Охота на гончих - Федотова Надежда Григорьевна - Страница 103

От портного Ингрид раз в неделю на ночь домой отпускали – я говорила, что младенцы были спокойные. Так и тем вечером было. Пришла она поздней, чем всегда, совсем по темноте, а сама такая довольная, румяная да веселая! Я уж возрадовалась – давненько дочкиной улыбки мы не видели. Зову ее за стол (вечерять как раз садились), да между делом спрашиваю: «Что за радость, Ингрид, душечка?» А она смеется – мол, скоро узнаете. Скоро, мол, все узнают! Глядит на меня, ласточка, улыбается, а глаза – что твои омуты черные… В жизни у дочери я такого взгляда не видела! Мне бы, дурище, смекнуть, что сами боги мне знак подают, а я вместо того давай гадать, уж не завелся ли кто у дочки? Так ведь и пора бы уже, думаю, ведь третий год вдовеет. Ингрид-то моя хорошенькая была, сватались к ней, как зять утонул, да она ни в какую… Ну вот я, клуша старая, о счастье ее возмечтала, а сама на стол собираю. Зову Ингрид, а она все смеется – не хочу, мол, матушка, я у хозяев поела, дайте мне лучше воды – так к вам торопилась, аж в горле пересохло. Еле уговорила ее хоть чуток похлебки попробовать. Ох, знать бы! Родное ж дитя своими руками!.. – Тут старушка, не сдержавшись, горько разрыдалась, и леди Мак-Лайон стоило немалых усилий ее успокоить. – Вы простите меня, госпожа. Тяжко мне. Думала, за столько-то времени отойду, ан нет… Дальше что было? Ну, пока мы ели, дочь со средненьким внуком возилась, смеялась, целовала его, сиротку. Потом встала, чтоб мне помочь со стола прибрать, тут ей и поплохело. Пошатнулась моя ласточка и говорит: «Что-то устала я нынче. Дай, – говорит, – матушка, мне еще воды, да я прилягу». Я кружку поднесла, гляжу – а Ингрид белее снега. Уж не прихворнула ли? Я ее давай скорей в постель укладывать, а она все смеется, дескать, как это ее так угораздило? Потом, конечно, уж всем не до веселья сделалось. Как ее полоскало, бедняжку мою, как ее корчило! И ведь еле дышит, вся дрожит, а меня же, дуру, успокаивает! Лепечет что-то, по рукам гладит… Послала я старшего внука на соседнюю улицу, к знахарке, та быстро прибежала, да только руками развела. Не поможешь, мол. Так и ушла моя Ингрид, оставила нас горевать одних-одинешенек… А как прознали об том наутро, так и понеслось по городу – мол, неспроста; мол, отравили; мол, дыма без огня не бывает! Сколько твердила я про похлебку, что грибы, видать, не те в котел попали, да только уж никто меня не слушал. Ты-то жива, говорят. И внуки малые живехоньки, и портного Трюггви семейство не почесалось даже… Да только уж вы небось знаете, госпожа, как легко не тот гриб срезать, да как просто его потом проглотить! Злым сплетникам только дай волю. Ингрид никому не делала плохого, зачем бы кто-то стал ее травить? Да и пришла она из хозяйского дома здоровой да веселой! Всё грибы проклятые, всё они – и я, ротозейка!..»

Нэрис, вспомнив последние слова безутешной матери, медленно покачала головой. Ни старушка, ни проклинаемая ею похлебка в смерти Ингрид были не виноваты. Нет, отравление-то было налицо, и крайне сходное с отравлением именно грибами… Однако ели похлебку – именно ели, а не «попробовали пару ложек» – и родители кормилицы, и ее дети. Овощи в суп (об этом Нэрис поинтересовалась особо) старушка всегда режет мелко. Маловероятно, чтобы один или два злокозненных гриба, невесть как собравшись в одной миске, достались именно Ингрид!

Опять же не сходилось по времени. Кое-какие тревожные признаки возникли еще до того, как семья села ужинать. По свидетельству матушки, кормилица явилась домой непривычно оживленная и мучимая жаждой, хотя запыхавшейся вроде не выглядела. Смеялась без причины, хотя склад характера имела отнюдь не истерический… Но самое главное – взгляд! Старушка обмолвилась о «черных омутах», а глаза у Ингрид, как у большинства северянок, были светло-голубые. Расширенные зрачки, так же как и сильно суженные, – один из первейших признаков отравления. И мать заметила это до того, как позвала дочь за стол.

Кормилица отказалась от ужина, добавив, что успела поесть у хозяев. Но и там отравиться ей было сомнительно – слуги доедали то, что осталось после господ, а сами господа по сей день пребывали в добром здравии. Равно как и прочая челядь: дом Трюггви Нэрис посетила сразу же, как распрощалась с матерью покойной Ингрид. И, помимо общего благополучия всех его обитателей, узнала, что кормилицу в день ее смерти отпустили пораньше. От Верхней улицы до родительского дома идти ей было недолго – не больше получаса. Где же она пропадала, если ушла от портного еще засветло, а к матери явилась по темноте?.. Куда она ходила, с кем встречалась – этого теперь, спустя столько времени, уже не дознаешься. Ясно одно: несчастную женщину отравили, и отравили намеренно. Не у портного, не дома, не очень понятно как да чем… Тут Нэрис задумчиво покачала головой. Яд был, очевидно, сильный. Тогда почему он не убил кормилицу раньше? Ведь, по словам ее матери, с момента возвращения Ингрид домой и до ее смерти прошел едва ли не час. Яд был принят на полный желудок? Но тогда его действие было бы ослаблено большим количеством пищи и – позднее – несколькими приступами рвоты. Обычно ведь при отравлениях первым делом очищение желудка и предписывают… Но здесь это не помогло. Никаких ран и подозрительных царапин на теле покойницы тоже не было, значит, яд не мог попасть напрямую в кровь. Но ведь как-то попал же!

Леди Мак-Лайон с досадой стукнула кулаком по луке седла. Очевидно, над этой загадкой еще придется поломать голову. Как и над тем, кого покойная Ингрид считала своими «заступниками». Она говорила об этом матери и, кажется, была твердо уверена в этих людях. Или в каком-то одном человеке. Кто же он был? И не с ним ли кормилица виделась перед тем, как отдать Богу душу?..

– Госпожа! – Бас Ульфа прервал мучительные раздумья хозяйки. – Торговая слобода показалась. Заезжать-то будем? Его сиятельство вроде упоминали…

Нэрис заторможенно кивнула. Торговая слобода. Да, Ивар просил заехать. Что-то купить? Из еды?.. А, нет! Чай же! Леди встряхнулась и посмотрела на норманна уже более осмысленным взглядом.

– Да-да, конечно, – торопливо кивнула она. – Сворачиваем… Ох, я и не заметила, что уже сумерки подступают!

– Скорей погода портится, – сказал едущий позади нее Орм. – Опять. Ну и зима нынче выдалась.

– Тогда поторопиться надо, – взглянув на потемневшее небо, забеспокоилась Нэрис. – Не дай бог, снова метель!..

– Это вряд ли. Ветра нет. Тихоня, лошадей-то у ворот оставим или верхами?

Ульф оглядел толкущийся близ слободы народ, прикинул, что внутри сейчас еще теснее, и качнул головой:

– Снаружи подождут. Вон коновязь, и человек при ней имеется. Пешком быстрее выйдет. Нам чего надо-то, госпожа?

– Чаю…

Один из бойцов Пустоглазого, что сопровождали леди Мак-Лайон, Ульфа и четверых дружинников сэконунга, повернул голову:

– Тогда вам в самый конец, госпожа. К восточным купцам. У них там и пряности, и другое разное. Мы проводим, чтоб не заблудились, всяко нам в одну сторону!

Нэрис благодарно улыбнулась, с помощью Тихони выбираясь из седла. Близость шумного торжища всегда действовала на нее ободряюще. «Про яд после подумаю, – решила она, в кольце своих охранителей направляясь к воротам. – Вечером. Рецепты полистаю, может, Ивар еще что подскажет… Он, конечно, не лекарь, зато покойников, непонятно чем травленных, на своем веку повидал уж точно больше моего!»

Снаружи заметно потемнело. Астрид, остановившись на пороге лавки, бросила озабоченный взгляд вверх.

– Надо было раньше, – пробормотала она, сгружая плотные свертки в руки служанке. – Вон какие облака набежали. Если так и дальше пойдет, скоро вся торговля свернется, а нам еще в рыбный ряд… Где Нанна?

– Они с Хальми к саням ушли, госпожа. Товар отнести.

– А-а-а, – задумчиво протянула невестка конунга. – Ну пусть. Это и ты унесешь, а рыбы нам много не надо. Пойдем!

Запахнув плащ, Астрид кивнула трем молчаливым бойцам, что ожидали ее снаружи вместе со служанкой, и быстрым шагом направилась в сторону широких крытых прилавков. Оттуда долетали звучные голоса рыбаков, на все лады расхваливающих свой товар.