Дело жадного варвара - Ван Зайчик Хольм - Страница 19

• Предыдущая
• 19/62
• Следующая

– Свидетелям носы выкручивает?

– Не исключено. Трудно сказать. Позавчера, например, при захвате группы фальшивомонетчиков он шестерых, что ли, обезоружил и оглушил, а одного разрубил чуть не пополам.

– Пресвятая Богородица! – ахнул Богдан.

– Формально вроде комар носу не подточит, я видел документы – дурак сам ему под меч сунулся, а у парня и без того хлопот хватало, один семерых брал, да еще и все вещдоки ухитрился сберечь… Виртуоз. Но все же…

– Понимаю, – тихо сказал потрясенный законник.

– Если мы таким образом будем вести следствие на глазах у особы императорской крови… не знаю. Позорище на всю Ордусь. Так что вот тебе вторая составляющая задания – держать этого парня под постоянным контролем. Чтобы ни малейших перегибов. Чтобы ангелами Божьими летали! Чтобы пылинки сдували с подозреваемых! Чтобы у вас свидетели толстели на следствии, как на пиру!

– Ну, спасибо, Нилыч, – проговорил Богдан. – Удружил.

Великий муж, блюдущий добродетельность управления, спрятал глаза.

– А кому мне еще такое поручить-то? – едва слышно спросил он в пространство.

Богдан вздохнул. Действительно, такое поручить было, пожалуй, больше некому.

Ризница Александрийской Патриархии,

24 день шестого месяца, шестерица,

часом позже

По пустынным предрассветным улицам Богдан, стараясь не очень-то торопиться, аккуратно вел свой «хиус» к комплексу зданий Патриархии и размышлял. Он отчетливо представлял себе все теневые трудности, все подводные камни предстоящей работы. Само-то дело не из легких, мягко говоря; а тут еще такой наворот… Настроение было – хуже некуда. А потому Богдан и сам не заметил, когда задудел себе под нос долгий и тягучий, невообразимо печальный напев, сложенный чернокожими невольниками на хлопковых плантациях Алабамы более полутора веков назад; напев как нельзя лучше отразил их неизбывную тоску и мечты о лучшей жизни. Богдан оборвал себя – но буквально через пару минут обнаружил, что снова тихонько напевает: «Куба – любовь моя, остров зари багровой…» Он только головой мотнул, плотно сжав губы; впору было заклеивать рот лейкопластырем.

Когда-то в молодости он так и поступал, пытаясь бороться с неизвестно откуда взявшейся привычкой насвистывать или тихонько напевать во время напряженной умственной деятельности. Вотще. Чтобы не терять времени, Богдан решил по дороге освежить свои знания о Патриаршей ризнице. Он откинул крышку с уютно вмонтированного справа от приборного щитка повозки «Платинового Керулена» и, сняв одну руку с баранки, пробежался пальцами по миниатюрным клавишам.

Структура ризницы напоминала структуру Запретного города в Ханбалыке и иных подобных объектов, то есть представляла собою систему вписанных одна в другую территорий, строгость охраны и недоступность которых возрастали степень за степенью по мере приближения к средине. Наперсный крест Сысоя, как следовало из мигом поплывшего по дисплею трехмерного цветного плана, хранился в здании, которое не было окраинным, но и к наиболее охраняемым не принадлежало.

Понятно, что за пять веков существования ризницы в ней накопились баснословные, уникальные сокровища. Почти все из них могли быть смело названы национальным достоянием – но и менее значимые, чисто религиозные реликвии имели колоссальную ценность. Давно сделалось традицией то, что многие князья улуса именно ризнице отказывали в завещаниях некоторые из наиболее ценных своих вещей. Богдан бегло проглядел список имен файлов, повествующих о дарах. Например, князь Дмитрий завещал Патриархии выполненную византийскими искусниками знаменитую золотую конную статую «Мамаев курган», или «Прохоровское побоище». «Керулен» тут же предложил для более углубленного просмотра целый набор весьма качественных фотографий статуи со всех сторон и даже сверху.

Главной и потому срединной светской ценностью ризницы, наряду с благоуханной щепой креста апостола Андрея Первозванного и иными духовными святынями, которые, как знал Богдан, с точки зрения материальной наживы интереса не представляли, была оставленная ризнице на вечное хранение святым и благоверным князем Александром Невским драгоценная, усыпанная яхонтами и лалами, в серебряном окладе Великая Яса Чингизова. Она была подарена князю побратимом и соправителем его, присноблаженным ханом Сартаком, в честь договора о равноправном объединении Орды и Руси в Ордо-Русь. Александр тогда ответил Сартаку аналогичным по ценности и значимости подарком – ювелирным изданием «Русской правды», стоившим, на нынешние деньги, вероятно, не меньше сверхзвукового бомбардироващика-невидимки. Так владыки обменялись главными юридическими документами, порожденными на тот момент их народами – русские мастера в течение нескольких лет любовно создавали для татаро-монгольских братьев «Русскую правду», а монгольские, в свою очередь, с тою же тщательностью сотворили для русичей Ясу. Обмен этими документами при провозглашении объединения символизировал, что Ордо-Русь, которую вскоре никто уже и не именовал иначе, как просто Ордусью, создается не для каких-то временных, прагматических или просто военных нужд, но – как страна для спокойной и праведной жизни людей, как правовое государство, в котором будет править единственно диктатура закона.

Продолжение этой истории минфа Богдан, с детства буквально помешанный на справедливости и механизмах ее правильного устроения, вычитал из взрослых книжек лет, наверное, в девять. Уважение друг к другу и постоянное желание выказывать его при всяком удобном случае за несколько десятков лет стало в побратавшихся улусах – тогда еще лишь двух – настолько естественным, что вызвало к жизни и некоторые забавные несообразности; так, например, в Александрийском улусе текст Ясы был куда более известен и популярен, его поминали куда чаще, чем текст своей же «Русской правды», зато в Казанском улусе с уст до сих пор не сходили правдинские предписания. Стоило, скажем, зайти делу о наследовании имущества – тут же вспоминали статью о смердьей заднице. Так, не слишком благозвучно для современного слуха, называлось при Ярославе Мудром личное имущество простолюдина…

• Предыдущая
• 19/62
• Следующая