжали разные люди – их были десятки, может быть сотни. В основном это были бородатые мужчины, они сажали меня на стул, ходил вокруг, смотрели, шептались. Я помню их слова – они называли меня существо, называли мессия, иногда слышал незнакомое психопат, эпилепсия и что-то ещё. Никто из них не мог объяснить, что случилось тогда, в переулке. С годами этих людей становилось всё меньше. А я, ещё маленький, но уже постаревший, переставал понимать, что происходит вокруг…

Мне было пятнадцать, когда в мою комнату, в монастыре их называют кельи, ворвался настоятель; буквально вышиб дверь, схватил меня за руку и потащил за собой. Он был очень возбуждён и напуган. Мы пришли к подвалу, настоятель открыл дверь ключом, который был у него одного, и я, вслед за ним, вошёл внутрь. Не сразу, только через пару минут, когда глаза привыкли к тусклому свету, я заметил в подвале мужчину. Не знаю, сколько ему было лет, но выглядел он очень плохо: потерянный, испуганные глаза, дрожащие руки, растрёпанные волосы; мужчина говорил очень быстро. Я с трудом разбирал слова, когда заметил в подвале ещё одну дверь. И, даже не знаю, как назвать это чувство, но я понял, что за этой дверью…

Мужчина рассказал, как проснулся ночью от холода и увидел, как его жена носится кругами по комнате, словно зависнув, не касаясь ногами пола. Рассказал, как упал в обморок от страха, очнулся только утром и увидел супругу, как ни в чём не бывало. Он уговорил её пойти в церковь на службу. А сам тихонько сбежал, нашёл настоятеля и вдвоём они затащили бедную женщину в подвал и заперли там. Я слушал всё это и уже знал, чего они хотят от меня.

Мне было страшно. Да любому будет страшно от ожидания того, что худший кошмар его жизни может повториться. А мой повторялся… Я каждой клеточкой чувствовал существо за железной дверью.

Помнишь, я ведь рос без родных. И не привык плакать или вообще как-то проявлять слабость. Но тогда я рыдал, я умолял настоятеля увести меня, умолял на коленях, падал лицом на земляной пол, кричал, впадал в истерику. А потом понял, что мы остались там вдвоём – я и существо. Не знаю почему, но в какой-то момент, словно не осознавая, что делает, моё тело само поднялось, встало на ноги, подошло к двери и открыло её.

Всё было как тогда – яростные, дикие глаза, страшные звуки шёпота, боль в ушах, кровь, потом вопли, хруст ломающихся костей, потом тишина… оглушительная тишина, в которой я слышал, как пульсирует кровь, сочась из раны на моей руке.

Хочешь знать, что происходит с существом, когда я провожу сеанс? Представь тело, упавшее с высоты десятого этажа на груду камней. Вернее то, что от тела останется. После изгнаний не бывает счастливых лиц, не случается восстановления семей, родственники не приходят с благодарностью по воскресениям. А знаешь, почему так? Потому что демоны не вселяются в тело, не захватывают душу. Душа сама превращается в демона, сам человек перестаёт быть собой и превращается в существо. Душу невозможно вылечить, можно только помочь ей, израненной, потерявшей себя, покинуть этот мир. Куда она уходит? Я не знаю. И не хочу знать. Мне и так хватает того, что известно. Знать больше я просто не вынесу…

Помнишь, мы говорили о любви? Храни любовь, береги её, потому что только она держит твою душу. Держит как атлант, крепко, не давая ей рассыпаться и умереть. Хорошо, когда ты любишь. Хорошо, когда тебя любят. Хорошо, когда ты прожил жизнь, твоё тело состарилось и душа, покидая его, продолжает свой путь. И плохо, очень плохо, когда тело живёт, а душа мертва. Тогда рано или поздно мы встретимся. И я услышу твой последний крик. Или ты мой. Это уж как придётся.

После каждого сеанса на моей руке появляется глубокий порез. Существо не касается меня, не успевает это сделать. Но всё равно остаются раны. Они заживают долго, оставляя на коже широкий бледный след. На моём теле двадцать восемь таких шрамов. По числу моих сеансов. Это происходит, потому что зло, как и всё остальное в мире, не исчезает бесследно. Кто-то должен заплатить за смерть демона. И я плачу.

После того, второго сеанса, слухи обо мне стали медленно расползаться по городу. А потом и дальше. В монастырь стали приезжать люди, привозили с собой жён, мужей, сестёр, братьев, детей, внуков; однажды приехали с собакой. Все они думали, что их родные одержимы злом. Знаешь, сколько из них были по-настоящему одержимы? Почти все. Но одержимы не демонами, не злом, а собственной глупостью. Одни люди приводили других людей, просили, умоляли вылечить, помочь; а я видел плачущих детей, которых взрослые за руку тащили в мой подвал. Знаешь, они ждали от меня чуда, не понимая, что им просто нужно дарить родным больше любви. Почти каждый день, с утра и до вечера, я смотрел в их лица, и с облегчением отправлял обратно.