Современная американская повесть (сборник) - Капоте Трумен - Страница 129

Потом Джозеф посмотрел на меня.

— Ты любишь его? Хочешь выйти за него замуж?

— Да. — Я не подозревала, что мой голос может прозвучать так непривычно. — Да. Да. — Потом я сказала: — Ты знаешь, я твоя дочь, вся в тебя, и я мамина дочь, вся в маму. Так что ты должен понимать: если я говорю нет, значит, нет, а если я говорю да, значит, да. Фонни пришел сюда, чтобы попросить твоего разрешения, и я люблю его за это. И очень хочу, чтобы ты такое разрешение дал, потому что я люблю и тебя. Но я не собираюсь стать твоей женой. Я буду женой Фонни.

Джозеф сел к столу.

— Когда?

— Когда монета будет, — сказал Фонни.

Джозеф сказал:

— Нам с тобой, сынок, лучше уйти в соседнюю комнату.

И они ушли. Мы сидели молча. Нам нечего было сказать друг другу. Одна только мама заговорила спустя минуту:

— Ты правда любишь его, Тиш? Правда?

— Мама, — сказала я, — почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Она втайне надеялась, что ты выйдешь за губернатора Рокфеллера, вот почему, — сказала Эрнестина.

Мама устремила на нее долгий строгий взгляд, потом рассмеялась. Сама того не подозревая, без всякой задней мысли Эрнестина была близка к истине — не в буквальном смысле этого слова, но тем не менее близка, ибо с мечтой о благополучии трудно расстаться. Я сказала:

— Да нет, знаешь, этот трухлявый гриб слишком стар для меня.

Шерон снова засмеялась.

— А он себя совсем другим считает. Но какой бы ты ему показалась, этого я и знать не хочу. Так. Словом, с этим вопросом все. Ты выходишь за Фонни. Что ж, ладно. Как вспомню… — И она помолчала и будто стала уже не моей матерью, Шерон, а кем-то другим, но эта другая была именно моя мать, Шерон. — Как вспомню об этом, так у меня хорошо становится на душе. — Она откинулась на спинку стула, сложив руки на груди, глядя куда-то вдаль и думая, как ей быть дальше. — Да. Он настоящий мужчина.

— Он еще не мужчина, — сказала Сестрица. — Но станет мужчиной. Вот ты и сидишь тут и стараешься изо всех сил сдержать слезы. А почему? Потому, что твоя младшая дочь скоро станет женщиной.

— А, перестань! — сказала Шерон. — Хоть бы ты сама поскорее выскочила замуж, тогда я сама буду копаться в твоей душе.

— Да ты скучать по мне будешь, — нашлась Эрнестина. — Только вряд ли я когда-нибудь выйду замуж. Есть, мама, люди, которые выходят замуж, а есть, которые не выходят. — Она встала и прошлась по кухне, описав круг, и снова села за стол. Из соседней комнаты до нас доносился голос Фонни и голос Джозефа, но о чем они там говорили, нам не было слышно, да мы и не старались прислушиваться. Мужчины есть мужчины, и, бывает, их следует оставить в покое. Ведь надо же соображать, что если двое мужчин заперлись в комнате, где им, может, не так уж и приятно сидеть, так это потому, что они несут ответственность за женщин, которые вот тут, за дверью.

— Да, я тебя понимаю, — сказала Шерон ровным голосом, не двигаясь с места.

— Все горе в том, — сказала Эрнестина, — что иной раз вдруг так захочется принадлежать кому-то.

— Но ведь это очень страшно, когда кому-то принадлежишь, — воскликнула я неожиданно для самой себя.

И пока у меня не вырвались такие слова, я, может быть, не сознавала, насколько это верно.

— Что так, что этак, один черт, — сказала Эрнестина и улыбнулась.

Джозеф и Фонни вышли из соседней комнаты.

— Вы оба посходили с ума, — сказал Джозеф. — Но что с вами поделаешь! — Он поглядывал на Фонни. Он улыбался — улыбался ласково, не в силах сдержать улыбки. Потом посмотрел на меня: — Хотя Фонни прав: того и гляди, появился бы кто-нибудь другой и увел бы тебя. Только я не думал, что все случится так скоро. Но Фонни верно говорит — вы всегда, с самого детства дружили. А теперь выросли и уже стали больше. — Он взял Фонни за руку и взял меня да руку и приподнял со стула. Он вложил мою руку в руку Фонни. — Берегите друг друга, — сказал он. — Вы еще убедитесь, что это не пустые слова.

На глазах у Фонни выступали слезы. Он поцеловал моего отца. Он выпустил мою руку, И шагнул к двери.

— Я пойду домой, — сказал он. — Расскажу все папе. — Лицо у него изменилось, он взглянул на меня и послал мне поцелуй сквозь разделявшее нас пространство. — Папа обрадуется, — сказал он. И отворил дверь. И сказал Джозефу: — Мы будем здесь к шести часам. Ладно?

— Ладно, — сказал Джозеф, и улыбка осветила его лицо.

Фонни вышел на площадку. Дня через два, через три, во вторник или в среду, мы с ним отправились на поиски подходящей мансарды.

И нам пришлось здорово побегать.

В понедельник мистер Хэйуорд, как и обещал, был у себя в конторе. Я приехала туда в начале восьмого, со мной была мама.

Мистеру Хэйуорду, по-моему, лет тридцать семь. У него карие глаза, мягкий взгляд, редеющие каштановые волосы. Он длинный-предлинный и широкий в плечах. Человек он приятный, во всяком случае на вид, но мне с ним как-то не по себе. Не знаю, может, не он в этом виноват. Последнее время мне с любым не по себе, а уж с адвокатом и подавно.

Когда мы вошли, он встал, усадил маму в большое кресло, а меня в то, что поменьше, и сам снова сел за свой письменный стол.

— Ну, как вы себя чувствуете, миссис Риверс? А вы, Тиш? Виделись с Фонни?

— Да. В шесть часов.

— Ну, как он?

Такой вопрос всегда казался мне нелепым. Как может себя чувствовать человек, который всеми силами стремится вырваться из тюрьмы? Но пришлось заставить себя взглянуть на вещи по-иному — понять, что такой вопрос тоже важен. Во-первых, с этим вопросом я живу; во-вторых, то, как Фонни себя чувствует, важно знать мистеру Хэйуорду и может облегчить ему ведение дела. Но мне было неприятно рассказывать мистеру Хэйуорду о Фонни. По-моему, он уже многое должен был сам о нем узнать. Но, может, я опять несправедлива к нему.

— Ну, скажем, так, мистер Хэйуорд: Фонни тошно там, но он держится и не падает духом.

— Когда мы его оттуда вызволим? — спросила мама.

Мистер Хэйуорд перевел взгляд с мамы на меня и улыбнулся, улыбка вышла болезненная, будто его только что в пах ударили. Он сказал:

— Вы же знаете, какое это сложное дело.

— Поэтому моя сестра и наняла именно вас, — сказала я.

— И вам начинает казаться, что она зря на меня положилась? — Он все еще улыбался. Он закурил сигару.

— Нет, — ответила я. — Я ничего такого не говорю.

Я бы не осмелилась такое сказать, во всяком случае пока, так как меня пугала мысль, что придется искать другого адвоката, который, может, будет еще хуже этого.

— Нам было хорошо с Фонни, — сказала мама. — Его очень не хватает в доме.

— Я вас понимаю, — сказал он, — и делаю все от меня зависящее, чтобы вернуть его вам как можно скорее. Но в чем самая большая трудность, вы сами знаете: ведь миссис Роджерс отказалась пересмотреть свои показания. А теперь она исчезла.

— Исчезла? — вскрикнула я. — Как так исчезла?

— Тиш, — сказал он, — мы живем в огромном городе, в огромной стране и, если уж на то пошло, так в огромном мире. И случается, люди исчезают. Не думаю, чтобы она уехала куда-нибудь далеко. У них средств не хватит на долгое путешествие. Но родные могли отправить ее в Пуэрто-Рико. Во всяком случае, чтобы произвести розыск, придется послать туда специального человека, а на это…

— На это нужны деньги, — сказала мама.

— Увы! — сказал мистер Хэйуорд. Он бросил на меня из-за своей сигары странный, настороженный и почему-то грустный взгляд.

Я было вскочила с места, но тут же опять села.

— Грязная тварь! — сказала я. — Вот грязная тварь!

— А деньги большие? — спросила мама.

— Я сделаю все, чтобы уменьшить расходы, — сказал мистер Хэйуорд с застенчивой, мальчишеской улыбкой. — Но специальный человек, он, к сожалению, специальный, и прекрасно это знает. Если нам повезет, мы обнаружим миссис Роджерс через несколько дней, через неделю. Если же нет… — Он пожал плечами. — Давайте лучше предположим, что нам повезет. — И снова улыбнулся.