Ведьма и тьма - Вилар Симона - Страница 39

Он еще что-то говорил: мол, сейчас отведет ее в покои, где все готово к ее приезду. Пусть приведет себя в порядок и явится как достойная госпожа на вечерний прием – ведь сегодня царь Борис предстанет перед князем, вернувшимся в столицу! Калокир, казалось, считает это важным событием, но у Малфриды гул в ушах стоял: он назвал ее женой! Не подругой, не усладой своей, не полюбовницей – а женой! О, если он так решил, то… Она готова стать ею!

Приготовленный для нее покой был великолепен: мраморные стены, порфиром отделанная окантовка сводчатого потолка, ложе с бархатным балдахином, мебель вся в резьбе, повсюду пышные покрывала и бархатные коврики – ступать страшно по такой красоте. Но когда Калокир, заметив, как ей тут нравится, привлек ее к себе, Малфрида вмиг забыла обо всем, кроме жажды его любви. Целовала ромея жарко, ластилась страстно и бесстыдно, уже и застежку на его плече рванула, когда патрикий, растрепанный и задыхающийся, поспешил отстраниться.

– Не могу с тобой сейчас остаться, госпожа моя, как бы сам этого ни хотел.

Он принялся объяснять, что готовит встречу царя Бориса с князем и ему поручено следить за очередностью приема тех бояр, которые явились преклонить колени перед Святославом. Ведь здесь и византийские послы, и комиты готовых вернуться под власть князя земель. А у Святослава и его людей нет опыта приемов, вот Калокир и вызвался все устроить так, как при дворе великого правителя. От этого многое зависит.

– А когда ко мне? – искоса глянув на него, спросила Малфрида. – Соскучилась я по тебе, измаялась совсем. Хочу тебя всего!

Калокир уже от дверей вернулся к ней, целовал так, что ноги у нее подкашивались.

– И я соскучился по тебе, дикарочка моя сладкая. И весь твой буду, как только решим дела государственные. Ты же у меня разумница, должна понимать… К тому же еще неизвестно, как князь отнесется к моему решению отпустить мятежных болгар ради сдачи Преславы…

Последние слова заставили Малфриду опомниться. В ее глазах мелькнула тревога. Она встревоженно спросила, не жалеет ли сам Калокир, что отпустил лютых недругов Святослава, с которыми еще наверняка придется вести бои.

– Я сделал то, что счел наилучшим, – тряхнул головой патрикий. – Надеюсь, князь это поймет.

И поведал, что отправил вслед за отбывавшими мятежниками доглядников, чтобы проследили, куда те направятся. И выяснилось, что часть из них – из той болгарской знати, чьи земли подпали под власть Святослава и которым просто некуда деться. Вот они и двинулись в град Филиппополь. Это сильная крепость, и они рассчитывают там отсидеться. А те, кто случайно сошелся с мятежниками и оказался брошен ими, скорее всего подадутся в Византию, будут просить там убежища.

– А им его дадут? – полюбопытствовала Малфрида. Странно было такое слышать: Византия вступила в сговор с Русью, чтобы русы поприжали болгар, а теперь побежденные бояре болгарские у той же империи убежища просят.

Калокир ушел от ответа. О другом заговорил: дескать, Святослав все еще гневается на Малфриду за то, что посмела она требовать от него изгнания воеводы Волка. И все так же твердит: на что мне эта чародейка без колдовства? И в то же время как будто смирился с тем, что Малфрида стала подругой Калокира, поэтому не будет возражать, если она поселится в Преславе. Но все же ей не следует привлекать к себе внимание Святослава. Пусть держится в стороне, смешается с иными женщинами при дворе, не выделяется среди них.

– Ну что, согласна, госпожа моя? – ласково погладил ее по щеке Калокир. – А уж я тебе такие украшения и наряды тут подобрал – сама царица болгарская в них хаживала. Да только тебе они более к лицу. – И он улыбнулся той самой улыбкой, какая всегда так нравилась Малфриде.

Она немного поразмыслила о сказанном, а потом спросила:

– А Волка Святослав тоже позвал?

Выяснилось, что Волк остался на Дунае в Переяславце, где князь собирается заново возвести порушенное мятежниками капище языческих богов. И уж Волк усердствует: говорят, каждому заново воздвигнутому идолу приносит такие жертвы, что они стоят темные от запекшейся крови.

Малфрида перевела дух. То, что Волка здесь нет, уже славно. И даже сама подтолкнула патрикия к двери.

– Ступай, готовь свой пир. А я пока собой займусь, раз у вас тут торжество. И буду краше всех этих болгарских прелестниц, уж поверь. Вели Невену мою кликнуть!

Прислужница пришла в восторг от роскоши, в которой теперь будет жить ее госпожа. Надо же – царские покои! И даже баня царская в их распоряжении, где все в позолоте и мраморе. А сколько флаконов и кувшинчиков с душистым мылом и благовонными притираниями в шкафчиках, что стоят вдоль стен! О, Невена так украсит свою госпожу Малфриду, что рядом с ней любая болгарская боярыня будет выглядеть как крестьянка с Родопских гор!

Малфрида расслабилась в парной, потом взбодрилась в холодном бассейне. Затем слепые массажисты размяли ее тело, втирая в каждый сустав благоухающие масла. Болгария не желала ни в чем уступать своей сопернице Византии, и прибывшей издалека Малфриде вся эта роскошь казалась непонятной, расточительной, но и очень приятной. И опять подумалось: «Жить бы да жить тут с Калокиром любезным. Ни одной боярыне не позволю к нему приблизиться, а там, глядишь… Ведь женой назвал…»

Выбор нарядов – тоже удовольствие. Ах, какая парча, какой шелк цвета светлого вина, бархат такой расцветки, что она и названия ему не знала, – вроде сероватых сумерек с лиловым отсветом… Малфрида перебирала шуршащие ткани, а потом они с Невеной решили, что облачится она в тугой шелк малинового цвета с золотой оторочкой по подолу, с накладками из каменьев в виде цветов диковинных. Одеяние плотное, тяжелое, в таком придется вышагивать горделиво и чинно. Особенно после того, как Невена уложила волосы чародейки в высокую прическу-прополому[81]. Малфрида поглядела на себя в полированное металлическое зеркало – и не узнала. Глаза, обведенные сурьмой, кажутся строгими и загадочными, губы подкрашены кармином, отчего смотрятся вызывающе. А голова с прической-башней показалась такой большой!.. Чтобы это пышное сооружение из валиков и буклей удерживалось на месте, Невена скрепила его золотой диадемой с расходящимися над бровями зубцами наподобие лучей восходящего солнца. А еще украшения, подвески, кольца! Двинешься – зазвенишь вся.

Когда чародейка оторвалась от зеркала и встала, Невена и прислужницы заахали, замахали руками – не так стремительно, госпожа, двигайтесь плавно, медленно, чтобы прическа не скособочилась, голову держите величаво и ровно, не склоняя! Так полагается!

Малфрида ощутила себя едва ли не в оковах. Да ну их всех!

Служанки едва не плакали, когда эта дикарка принялась вытаскивать из прически булавки, срывать парчовую тесьму, а затем тряхнула головой так, что волосы рассыпались по плечам каскадом.

– Башню из меня неповоротливую сделали, дурищи… Что же мне теперь, даже головы не повернуть, вышагивать, будто аршин проглотила? Дайте-ка сюда гребень!

Так и вышла из покоев в византийском парадном наряде и струящимися до бедер блестящими черными, как смоль, волосами. Только венец с расходящимися надо лбом зубцами-лучиками оставила ведьма – уж больно хорош.

Она шла сводчатыми переходами, такая великолепная и по-варварски прекрасная, что встречные застывали, открыв рты, но при этом не забывая кланяться. Чародейка же шествовала мимо, ни на кого не обращая внимания. Лишь когда оказалась в тронном зале – столь огромном, что его своды поддерживали ряды великолепных малахитовых колонн, – огляделась по сторонам.

Здесь было людно, нарядные гости толпились у стен с пестрой мозаикой; полы были крыты мерцающим мрамором с зеленоватыми разводами. В дальнем конце помещения на возвышении стояло несколько тронных кресел, а присутствующие держались на почтительном отдалении – кто поодиночке, кто небольшими группами. Как заметила чародейка, тут было немало болгарских бояр, обряженных, как ромеи, и так же церемонно державшихся. Но было и немало русских витязей в военном облачении, доспехи у всех начищены до блеска, на пластинах нагрудных отражаются блики факелов. Факелы пылали и в настенных стойках, и на подвешенной на цепях люстре под сводом. От этого в зале было празднично, но и нестерпимо жарко.