Привет, Афиноген - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 2

Впереди стоял в очереди Петр Иннокентьевич Верховодов, отставной подполковник, известный в городе общественный деятель, защитник природы и сирот. Сиротами Петр Иннокентьевич считал всех гуляющих без родительского присмотра детишек. Для них он держал в карманах галифе постоянный запас конфет и пряников. Одаривал сирот гостинцами Петр Иннокентьевич не бескорыстно, а лишь после того, как они выслушивали какую–нибудь из его поучительных житейских историй. Верховодов много лет жил один в двухкомнатной квартире и, конечно, немного растерялся и одичал. На вид ему можно было дать лет семьдесят пять.

Приметив Афиногена, Петр Иннокентьевич любезно пропустил перед собой двух мужчин.

— Здорово, Гена! — улыбнулся он Данилову. — Как оно ничего? Служба идет?

— Здравствуйте, товарищ Верховодов, — вежливо поздоровался Афиноген и крепко пожал сухонькую ручку подполковника. — Как ваше здоровье?

— Покалывает кое–где, — пожаловался Верховодов и по привычке угостил знакомца обшарпанным пряником, выпеченным нз каменной муки, а может, не выпеченным, а высеченным из цельного куска мрамора. — Да и то сказать, сколь пришлось всего повидать в жизни, где тут сохранить здоровье… Ты, солдатик, того не увидишь, что нам пришлось. Хотя бы взять ту же военную эпопею. Начинал–то я с низов, с рядового, потом уж дослужился до чинов и наград… Поглотал тоже сырости в окопах. Вспомни и то, как немец против нас первое время воевал. У него и консервы, и белье шерстяное, а у нас — шинелька одна да патронов в обрез. Ты, Гена, про это в книжках читал, а я вот о чем помню, — Верховодов пощелкал себя ребром ладони по остренькому, как шило, кадыку. — Здоровье смолоду следует беречь, оно, как и честь, в единственном числе дается человеку. Не сберег — винить некого, терпи после невзгоды и страдания. Вот я и терплю… По годам, Гена, я еще не очень старый, а нутро, пожалуй, насквозь прогнило. Иной раз не знаешь, где и болит. Болит… и отбой. А где — не понять. Вызвал давеча я врача со «Скорой помощи», явился этакий ферт, вроде тебя, Гена, со смеющимся выражением лица. Сейчас, говорит, мы тебе, батя, укольчик но–шпы с папаверином произведем, оно и поможет. Я ему: ты, паренек, хотя бы давление измерил, пульс посчитал. А он хохочет. Забудь, говорит, отец, про эту ерунду, давление и прочее. Думай о цветах на лесной поляне. В твои годы, толкует, самочувствие зависит нет от давления, а от настроения.

Может, я думаю, он и прав. Только какое же у меня может быть хорошее настроение, ежели позади столько горя и ужасы войны, а впереди — пустота и вечность. Одиноко мне очень, Афиноген, в теперешних днях.

Афиноген сочувственно покивал, махнул рукой: кому, мол, нынче легко, за газетами и то вон приходится стоять под палящим светилом. Про себя Афиноген подумал: помуштровал, небось, за свою жизнь солдатиков, старый службист, а теперь, видишь ли, меланхолия приключилась. Была в характере Афиногена нехорошая стыдная черта: он не любил слушать жалобы и предполагал, что с охотой жалующийся человек или непростительно слаб или скрывает дурное прошлое, напуская туману. Сильный, добрый человек, думал он, ждет не соболезнования, а понимания и жалуется только по необходимости совсем близким людям, когда некуда деться.

— Огромный город, — переменил тему Верховодов. — Сорок тысяч жителей, и всего три газетных киоска… Я уж ходил по этому поводу на почтамт. Отвечают, некому торговать в киосках за шестьдесят рублей в месяц. Как ты расцениваешь этот факт, Афи- ноген?

— Я думаю, тут попахивает безразличием к людям.

— Вот–вот, — оживился Петр Иннокентьевич. — Безразличием. Дошло до того, что рыбу в реке потравили. Электричка ходит не по расписанию…

— Ты, Верховодов, свалил все в одну кучу, — вмешался в разговор сосед по очереди, тоже пожилой мужчина с суровым обветренным лицом землепроходца. — Какой–то сумбур у тебя в голове. Ну при чем тут, скажи, электричка и рыба? Надо заместо той двухголовой тыквы посадить в киоск шуструю девицу, и никаких проблем.

— Девица не пойдет на шестьдесят рубликов, — отрезал Верховодов.

— Почему не пойдет? Какая разница, где стаж для вуза зарабатывать… Работа чистая, опрятная. Опять же на виду у кавалеров. Любая пойдет, если с умом пригласить.

Петр Иннокентьевич, не найдя достойного возражения, демонстративно повернулся к оппоненту спиной и обратился опять к Афиногену.

— Что, Гена, собираешься делать, когда купишь газеты? — спросил он.

— Пойду куда–нибудь… Свидание у меня назначено.

— Жаль… Очень жалко. Могли бы, Гена, заглянуть ко мне на часок. Для воскресеньица у меня бутылочка настоечки лимонной припасена. Посидим, поговорим друг с другом по–товарищески. Журналы тебе старые покажу, полистаешь.

Верховодов заискивал, голос его стал сладким и вкрадчивым, словно он вымаливал отсрочку у неминучей судьбы. Афиноген его понял и не разочаровал.

— Если не возражаете, мы с Наташкой вас навестим. Она девушка смирная и отзывчивая. Может быть, я даже на ней женюсь скоро. На той неделе, может быть, и женюсь.

Верховодов обрадовался, встрепенулся и коршуном оглядел окрестность.

Афиноген проследил за его взглядом и увидел, что Наташа сидит в скверике на скамейке и читает книжку. Она не косилась по сторонам, не нервничала, как будто и не на свидание пришла, а в библиотеку. Глядеть на нее даже из очереди было одно удовольствие.

Пойду я, пожалуй, Петр Иннокентьевич, — сказал Афиноген. — Купите для меня «Крокодильчик», если очередь подойдет.

— Хороший журнал. Хороший, — закивал Верховодов, — хотя мне он представляется бесполезным. Зубоскальства много, а сути, если вдуматься, никакой. Иголки одни торчат, ствола–то за ними не видно. Так я вас ожидаю, как договорились. Помни, Гена, лимонная настоечка, сам делал. Пальчики оближешь.

Афиноген Данилов не полез через штакетник и газон, чтобы не травмировать нравственное чувство Вер- ховодова, сделал крюк и приблизился к Наташе со стороны аптеки. Он сел рядом, достал пачку сигарет «Прима», с удовольствием закурил, облокотился на спинку лавочки, перекинул ногу на ногу, стряхнул пылинку с рукава и некоторое время созерцал очередь за газетами, которая своей таинственной неподвижностью напоминала кадры Антониони, отснятые в пустыне.

— Наташа, — сказал он, — давай поздороваемся по–людски.

— Давай, — ответила Наташа.

Афиноген схватил ее в охапку, как подушку, притянул, подтащил к себе, неистово впился в губы, в лоб, в щеки. Она задохнулась в цепких его руках, затрепетала и растаяла. Тело ее проникло в пальцы Афино- гена.

— Не надо, Генка! — услышал он трезвый вырывающийся голос, и едкая обида внезапно увлажнила его глаза.

— Дурной ты какой–то, — испугалась Наташа. — Ну что ты в самом деле, как маленький. Зачем ты так делаешь?

— Я не хочу больше жить в этом городе, — сказал Афиноген. — Он мне опостылел. Все мне опостылело в нем. Кирпичные дома и люди с медными лбами. В этом городе женщины боятся любить. Не обращай внимания, Наташа. Это у меня от усталости. На работе: нелады, то да се. Жизнь удивительная. Ты сама, Наташа, удивительная, как этот день. Что ты читаешь, дорогая?

Наташа протянула ему книжку.

— Путешествия? — удивился Афиноген. — Книга про путешествия. Странно. Молоденькие красотки предпочитают иного рода чтения.

— Не говори со мной так, — попросила Наташа, — не воображай о себе очень–то. Сначала объясни, почему ты опоздал. Это неприлично. Вдобавок ты, кажется, пьяный. Мне неприятно разговаривать с пьяным Даниловым. Ступай лучше домой.

Афиноген послушно встал и двинулся по аллее.

, Предчувствие какой–то скорой боли томило его. Тело не подчинялось легко и неощутимо, как обычно, асфальт с упругой силой отталкивал подошвы. Он оглянулся. Наташа сидела и читала книжку про заморские страны. Ей было наплевать на землетрясенье его души. А он чувствовал предвещающие толчки. Он, конечно, вернулся.

— Любопытно, — сказал он, — у тебя такое самообладание или ты совершенно равнодушна к моей особе? А ведь я симпатичный парень. Приглядись без пред- убежденья. Меня любила одна женщина, не чета тебе — доктор наук, чаровница, постигшая тайны индусских брахманов. Все мне завидовали. Но она, правда, умерла. От насморка сгорела в одночасье. От обыкновенного насморка. Помни о смерти, Наташа. Помни о смерти.