Там, за синими морями… (дилогия) - Кондаурова Елена - Страница 70

Ему пришлось согласиться, потому что жить без нее он не мог. Правда, она пошла потом на некоторые уступки, согласившись заранее обговаривать маршрут прогулки, чтобы его могли проверить до того, как она там проедет, но таскать следом за собой толпу охранников она по-прежнему отказывалась наотрез. Они помирились, но ненадолго. Князь, разумеется, ни секунды не собирался держать данное жене слово, отпуская ее в город почти без охраны, и снова приставил к ней сопровождение из тех, кого она раньше никогда не видела. Она снова заметила, последовал скандал, и отношения между ними снова испортились. Рил были запрещены прогулки, а князю закрыт доступ в ее спальню.

От неувязок, возникших в семейной жизни Рил, Таш испытал мрачное удовлетворение. Прошло то время, когда он корил себя за подобные чувства и думал, что для нее будет лучше, если она здесь приживется. Ему достаточно было пары недель, чтобы его совесть окончательно замолчала, потому что даже старому изгою, никогда не желавшему своей девочке такой же жизни, как у него, стало абсолютно ясно, что в этом свигром проклятом дворце ей не место. И убедили его в этом даже не ссоры в княжеском семействе (милые бранятся – только тешатся), а то, что Рил ни разу после того, как обзавелась гитарой, не спела и не сыграла на ней для своего мужа. Ни разу. Таш хорошо знал ее, помнил, с каким нетерпением она бежала к нему с очередной балладой, и то, что она не пожелала поделиться своими песнями с мужем, сказало ему о ее отношении к князю гораздо больше, чем какие-то там ссоры. И мало того, что Рил для него не пела, она еще и пряталась, как могла, беря в руки гитару только тогда, когда супруга не было поблизости. Последние несколько дней это происходило глубокой ночью, когда она была уверена, что ее точно никто не услышит.

Она тихо наигрывала на гитаре что-то настолько тоскливое, что Таш решился приоткрыть дверь, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Несмотря на то, что шорох открываемой двери был еле слышным, она заметила его и подняла голову. Потом встала и подошла к двери. Выглянула.

– Кто здесь? – Повелительным тоном и без малейшего намека на страх.

Усмехнувшись про себя, Таш выступил из темноты и поклонился.

– Всего лишь я, ваше высочество.

Она смерила его задумчивым взглядом.

– Почему вы открыли дверь?

Он ответил почти правду, возможно нарываясь на неприятности.

– Хотел послушать, как вы поете, ваше высочество.

Она слегка смутилась и порозовела, до боли напомнив ему прежнюю Рил.

– И вам понравилось?

– Да, очень. – Хотя ему, конечно, больше нравилось, когда она пела что-нибудь повеселее.

– Тогда не закрывайте дверь, я спою что-нибудь для вас! – вдруг решила Рил и вернулась к креслу.

Сердце у Таша в очередной раз тяжело стукнуло и сжалось.

Все шло по самому плохому варианту из десятка написанных им для самого себя сценариев. Рил сама с ним заговорила, но в ее ясных, не умеющих лгать глазах Таш не заметил ни малейшего следа узнавания. Она его не помнила. Он подозревал это давно, не желая давать этим подозрениям веры, но ведь такое с ней уже один раз было. И что ему теперь с этим делать, Таш не знал. Как не знал и того, какая сволочь с ней это сотворила и чего еще можно от той сволочи ожидать. В любом случае оставлять Рил здесь одну, лишенную какой-либо поддержки и защиты, он уже не собирался. А вспомнит она его или нет, это уже дело десятое.

На следующий день князь сдался и пошел на уступки, принимая все условия своей шантажистки-жены, и возвращающаяся с ужина Рил, на секунду задержавшись у дверей, высокомерно бросила Ташу:

– Зайдите на минуту, у меня есть к вам дело.

Удивленный Таш, провожаемый не менее удивленным взглядом Гвенка, вошел следом за ней.

– Как ваше имя? – уже теплее спросила она, один за другим снимая с запястья тяжелые витые браслеты. То, что это – вопиющее нарушение всех приличий, все равно что начать раздеваться перед чужим мужчиной, было проигнорировано ею полностью.

– Инор, ваше высочество, – коротко назвался именем из легенды озадаченный ее поведением Таш.

– Я хочу, чтобы вы завтра и все последующие дни сопровождали меня на прогулках. – Он склонил голову, соглашаясь, но она продолжила: – Однако я также желаю, чтобы вы продолжали дежурить у моих дверей по ночам. Я велю повысить вам жалованье, но мне хотелось бы знать: вы будете успевать отдыхать, или все это слишком тяжело для вас?

– Нет, – не задумываясь (а чего тут думать?), ответил Таш, – это совсем не тяжело для меня, ваше высочество. Я буду рад служить вам.

Она вдруг улыбнулась ему, легко и лукаво. Ее муж заплатил бы мешок золота за такую улыбку.

– Ловлю вас на слове, Инор! С этого дня вы будете принадлежать только мне!

Он ответил ей своей новой, кривой из-за шрама улыбкой.

– Я и так весь ваш, ваше высочество!

Честно говоря, Рил сама не знала, почему она решила приблизить к себе почти незнакомого человека. То, что ему понравилось ее пение, не имело никакого значения, и она прекрасно это понимала. Значение имело только то странное и нелогичное чувство доверия, которое неожиданно возникло по отношению к нему, и которое было слишком редким, чтобы его можно было с чистой совестью сбросить со счетов. С тех пор, как она пришла в себя во дворце, Рил ни разу не довелось испытать ничего подобного, скорее уж обратное, и ей просто хотелось, чтобы оно у нее было.

Но было и еще кое-что. С тех пор, как он встал у ее двери, Рил, проходя мимо него, почти физически ощущала, как в голове у нее проясняется и она становится самой собой, живой женщиной со своими чувствами, мыслями и желаниями. И она, недобро усмехнувшись, решила, что оставит его у себя во что бы то ни стало. А если у ее мужа будут возражения, то он может оставить их при себе, потому что иначе дверь в ее спальню для него не откроется никогда.

Но на следующий день муж, который мог что-то возразить ей, уехал, не обещая вернуться раньше следующего дня, и Рил решительно отправилась к дворцовому казначею. У него по поводу ее распоряжения повысить жалование Инору возражений не возникло, и это очень ободрило молодую княгиню. Уже увереннее она распорядилась насчет замены сопровождения, и ей снова никто не посмел возражать. Она пожелала в этот день выехать за город, и начальник охраны, которому она сказала об этом всего лишь за час до прогулки, только кивнул на это головой.

Замечательно! Оставшись наедине с собой, Рил хищно оскалилась перед зеркалом. На какое-то время ей почти удалось убедить себя, что все не так страшно, и быть княгиней – не такое уж тяжкое бремя, как ей казалось вначале.

Позднее августовское утро выдалось каким-то запредельно жарким и душным, но молодой княгине даже не пришло в голову отказаться от прогулки. Она и так несколько дней никуда не выезжала и теперь планировала поехать в лес, а ради такого развлечения можно было потерпеть некоторые неудобства. В легком костюме для верховой езды, который по этикету должна была иметь каждая благородная дама (красивая соломенная шляпа, довольно открытая льняная блузка и широкие брюки, прикрытые сверху расклешенной юбкой с двумя высокими разрезами), она медленно проехала по городу между прикрывающими ее с обеих сторон охранниками по направлению к южным воротам. Как всегда, когда она выезжала, у дворцовых ворот ее окружили подданные, выкрикивая приветствия и прося у нее благословения. Улыбаясь, Рил подняла руку открытой ладонью вверх, и довольные олгенцы, осыпая ее благодарностями, освободили ей дорогу. Как объяснил ей муж, здесь так было принято. В патриархальной Ольрии князь и княгиня принадлежали народу так же, как народ принадлежал князю и княгине. Поэтому поначалу, когда они выезжали вместе, столичные жители открыто высказывали ее мужу недовольство тем, что вокруг княгини так много охраны. С их точки зрения это было неправильно и почти постыдно. Они твердо верили, что хорошего человека хранит сама богиня и никакой другой охраны ему не требуется. Князь потратил много усилий, объясняя подданным, что драгоценная кровь его жены слишком притягательна для всякого рода авантюристов, и оставлять ее без охраны есть не только глупость, но и преступление. В конце концов Олген успокоился, но только благодаря тому, что Рил, у которой на это были свои причины, проявила волю и настояла на том, чтобы оставить для сопровождения всего двух человек. Будь их по-прежнему три десятка, князя все равно не поняли бы.