Преподобный Амвросий (СИ) - Протоиерей Четвериков Сергий - Страница 56

Наступил Успенский пост, во время которого старец исповедовал всех без отказа, начиная с архимандрита и монахов оптинских и кончая множеством мирского народа. К 29 августа, скитскому празднику, старец опять стал собираться в скит. Стали служить ему напутственный молебен. Однако ему снова сделалось так дурно, что пришлось оставить всякую мысль об отъезде. Говорили даже, что старца нашли лежавшим на полу в крайнем изнеможении.

Замечательно при этом, что старец, приходивший в крайнее болезненное изнеможение при попытках ехать в Оптину, совершал в то же время неоднократные поездки в Руднево и чувствовал себя при этом совершенно бодрым.

После последней неудачной попытки старца вернуться в скит к празднику Усекновения Главы Иоанна Предтечи, всем стало ясно, что старцу придется остаться на всю зиму в Шамордине. Погода в это время уже менялась на осеннюю, а старец не мог выходить, когда было меньше 15 градусов тепла.

Оптинские иноки тревожились и волновались долгим отсутствием старца. Настоятель, о. архимандрит Исаакий, сильно скорбел. Старец утешал его, убеждая смириться под крепкую руку Божию, а оптинской братии послал собственноручное письмо, в котором, между прочим, было сказано: «Я доселе задержался в Шамордине по особенному промышлению Божию; а почему ― это должно означиться после». Письмо это было прочитано в монастырской трапезе вслух всем братиям.

Между тем в Шамордине подготовляли для старца зимнее помещение. Убедившись, что старец остается у них на всю зиму, сестры были в восторге.

Оставшись в Шамордине на неопределенное время, о. Амвросий установил здесь у себя такой же образ жизни, как и в скиту. Так же, как и в скиту, ежедневно выслушивал положенные молитвословия. Так же под праздники бывали у него всенощные бдения, которые первое время служил он сам, т. е. произносил возгласы и в свое время читал Евангелие, а сестры пели и читали положенное. Чудные были эти минуты, замечают шамординские очевидицы, когда на средину комнаты выходил согбенный старец, в коротенькой мантии и епитрахили, с открытой седой головой, и каким-то детски-старческим, слабым голосом читал внятно слова благовестия Христова, которых сам был ревностным исполнителем и проповедником… Впрочем, так было недолго. Болезненный старец не в силах был сам служить. Для этого большею частью приезжал из скита бывший его письмоводитель иеромонах о. В. Особенное благоговение всегда имел старец Амвросий к Божией Матери, почему ни одного Богородичного праздника не пропускал без того, чтобы не отправить пред Ее св. иконою келейного бдения.

В 1890 году прислана была ему в скит настоятельницею Болховского женского монастыря особенная икона Божией Матери, написанная по указанию старца. Царица Небесная представлена сидящею на облаках. Руки Ее простерты на благословение. А внизу, среди травы и цветов, стоят и лежат ржаные снопы. Ржаные снопы написаны были по желанию и назначению о. Амвросия, который и дал этой иконе наименование «Спорительница хлебов». Горячие молитвы возносил старец пред этою иконою; учил и понуждал молиться пред нею и собранных им в общине духовных чад своих. В последний же год своей жизни он делал снимки с этой иконы и раздавал и рассылал многим и из посторонних своих почитателей. А незадолго до последней своей болезни он составил в честь этой иконы особый припев к обычному богородичному акафисту: «Радуйся, Блогодатная, Господь с Тобою! Подаждь и нам, недостойным, росу благодати Твоея и яви милосердие Твое!» Припев этот сестры пели по благословению старца, когда в келлии его читался акафист Божией Матери. Празднование этой иконе старец заповедал своим чадам духовным 15 октября. Усердная молитва пред этою иконою Божией Матери не раз сопровождалась чудесами милости Пресвятой Богородицы. Так снимок с этой иконы послан был в Пятницкую женскую общину Воронежской епархии. По случаю сильной засухи, грозившей неминуемым голодом, там было совершено молебствие перед нею; после чего вскоре пошел дождь, и обитель с окрестностями была спасена от голода. Сказывают еще, что весною 1897 года, или около того, священник с. Озерского приехал в Руднево как приходский пастырь, и там, по случаю бездождия, служил на полях молебен Божией Матери пред Ее св. иконою «Спорительница хлебов», с акафистом. Во время служения молебна давно не бывший дождь стал накрапывать. Когда же после молебна отслужена была еще панихида по старцу Амвросию, то пролил обильный дождь.

С неумолкаемою молитвою старец соединял разнообразные заботы о водворении внутреннего порядка в юной своей обители: о благочинном отправлении служб церковных, о разумном и внятном чтении и пении, о должном отношении сестер к своей начальнице и между собою и т. п. Затем старец по-прежнему входил во все хозяйственные дела. Все постройки производились по его плану и указанию. Вызвав из скита некоторых монахов, понимающих строительное дело и вообще хозяйство, старец через них делал свои распоряжения. Кроме того, старец по-прежнему же с утра и до вечера принимал народ и занимался перепиской с просившими у него советов и наставлений.

Так незаметно прошло время до 7 декабря, ― дня Ангела батюшки. Этот день Шамординская обитель отпраздновала с особенною торжественностью. Накануне этого дня приехали из Оптиной несколько иеромонахов, во главе которых был настоятель Оптиной пустыни архимандрит Исаакий. Отслужили бдение и на следующий день собором литургию с молебном святому, с возглашением многолетия имениннику. Затем все служившие пришли поздравить батюшку с днем Ангела. Лицо у него в это время казалось очень бледным и истомленным. Принимая с благодарностью поздравления от монахов, он только смиренно все повторял: «Уж очень много параду сделали». После братии приходили поздравлять дорогого именинника и все сестры. Каждая из них поднесла ему какой-нибудь подарок своей работы, кто ― четки, кто ― носки, кто ― фуфайку, кто ― икону… Батюшка с веселым лицом принимал от них подарки, благодарил всех, шутил и оделял пирогом и лакомствами.

Несмотря, однако, на видимую веселость, о. Амвросий внутренно глубоко скорбел.

На новый год, когда пришли его поздравить, он долго не выходил и никого не принимал. Наконец, всех позвали в приемную, батюшка сидел на диванчике и вместо поздравления и приветствия заставил приехавшую из Оптиной пустыни свою духовную дочь прочитать Троицкий листок, который кончался молитвою пастыря о своих чадах, где он говорит ко Господу: «Се аз и дети мои…» и прощается со своею паствою. Всем присутствующим стало грустно. У многих навернулись слезы. Сам старец плакал.

На Страстной неделе 1891 года одна близкая к старцу особа привезла ему образ Спасителя в терновом венце, отысканный ею по его указанию. Батюшка с великою радостью принял образ и сказал: «Ну что же лучше этого тернового венца!» ― и поцеловал образ. Затем прибавил: «Хорошо быть у креста Спасителя, но еще много лучше пострадать за Него на этом кресте».

Когда старец произносил эти слова, лицо его было какое-то особенное: что-то неземное светилось в его глазах.

Настала Св. Пасха. На первый день праздника, после литургии, настоятельница по обычаю пришла поздравить старца со светлым праздником; а за нею уже и все сестры и некоторые миряне приходили «христосоваться» с батюшкой, который всем подавал по красному яйцу и по куску кулича и пасхи. Поистине, замечают шамординские сестры, светлый был праздник. У всех на душе было радостно. Да и как же могло быть иначе? Пасха ― и великий старец разделяет вместе это великое торжество. Каждый день, во всю Светлую седмицу, сестры пели у него утреню, часы и вечерню. Батюшка сам подпевал; иногда задавал певчим тон, поправлял ошибки и делал разные замечания. По окончании же седмицы, когда певчие стали благодарить старца за то утешение, какое он им доставил в эту Пасху он ласково им сказал: «Спаси, Господи!» А потом прибавил: «Будете вы вспоминать эту Святую». Никто не понял и не мог понять тогда этих слов, которыми старец намекал на предстоящую свою кончину.

С наступлением лета о. Амвросий возобновил свои прогулки. Он ходил по постройкам и ездил в Руднево, где гостил иногда недели по две. Если случался какой-нибудь праздник, он непременно возвращался в Шамордино ― «домой», как он говорил.