Адвокат - Гришем (Гришэм) Джон - Страница 18

Я внимательно слушал. Мордехай читал мои мысли.

— Видишь ли, Майкл, — он впервые обратился ко мне по имени и на ты, — бездомные как бы лишены голоса. Их никто не слышит, до них никому нет дела, и помощи они ни от кого не ждут. Попытка добиться положенных им льгот по телефону заканчивается ничем: трубку просто кладут на стол. У многих нет даже почтового адреса. Чиновникам на все наплевать, они надувают тех людей, которым должны оказывать помощь. Поднаторевший в схватках социальный работник в состоянии заставить их по крайней мере выслушать себя, а то и полезть в папку. Но если трубку снимет юрист да еще рявкнет в нее что-нибудь грозное об ответственности должностного лица перед законом, тут они начинают суетиться, как тараканы, и дело сдвигается с мертвой точки. Из боязни потерять кресло чиновник готов разбиться в лепешку. «Как вы сказали, у него отсутствует адрес? Ничего страшного, перешлите чек ко мне, я сам его вручу вашему клиенту»…

Мордехай размахивал руками, повышая голос. Он оказался весьма красноречивым оратором. Я представил, как убедительно звучали бы его слова для жюри присяжных.

— А вот другая история, — продолжал он. — Около месяца назад один мой клиент пришел в бюро социальной помощи, чтобы заполнить форму на получение льгот — обычное дело. Ему за шестьдесят, страдает хроническими болями в позвоночнике. Если десять лет подряд ночевать на скамейках парка, заболит не только спина. Два часа старик простоял в очереди у входа, вошел, прождал еще час перед окошком, а когда наконец раскрыл рот, чтобы изложить свою просьбу, секретарша — бездушная тварь, у которой, видите ли, было в тот день дурное настроение, — вылила на него ушат грязи, не забыв упомянуть и про ужаснувший ее запах. Естественно, старик оскорбился и ушел. Явился ко мне, я тут же сел на телефон. В результате три дня назад в этом чертовом бюро состоялся маленький спектакль. Мы явились туда вместе, он и я, а там нас уже ждали: секретарша, ее начальник, его начальник, директор всей конторы и крупная шишка из управления социальной помощи. Стоя лицом к лицу с моим клиентом, секретарша зачитала целую страницу извинений. Ах, как трогательно она говорила! Мне вручили нужные бланки, причем присутствовавшие в один голос заявили, что просьба моего клиента будет рассмотрена незамедлительно и со всем вниманием. Вот это и есть торжество справедливости, Майкл, вот это и есть закон улицы. Главное — сохранить достоинство.

Последовала вторая история, третья… Конец у всех был один: с помощью бессребреников изгои общества одерживали победу за победой. О поражениях Мордехай не обмолвился ни словом — сейчас его задачей было заложить прочный фундамент нашего сотрудничества.

Я забыл о времени. Он так и не вспомнил о своей почте.

В обратный путь мы тронулись, наверное, за час до наступления темноты — самое подходящее время вернуться в маленький уютный подвал, пока его не заполонила уличная орда. Присутствие Мордехая вселяло в меня уверенность и спокойствие.

Пока нас не было, мисс Долли вновь умудрилась раздобыть цыплят. Исходившие паром, они дожидались меня.

В час пик к нам присоединилась Джоанна, жена Мордехая, такая же бодрая и обходительная, как и он, и почти такая же крупная. По ее словам, под стать родителям вымахали и сыновья — оба за метр девяносто. В семнадцатилетнем Кассиусе, восходящей звезде баскетбола, было больше двух, когда его жизнь оборвала пуля.

Домой я отправился за полночь.

Ни Онтарио, ни его семейства увидеть мне так и не удалось.

Воскресное утро началось с телефонного звонка Клер. Она потревожила меня, чтобы сообщить, когда рассчитывает быть дома. Я предложил поужинать в нашем любимом ресторане, однако, сославшись на отсутствие настроения, Клер отказалась. Спрашивать о том, что случилось, я не стал. Мы оба давно отвыкли от сантиментов.

Поскольку мы жили на третьем этаже, я пробовал убедить доставщика воскресной «Вашингтон пост» оставлять газету у двери квартиры. Однако ничего не получилось: в большинстве случаев за порогом было пусто.

Метеопрогноз обещал на сегодня три градуса мороза.

Одевшись после душа потеплее, я только собрался сбегать за газетой, как услышал выпуск теленовостей. До меня не сразу дошло, о чем говорит ведущий. Я зашел на кухню и прибавил звук. Ноги внезапно стали ватными.

В субботу около одиннадцати часов вечера полицейский патруль заметил в районе Форт-Тоттен-парка небольшой автомобиль, примерзший к асфальту. В машине были обнаружены тела четырех детей и молодой женщины. Смерть наступила от удушья. По мнению полиции, жившая в машине семья ради тепла не выключила двигатель, а проходивший мимо снегоуборщик намертво забил выхлопную трубу снегом.

Две-три незначительные детали и никаких имен.

Хлопнув дверью, я выскочил на улицу и, чудом сохраняя равновесие на обледенелом асфальте, ринулся к киоску, стоявшему у перекрестка Пи-стрит и Висконсин-авеню. Задыхаясь от ужаса, вырвал из рук продавца газету. Заметка, явно вставленная в последнюю минуту, начиналась в самом низу первой полосы. Имен не было и здесь.

Лихорадочно отшвырнув первую половину газеты, принялся искать продолжение во второй. Четырнадцатая полоса: обычный полицейский комментарий со стандартным предупреждением об опасности засорения выхлопных труб. Но сообщались и более значимые мелочи: матери по имени Лонти Бертон оказалось всего двадцать два года, младенца звали Темеко, двухлетних близнецов — Алонсо и Данте. Старшим, как я уже догадался, был Онтарио.

Похоже, я невольно вскрикнул, потому что совершавший утреннюю пробежку мужчина кинул в мою сторону испуганный взгляд. Сжимая в руке газету, я медленно зашагал прочь.

— Простите! — послышался сварливый голос. — А заплатить вы не желаете?

Я продолжал идти.

— Эй, парень! — Продавец догнал меня и шлепнул по спине.

Даже не оглянувшись, я бросил на асфальт пятидолларовую бумажку.

Недалеко от дома я прислонился к кирпичной ограде роскошного особняка, тротуар перед которым был тщательно очищен от снега и льда, и перечитал заметку — медленно, вдумчиво. Вдруг я что-то не понял, вдруг им посчастливилось избежать трагической развязки? Мысли у меня путались, из лавины вопросов самыми тяжелыми были: почему они не вернулись в приют и неужели младенец так и умер в моей куртке?

Поиск ответов причинял мучительную боль, я с трудом двинулся дальше. Грудь сдавливало чувство вины. Почему я ничего не сделал еще тогда, в пятницу? Ведь можно было привезти мать с детьми в мотель, обогреть и накормить их.

Едва я открыл дверь квартиры, раздался телефонный звонок. Мордехай. Решил узнать, видел ли я сегодняшнюю газету. Вместо ответа я напомнил ему про мокрую пеленку.

Имен Мордехай никогда не слышал. Я передал ему свой разговор с Онтарио.

— Мне искренне жаль, Майкл.

— И мне. — Слова застревали в глотке, не хотели выходить.

Я договорился с Мордехаем встретиться позже, опустился на диван и без единого движения просидел около часа.

Когда оцепенение прошло, спустился на улицу и вытащил из багажника «лексуса» пакеты с едой и подарками.

Наверное, любопытство заставило Мордехая явиться в полдень ко мне в офис. До этого ему не раз приходилось бывать в солидных и крупных фирмах, но сейчас Грин хотел увидеть место, где упал с разнесенным черепом Мистер. Я показал ему конференц-зал, кратко упомянув об основных моментах того памятного дня, затем мы спустились вниз и сели в его машину. Слава Богу, движение в выходной день было не особо напряженным — на другие машины Мордехай не обращал внимания.

— Матери Лонти Бертон тридцать восемь. В данное время она отбывает десятилетний срок за торговлю наркотиками, — сообщил он. — Есть два брата — тоже за решеткой. Сама Лонти занималась проституцией и курила крэк. Об отце ничего не известно.

— Откуда сведения?

— Я разыскал ее бабку. Когда она виделась с Лонти в последний раз, у той было трое детишек. Зарабатывала на жизнь помогая матери. Бабка сказала, что порвала с дочерью и внучкой всякие отношения после того, как они связались с наркотиками.