Волчья стая - Бушков Александр Александрович - Страница 42
- Предыдущая
- 42/92
- Следующая
– Люблю, – раздалось справа от Вадима.
– Сериал, бля, мексиканский! – вслух восхитился Браток.
– Прошу на сцену, господин Ромео! – комендант, беззвучно аплодируя, прошелся вдоль рампы. – У меня не хватает духу и далее держать вас в разлуке с Джульеттой… Вот так, идите сюда, становитесь рядышком, можете ей положить на плечо мужественную руку… Держите, хорошая моя, – протянул он Нике сложенную вдвое сероватую кредитку и, когда она инстинктивно отшатнулась, расхохотался: – Да что вы, милая, неужто я буду заставлять даму жевать доллары? Это вам за удачное выступление, суньте в кармашек… – Он сам затолкал в карман оцепеневшей Нике кредитку, повернулся к залу и громко воззвал: – Синьор муж, можете встать и громко изложить ваши впечатления либо пожелания нашей влюбленной паре. Пр-рошу!
Вадим вскочил и, ненавидяще уставясь на Эмиля, закричал:
– Ну что ж ты стоишь, влюбленный пингвин? Не стой, спасай ненаглядную! Ты ж у нас, говорят, Негрошварцер! Начинай их метелить!
Эмиль молчал, ответив столь же неприязненным взглядом.
– Он умный, – сказал комендант. – Прекрасно понимает, что в нем наделают кучу дырок, прежде чем успеет кого-то достать… Вы, синьор муж, слегка перегнули палку. Я просил критиковать, а не злорадствовать… Можете сесть. Музыка!
Гейнц заиграл марш Мендельсона.
– Стоп! – махнул рукой комендант. – Итак… Будь у меня этакое грязненькое воображение, я бы устроил прямо на сцене венчание – новобрачному повязал бы на полосатку галстук, невесте, соответственно, надел бы на голову фату. А потом приказал бы прямо у рампы изобразить брачную ночь… Но я не любитель грязных сцен, все, что я до сих пор режиссировал, было продиктовано не грязным подсознанием, а интересами дела. Но обязан же я как-то реагировать на столь значительное событие нашей бедной эмоциями жизни, каковой является столь внезапно обнаружившаяся беззаконная любовь? Обязан, я вас спрашиваю? Перед нами – жестоко обманутый в лучших чувствах муж, что бы там насчет него ни говорилось, а он как-никак законный… Киндер, кирхен, кюхе, как выражались классики жанра… Ну, мальчики, пошли!
Он воздел над головой обе руки и звонко щелкнул пальцами. Из-за матерчатого задника прямо-таки хлынули люди – мелькали черные рубашки и белые повязки капо. Эмиль, не успев и пошевелиться, получил сзади ребром ладони по шее, на него с Никой мгновенно навалились, вывернули руки, сковали наручниками, связали ноги. Судя по нереальной, молниеносной слаженности, все было задумано и спланировано заранее. Прошло, казалось, всего несколько секунд, а Гейнц уже вскочил на сцену, с грохотом опустив перед собой скамью, на нее четкими рывками вскинули и поставили, удерживая, Эмиля с Никой, из-за левой кулисы упали две тонких веревки, заканчивавшиеся петлями. Еще миг – и петли у них на шее, под потолком, оказалось, были привинчены блоки, веревки заранее пропустили сквозь них и закрепили концы так, что их не было видно…
– Отпустите их, отпустите, – почти ласково произнес комендант. – Они уже оклемались. Прекрасно соображают, что если начнут брыкаться или спрыгнут, повиснут, как миленькие… Закрепили концы?
– Яволь, герр штандартенфюрер!
Эмиль с Никой и в самом деле застыли, как вкопанные – свободные концы веревок, уходившие за кулисы справа, были натянуты, как струнки, и петли должны ощутимо впиваться в глотки…
– Порок должен быть непременно наказуем, – протянул комендант. – Сердце у меня обливается кровью, когда я вижу горестное лицо обманутого в лучших чувствах мужа, не ожидавшего столь утонченной подлости от любимой жены и лучшего друга-компаньона. Тем не менее пользуюсь случаем заметить: эта печальная история, на мой взгляд, прекрасно иллюстрирует ваши новорусские нравы. Ну ладно, не будем морализировать… Господин Баскаков, мой бедный рогоносец, пожалуйте на сцену! Живенько, ножками, не стесняйтесь!
Вадим поплелся под яркий свет – на сцене, как ей и полагается, было гораздо светлее, чем в зале. Комендант взял его за локоть и трагическим шепотом, но так, что слышно было, несомненно, в самых дальних уголках, вопросил:
– Мой бедный друг, вам очень хочется отвесить этой поганой скамеечке хорошего пинка? Если хочется, вы только намекните вашему приятелю сатане… Дело-то напрочь житейское. Ну, не стесняйтесь, дружище.
Ника с Эмилем стояли к нему спинами, и Вадим не видел их лиц. Слышал только, как она охнула от ужаса, но жалости не было ни на грош…
– Ну что, хочется? Не стесняйтесь перед вашим другом…
Вадим что-то пробормотал.
– Не слышу? Хочется или нет?
– Хочется!!! – рявкнул он, вложив в этот вопль боль и стыд от всего здесь пережитого.
– Решительный вы мой… Ну так что же вы стоите? Дайте-ка скамеечке хорошего пинка. Боже упаси, я вас никоим образом не принуждаю и не собираюсь принуждать. Сами подумайте: ни одна живая душа не узнает. – Его голос был невероятно родным, милым, участливым, комендант искренне сокрушался вместе с ним, полное впечатление. – Или вы извращенец, и вам приятно вспоминать, как этот обманувший ваше доверие тип дрючил вашу женушку вдоль, поперек и всяко?
Что-то оборвалось в нем. С коротким рычанием он перенес всю тяжесть тела на левую ногу, а потом что было сил оттолкнул скамейку правой, вложив в этот порыв всю ненависть и отвращение не только к Эмилю с Никой, но и ко всему окружающему…
Короткий придушенный крик оборвался хрипом, связанные обрушились вниз… и с жутким стуком растянулись на полу у ног Вадима, содрогаясь в корчах, хрипя. На них упали свободные концы веревок.
– Разыграли, разыграли! – весело вопил комендант, прыгая вокруг оцепеневшего Вадима. – Обманули дурака на четыре кулака, а на пятый кулак сам и вышел дурак! Уау! – заорал он Вадиму прямо в ухо. – Ну неужели ты мог подумать, засранец, что я в моем лагере позволю кому-то постороннему, твари полосатой, вешать моих дорогих кацетников самолично? А вот те хрен!
Эмиля с Никой уже поднимали, освобождали от наручников и веревок. Вадим отвернулся, боясь увидеть их лица, заткнул уши, но истерические рыдания Ники все равно сверлили мозг. Не было ни чувств, ни эмоций – лишь страстно хотелось оказаться где-то далеко отсюда.
– Силен мужик! – похлопал его по плечу комендант. – Хвалю! Не каждый сможет этак вот – родную бабу… На вот, вкусная шоколадка, – сунул он Вадиму в ладонь скользковатый пакетик. – Ну-ка, мальчики, поприветствуем героя!
Со всех концов сцены, где располагались эсэсовцы, донеслось:
– Хох! Хох! Хох!
– А теперь шагай в зал, козел позорный, шагай, – подтолкнул его комендант. – Глаза б мои на тебя не глядели… И этих гоните в зал, по рожам видно оклемались… Переживут, не баре, не размокнут, не сахарные… – Он повысил голос: – Гейнц! Гоните-ка это быдло по баракам, надоели они мне, нам еще сегодня работать и работать…
Глава тринадцатая
Все гениальное…
Возвращаясь в барак, Вадим два раза получил прикладом по пояснице, потому что откровенно замедлял шаг, справедливо предвидя новые жизненные сложности. Нехитрое предчувствие не обмануло – едва вошли, едва затихли на улице шаги охранника, Эмиль развернулся в его сторону с самым недвусмысленным выражением лица – Вадим проворно попятился, – стал надвигаться, профессионально приняв какую-то хитрую стойку, цедя сквозь зубы:
– Вешатель, говоришь? Ну, иди сюда, гандон…
– Бей его! – истерически подначивала Ника, придвигаясь с другой стороны с растопыренными коготками. – Бей так, чтобы…
– Сами хороши… – огрызнулся Вадим, пятясь в угол, отчетливо сознавая, что шансов у него никаких. – За моей спиной…
– Цыц! – возник между ними Синий, чуть присел, выставив перед собой смахивающий на шило ножик. – А ну-ка, завязали с семейными разборками! Гришан, кому говорю?! Времечко настало!
Поразительно, но от этих слов Эмиль мгновенно остыл, замер в нелепой позе, а там и опустил руки. Вадим успел мимоходом удивиться: откуда эта каторжная морда знает прежнее Эмилево имечко?
- Предыдущая
- 42/92
- Следующая
