Сократ и афинская демократия - Зберовский Андрей Викторович - Страница 87

Наиболее же ярко эта позиция присутствует в высказываниях софиста Протагора, и потому представляется необходимым воспроизвести это во всех отношениях показательное и необходимое для наших дальнейших исследований рассуждение полностью. Дошло же оно до нас в одноименном диалоге «Протагор» Платона.

Итак, приведя своего друга Гиппократа, желавшего стать сильнее в поступках и в речах, касающихся государства, к приехавшему в Афины Протагору, в свойственной ему манере Сократ начинает сомневаться в том, что управлению государством можно научить, и заявляет, что это искусство люди не могут передать другим людям. А пришел к этому Сократ на основе своих наблюдений за работой афинского Народного собрания, где к его великому удивлению, происходит следующее: когда городу необходимо построить что–то из зданий или кораблей, то народ слушает только зодчих или корабельщиков, то есть тех, кого люди считают мастером своего дела, а вот остальных демос осмеивает и даже стаскивает с трибуны. Но вот, когда надобно совещаться о чем–нибудь, касающемся управления городом, по словам Сократа, то тут, всякий, вставши, подает совет, будь то плотник, медник, сапожник, купец, судовладелец, богатый, бедняк, благородный, безродный, и никто его не укоряет из–за того, что он не получил никаких знаний и, не имея учителя, решается все же выступать со своим советом, потому что, понятно, афиняне считают, что ничему такому обучить нельзя [7].

Да и кроме всего прочего, добавляет Сократ, пример того же Перикла, который так и не смог обучить своих племянников Алкивиада и Клиния, доказывает, что добродетель и умение управлять государством нельзя передать даже и по наследству. Вот и удивляется Сократ, откуда же, если политическая реальность их времени такова, он, Протагор, черпает свою уверенность в том, что он может именно научить своих учеников, откуда проистекает эта способность Протагора и сама возможность научения?

В ответ на слова Сократа, Протагор рассказывает ему и присутствующим миф о Прометее и Эпиметее. А суть этого мифа такова: когда–то, раздавая по поручению богов всем живым существам различные полезные приспособительные свойства, Эпиметей раздал большую их часть животным и не дал человеку ни когтей, ни зубов, ни других качеств, которые помогли бы ему выжить. Жалея человека, Прометей украл огонь и ценой своей свободы передал его людям. Жить стало чуть лучше и люди начали жить вместе и строить города. Но чуть они собирались вместе, как сейчас же начинали обижать друг друга, потому что не было у них умения жить сообща.

Тогда, видя все это, Зевс дает поручение богу Гермесу ввести среди людей стыд и правду, чтобы они служили дружественной связью между людьми. А когда Гермес спросил Зевса, как именно распределять стыд и правду — равномерно между всеми людьми или кому–то больше, а кому–то меньше, Зевс сказал так: «Раздавать стыд и правду всем! Пусть все будут к ним причастны; не бывать государствам, если только немногие будут этим владеть, как владеют обычно искусствами».

Сообщив этот миф, Протагор говорит Сократу: «Так–то, Сократ, и вышло по этой причине, что афиняне, как и все остальные люди, когда речь заходит о плотничьем умении или о каком–то другом мастерстве, думают, что лишь немногим пристало участвовать в Совете, и, если кто не принадлежит к этим немногим и подаст совет, его не слушают, как ты сам говоришь — и правильно делают, замечу я; когда же они приступают к совещанию по части гражданской добродетели, где все дело в справедливости и рассудительности, тут они слушают, как и следует, совета всякого человека, так как всякому подобает быть причастным этой добродетели, а иначе не бывать государствам. Вот в чем, Сократ, здесь причина…

Все люди в сущности считают всякого человека причастным к справедливости и прочим гражданским доблестям. А если у кого–то есть такой недостаток, как несправедливость, нечестие или еще какая–то вещь, противоположная гражданской добродетели, здесь–то уже, понятно, всякий сердится на другого и вразумляет его, потому что эту добродетель можно приобрести старанием и обучением» [8].

Как нам представляется, данное рассуждение Протагора более чем интересно. В нем не просто подчеркивается возможность коммуницирования между совершенно всеми гражданами в вопросе о передаче опыта управления друг от друга (ктати сказать, мимо чего нередко проходят некоторые современные исследователи, к примеру А. В. Подосинов, которые почему–то утверждают, будто софисты придерживались принципа несообщимости

знаний, невозможности договориться с другим так, чтобы тот, другой, понял тебя и согласился с тобой [9]), но и, фиксируя изначальную заложенность еще от богов в каждого человека возможности понимать принципы управления обществом и городом, тем самым Протагор и другие софисты наносили мощнейший удар по аристократизму! Ведь, по логике Протагора, если благодаря Зевсу, все люди в сущности считают именно всякого человека причастным к справедливости и прочим гражданским доблестям, которые необходимы для управления государством, то данное утверждение следует оценивать как более чем демократическое! И учиться какому–то там искусству управления обществом совершенно не нужно: оно от рождения присуще всякому индивиду!

Основатель софистики Протагор со ссылкой на авторитет самого верховного божества во всуслышание заявляет, что стыд и правда, гражданская добродетель, справедливость и рассудительность от рождения присутствуют совершенно в каждом гражданине — это ли не гимн тому афинскому демократическому устройству, которое таким образом освящено богами, построено людьми с подачи Прометея, Зевса и Гермеса?!

Таким образом, можно заметить, подводя некие теоретические основы под свое занятие, связанное с научением юношества добродетели управления, наиболее уважаемый их всех эллинских софистов Протагор совершенно не покушался на демократию, признавал ораторское искусство и понимание сути управления не более чем обыкновенным знанием, которое есть у всех, но просто у кого–то его меньше, а у кого–то вследствие специальному научению у мастеров ораторского искусства — больше.

В этом смысле, софиста Протагора (без учета его стремления или отсутствия стремления к этому званию) можно даже смело относить к идеологам именно демократического строя, строя, производного от установки на то, что власть проста и доступна для понимания даже самого необразованного гражданина. А сами софисты, в данном случае, фактически помогали укреплять демократию, сообщая отдельным представителям народа те сведения и навыки, которые были нужны им в управленческой работе на благо полису. И недовольство от деятельности софистов у афинских граждан, таким образом, должно было возникать не столько из–за того, что они предлагали учить юношество умению управлять (ведь этому, по мнению демоса, могли учить кто угодно!), сколько от того, что они были иностранцами (а ведь шла война!), а сами их занятия стоили слишком дорого, и они не были доступны для большей части не очень богатого гражданства.

И не менее же демократическим в этом случае был и подход у тех софистов, кто, как Евфидем и Дионисодор, вообще не пытался анализировать теоретические основы своей педагогической деятельности по научению искусствам спора и управления общиной. Ведь совершенно так же, не задумываясь над этим и не требуя от учителей добродетели управления специальных знаний, говорили о возможности обучения афинской молодежи гражданским доблестям обвинители Сократа Анит и Мелет!

Подчеркнем еще раз: говоря о самой возможности обучения молодежи добродетели абсолютно любым среднестатистическим афинянином, ни Анит, ни Мелет, ни большинство тех судей, что в итоге и осудили Сократа, о том, возможно ли это в принципе, даже не задумывались! И потому Сократ, который как раз об этом–то не только задумывался, но и даже считал, что передать добродетель управления от одного человека к другому практически невозможно, был одновременно чужд и софистам, и демосу. А между собой, и софисты, и демос в вопросе о воспитании молодежи по существу являлись практически тождественны и потому… вполне демократичны.