Ведьма и тьма - Вилар Симона - Страница 58

Передвигаясь с богомилами, Малфрида по сути была довольна тем, как устроилась. Ее кормили, не сторонились, ей дали теплую одежду, позаимствовав ее из сундука госпожи Андонии, и та не посмела возразить. К чему ей богатство, если она наконец-то может заботиться только о своей душе? А Малфрида приобрела рубаху тонкого сукна, длинное платье без рукавов и теплый овчинный кожушок. Из своего она оставила только черную шапку – стоило появиться отряду рыскавших по округе русов, как она тут же надвигала ее до переносицы, прятала глаза и начинала старчески сутулиться. Испугалась она только однажды – узнав в одном из всадников смоленца Тадыбу. И хотя русы не трогали убогих богомилов, в этот раз Тадыба пристал к Живодану с расспросами – скажи, откуда у нищих бродяг каурый жеребец, привязанный позади одной из повозок. Предводитель солгал, даже глазом не моргнув: дескать, приблудился у монастыря тех святош, которые поклоняются девке, именующей себя матерью Христа. Тадыбе не понравилось, как Живодан отозвался о Богородице, и предводитель отведал плетей, но рус был настолько простодушен, что после того, как его гнев утих, принялся расспрашивать Живодана, где находится этот монастырь. Малфрида смогла перевести дух только тогда, когда усердный Тадыба ускакал, ведя в поводу изъятого у богомилов коня. Ну и ляд с ним!

Но обрадовалась она рано. Ибо вскоре вернулся пернатый проводник Летун и стал носиться над вереницей богомилов, пронзительно крича. Живодан мигом понял, что означает это беспокойство птицы.

– Братья и сестры, бросаем возы и прочь с дороги! – приказал он.

Вот так: ни поклажи своей им было не жаль, ни волов, тянувших повозки. Но, похоже, богомилам нередко приходилось так спасаться. Действовали они слаженно и быстро: женщины и подростки несли корзины со снедью, те из мужчин, кто посильнее, тащили носилки с больными, старики вели детей. Летун продолжал кричать, пока не привел их к ущелью в горах, узкому, незаметному, где по дну бежал ручей. Нищим богомилам пришлось шлепать по ледяной воде, пока они не оказались в безлюдных местах.

В какой-то миг шедшая позади Малфриды Андония прошипела злобно:

– Это все из-за тебя, руска. Вон как нам теперь приходится, да еще и добро пришлось бросить прямо на дороге.

– А ты пожалела добро? – оглянулась на нее Малфрида. – Лучше бы дите свое пожалела.

И засмеялась, видя, как исказилось лицо женщины.

Куда делся ребенок Андонии, можно было только гадать. Но Малфриде было не до того. Она снова видела свои темные сны и набиралась сил. Как же сладко было проснуться и ощутить знакомое покалывание в кончиках пальцев, а потом и бурление крови, спешащей по жилам то горячими, то холодными толчками! А как славно было чувствовать, как шевелятся, словно живые, волосы! В пути Малфриде толком не удавалось помыться, волосы под шапкой свалялись, а как начали они сами собой шевелиться, так сразу словно расчесал их кто частым гребнем, – пышными стали, легкими. Но главное, чтобы это никто не заметил.

Когда же вся сила окончательно вернется к ней? Малфрида решила, что возвращение чар происходит потому, что вместе с богомилами она избегает христианских храмов. И все же таила от них свое колдовское умение. Богомилы порой поступали как язычники – взять хотя бы гадания на крови, – однако и они считали всякое волшебство сатанинскими происками, и, если вечером у костра кто-нибудь начинал болтать о духах и чудесах, Живодан мог такого и посохом огреть.

– Не восхваляй всякое непотребство! – наставлял он. – Цени только то, что от Бога исходит. А когда прибудем к просветленному Владимиру, сами увидите, какие дива с молитвой творить можно.

– А когда же вы надеетесь с ним встретиться? – как-то спросила у Живодана Малфрида.

– Под вечер того дня, который обманутые зовут Рождеством. Тогда Владимир выйдет к нам и начнет с Божьей помощью лечить наших хворых и творить чудеса.

Вот бы поглядеть! Даже Драга, вечно отиравшаяся подле Малфриды, была убеждена – целитель Владимир непременно излечит ее струпья. И тогда красноволосый Перван обратит на Драгу внимание во время обряда.

Малфрида рассмеялась. Она давно приметила среди богомилов этого разбойного вида, но довольно пригожего парня с длинными медно-рыжими волосами. Сильный, громогласный, веселый; он даже над калеками подшучивал, когда тащил их на себе, и те смеялись. Вот об этом неугомонном парне и мечтала дурнушка Драга. «А как там насчет греховных земных страстей?» – все так же смеясь, спрашивала у нее Малфрида, но Драга ничего толком не могла ответить, только мечтательно поглядывала на рослого Первана.

Малфриде стало жаль ее. Однажды она наломала сухих веточек, заварила и, сказав Драге, что это целебный настой, которым врачуют кожные болезни на Руси, промыла отваром лицо девушки.

– Я ведь тоже знахарка, – объяснила она притихшей Драге, а сама попробовала потихоньку нашептать заклятие. Самой хотелось проверить, на что сейчас способна.

Драга послушно сидела, доверчиво подставляя щеки и лоб, и вдруг взволнованно воскликнула:

– Ох, Малфрида, да у тебя глаза светятся!

Ведьма от радости чуть не расцеловала девушку. Значит, сила уже открыто проявляется! Но пока следовало это таить. А то, что у Драги стали осыпаться струпья вокруг рта и на лбу, было приписано чудесному снадобью.

Но люди, узнав, что Малфрида помогла хворой девушке, тоже стали просить о помощи.

– Нет! Нельзя! – огрызалась она. – Язычница я, в вашего Бога не верю. Ждите, когда ваш просветленный чудо сотворит.

– Вот увидишь Владимира – и уверуешь, – заявил рыжий Перван, о котором мечтала Драга.

Этот парень частенько уделял внимание русской знахарке. То руку подаст на подъеме, то поможет ношу нести. А ведьма втихомолку испытывала на нем свои чары: то велит влюбиться в себя, то нашлет страх, чтобы держался в стороне и не докучал. И выходило!

«Скоро я этих убогих покину, если сила и впредь будет так быстро прибывать», – размышляла по пути ведьма. Но пока не спешила. Ибо, став таким же изгоем, как эти нищие, деля с ними невзгоды, тяготы пути и последний кусок хлеба, она словно закрылась от своих горьких мыслей о Калокире… По крайней мере так ей казалось.

Однако порой, когда вдруг нахлынут воспоминания, чародейке становилось невмоготу. А еще сны – не только темные и уютные, после которых словно на дрожжах росла сила ведьмы, но и яркие, красочные, в которых к ней приходил Калокир… Такой же красивый, кареглазый, нарядный, каким полонил ее сердце. Во сне он то улыбался, то смотрел с грустью и как будто звал ее… «Я люблю тебя, чародейка, жизнь моя пуста без тебя. Вернись!..» – умолял он ее. И там, в сновидениях, Малфрида начинала ему верить, рвалась к нему. А проснувшись поутру, думала – уж не поторопилась ли она сбежать, так и не поговорив с Калокиром? Но затем вспоминала, с какой гордостью он поведал князю Святославу, что обручен с порфирородной царевной, и душу снова опаляли гнев и боль. О, это была жестокая рана, однако боль отступала во время тяжелых переходов, когда больше думалось о том, как она устала и голодна, и о все новых странностях ее спутников. И хорошо: она должна забыть Калокира.

Богомилы продвигались своими путаными тропами медленно. Но знали точно: к Рождеству наверняка окажутся у пещеры, где обитает просветленный Владимир.

– Не все знают туда дорогу, а если бы и знали, не всякому дано дойти, – рассказывал Малфриде по пути Живодан. – Владимир много лет живет уединенно, и далеко не всех соглашается принять. А когда выходит к верующим… О, я помню, как впервые там оказался!.. Я был совсем мальцом, да еще и покалеченным. Сбросил меня конь, ушиб я спину, а лекари-монахи сказали, что ходить я больше не смогу. А значит, стану обузой семье. Вот тогда, не зная, как со мной поступить, родители и понесли меня к пещере Владимира. И я узнал этого великого слепца!

– Так он слеп? – удивилась Малфрида.

– Просветленный Владимир пострадал за свою веру. Христиане выкололи ему глаза! С тех пор он ушел в земную глубь, где его невозможно найти. Он живет в вечном мраке, но в известные дни выходит наружу и помогает истинно верующим.