Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер - Страница 16

Маленькие существа напевали песню, вероятно, чтобы облегчить себе работу. Песня была грустная, и капюшоны подрагивали, словно существа всхлипывали под ними.

Кирки в их маленьких руках пробивали крошечные отверстия в его коже.

Так… так… так…

Ветер уносил стук и слова песни.

Так… так… так…

Иногда, через промежутки, которые для него были мгновениями, а для людей длились столетия, Кофель вздрагивал. Тогда поднимался гул, земля начинала дрожать, и человеческие дома рушились, словно составленные из веток.

Он прислушался к себе.

Скоро он снова пошевелится.

Но до тех пор он и дальше будет наблюдать за странными существами в капюшонах и с кирками, напевающих грустную песню.

Так… так… так…

Так… так…

Так…

Какой бы ни была их цель, его это не волновало.

Якоб Куизль шагал вслед за Андреасом, и низкий стражник то и дело оглядывался на него. Голова гудела, настроение было отвратным. Палач только сейчас обнаружил, что оставил дома табак. Возможно, несколько затяжек немного подняли бы ему настроение. Потом он вспомнил: Лехнер на дух не переносил табачного дыма. Не будь Шонгау насквозь пропитан католической верой, секретаря легко было бы принять за ярого протестанта, враждебного всякому удовольствию.

Палач и стражник шагали по зловонным улицам Кожевенного квартала. Люди выглядывали из окон, провожали глазами странную пару. Кто-то выкрикивал вслед Куизлю насмешки, но другие молчали или крестились, когда широкоплечий гигант проходил мимо их дома.

В Шонгау палача боялись и избегали. Наряду с проведением пыток и казней Якоб обязан был убирать грязь и нечистоты с улиц. Кроме того, он следил, чтобы умершие животные не лежали подолгу по переулкам, а также считался опытным целителем. Куизль приносил городу немало пользы – и тем не менее горожане старались не пересекаться с ним. Считалось, что один только взгляд палача мог принести несчастье. В некоторых регионах необдуманный контакт с таким, как он, мог стоить порядочным ремесленникам членства в гильдии.

Поднимаясь вслед за стражником к Речным воротам, Якоб пытался вспомнить, когда в последний раз ложился спать трезвым. Вероятно, это было за день до того, как он узнал, что его сын Георг не собирается возвращаться в Шонгау. Младший внук Якоба выказывал большой интерес к семейному ремеслу – правда, он был еще слишком мал. Маловероятно, что Якоб успеет воспитать в Пауле преемника.

Достояние его семьи меркло, и он не мог ничего с этим поделать.

Они прошли Речные ворота и вошли в город с южной стороны, где стояли небольшие дешевые кабаки, за последние годы ставшие Куизлю вторым домом. Чаще всего палач сидел один, в стороне от других гостей, и молча пил свое пиво. Люди пока не осмеливались говорить о нем открыто, однако он чувствовал их взгляды, острые, как кинжалы.

Якоб смотрел на облупившуюся штукатурку трактиров, мелочных лавок и ремесленных домов. Потом взгляд его скользнул по кучам нечистот, обрушенной городской стене и многочисленным нищим и ветеранам, жавшимся по низким подворотням. Палач невольно вспомнил о Шонгау своего детства, богатом и могущественном городе. По Леху и крупным торговым путям сюда прибывали иностранные купцы со своими товарами. Янтарь, пряности, соленая сельдь, ткани, шелк и соль из Райхенхалля и Галля в Тироле… Однако со временем важные торговые маршруты сместились, и извозчики Шонгау давно жаловались, что их дело неуклонно шло на спад. Многие из них были вынуждены прирабатывать поденщиками у реки или в многочисленных гончарных мастерских, которые в последнее время появлялись как грибы после дождя. Деньгам, которые прежде стекались в Шонгау, теперь нашлись иные пути.

Как раз подошла к концу вторая воскресная служба, которую посещали в основном семьи патрициев. Под многоголосый звон колоколов люди выходили из городской церкви на рыночную площадь, нагретую утренним солнцем. Слышались разговоры, смех – но стоило показаться палачу, как прихожане замолкали или отводили глаза. Куизль шагал с гордо поднятой головой и бросал на них насмешливые взгляды. Он столько сделал для этого города. Он отлавливал и казнил разбойников, и десять лет назад благодаря его рассудительности был пойман и понес заслуженное наказание полоумный детоубийца. Знания Якоба спасли множество жизней, и тем не менее знать обращалась с ним как с куском грязи. Зато среди бедняков палача уважали, зачастую даже ценили.

Однако вскоре могло измениться и это.

– А, мастер Куизль! – донесся голос из толпы.

Это был Мельхиор Рансмайер, он как раз вышел из церкви. Из-под парика его выглядывала повязка, а улыбка была тонкая и злорадная.

– Старого пьяницу и дебошира наконец-то выволокли из дома? Как вижу, стражник уже ведет тебя в тюрьму, и ты таки понесешь заслуженное наказание за учиненный разбой.

– Я веду его не в тюрьму, а к Лехнеру, – сухо возразил Андреас. – Секретарь вызвал его, и…

Казалось, Рансмайер даже не услышал стражника. Он подступил почти вплотную к Куизлю.

– Я позабочусь о том, чтобы тебя плетьми выгнали из города, Куизль! – прошипел доктор. – Тогда можешь примкнуть к разбойникам, которых обычно вешаешь. И как знать, может, через годик-другой новый палач колесует старого…

– Не зазнавайтесь, господин доктор, – ответил Якоб, наклонившись к Рансмайеру, который был на две головы ниже; при этом голос его был достаточно громким, чтобы могли слышать окружающие. – Мне как-то случилось вздернуть шарлатана вроде вас. Тесно ему было в застегнутых штанах, вот он и вспрыгивал на порядочных жен. Пока его не застукали на улице за срамным делом. У него и на виселице еще стоял – правда, пользы уже не было.

Рансмайер побелел.

– Как… как ты смеешь угрожать мне, палач?! – просипел он.

Он развернулся к прихожанам, которые молча следили за происходящим, показал на Куизля и выкрикнул:

– Этот человек вчера напал на меня самым гнусным образом! Чудо, что я остался в живых.

– Действительно, чудо, – проворчал Куизль. – Если кто тронет мою дочь, восхода он уже не увидит. Барбара, может, и дочь палача, но и у нас есть гордость.

Некоторые из прихожан, одетых весьма скромно, одобрительно покивали. Однако патриции возмутились.

– И чего только не наслушаешься нынче от всякого сброда! – прошипела пожилая женщина с брыжами и взмахнула молитвенником: – Посадите палача в бочку, бросьте в Лех и подыщите нового!

Ее поддержала другая женщина, в черном платье:

– В самом деле, пора бы Совету указать простолюдинам, где их место. Бургомистр Бюхнер давно об этом говорит. Слишком распустился народ в этом городе. – Она брезгливо показала на палача: – И вот что мы получили в итоге…

– Истинно! – вмешался ее супруг.

Это был Вильгельм Харденберг, содержатель больницы Святого Духа, который за последние годы заметно разбогател – и растолстел. Окинув Куизля пренебрежительным взглядом, он заявил окружающим:

– Я помню его отца, он был таким же. Я был тогда еще ребенком, но хорошо помню, как мы забили старого пьяницу…

Для Куизля это было слишком. Он как бык ринулся на онемевшего от страха Харденберга. В последний момент Андреасу удалось схватить палача за ворот рубахи, с треском разорвавшейся.

– Э, думаю, нам лучше убраться отсюда, – предложил вполголоса стражник. – От греха подальше. Чтобы всем нам потом жалеть не пришлось.

Якоб медленно кивнул. Потом сделал глубокий вдох и последовал за стражником по широкой Монетной улице. За спиной раздался голос Рансмайера.

– Твой отец был пьяницей, и ты не лучше, палач! – выкрикнул доктор. – У вас это в крови, до седьмого колена! Попомни мои слова, когда тебе кости будут ломать!

Якоб шагал за Андреасом и старался не слушать.

– Не обращайте на него внимания, – тихо проговорил стражник. – Чума б взяла этого доктора с Харденбергом на пару. Я знаю кучу людей, кто считает так же. Богатеи, может, и правят в этом городе, но живут они благодаря нам, простым трудягам. И нечестивым в том числе, – добавил он с улыбкой. – Кстати, моя жена опять просит ту мазь, которую вы приготовили ей в прошлом месяце.