Перевоплощение и карма их значение для культуры современности (ЛП) - Штайнер Рудольф - Страница 5

Подумайте: наши обыкновенные воспоминания, наша обыкновенная память в самом деле создают некие воспоминания-представления. Сообразите, как возникает в вашей памяти какое-нибудь особенно неприятное событие, совершенно сразившее вас лет двадцать тому назад. Возможно, это событие представляется вам образно и во всех подробностях, но той боли, которую испытали в то время, вы не чувствуете в своих воспоминаниях так, как чувствовали тогда. Эта боль в представлении, всплывшем в памяти, каким-то образом стерлась. Разумеется, тут могут быть разные степени, и может статься, что нечто поразило человека настолько, что он, вспоминая о пережитом, опять и опять испытывает новую, сильную боль. Но общее положение, высказанное сейчас, все же остается в силе, и мы можем заключить из этого, что наши воспоминания о нынешнем воплощении суть вспоминание представлений, в то время как пережитые чувства и даже волевые импульсы возникают в душе, не имея той же интенсивности; во всяком случае, они несравнимы с первоначальными. Вообразите только какой-либо характерный пример, и вы увидите, сколь велико различие между всплывающим в памяти представлением и тем, что в обычной жизни в нынешнем воплощении остается от испытанных чувств и волевых импульсов. Представьте себе, скажем, человека, пишущего мемуары. Возьмем Бисмарка, который дошел в своих мемуарах до того момента, когда он готовился к немецко-австрийской войне 1866 года, и представьте, что должно было происходить в душе Бисмарка в тот невероятно критический момент, когда он управлял событиями вопреки целому миру предрассудков и целому миру волевых импульсов. И вот вы уже не можете представить себе, как все это жило в душе Бисмарка, но видите, что все, что он тогда пережил непосредственно под впечатлением происходившего, погрузилось в глубины его души. Вы видите, насколько поблекли чувства и волевые импульсы, когда Бисмарк писал мемуары, по сравнению с тем временем, когда он вершил эти дела. Любому должно стать ясно, каково различие между аспектом представлений и тем, что принадлежит области чувств и волевых импульсов.

Тот, кто немного знаком с антропософией, поймет и то, о чем говорилось уже неоднократно с других точек зрения, а именно что процесс представления, представление, имеющее характер памяти, является в нашей душевной жизни тем, что — будучи возбуждаемо извне, внешним миром, в котором мы живем в наших физических телах, — имеет в этом случае значение только для одного этого воплощения. Мы всегда приводили из антропософских принципов ту великую истину, что все представления, все понятия, которые мы усваиваем, воспринимая нечто своими чувствами, опасаясь чего-либо в жизни или надеясь на что-либо, — речь идет об относящемся к представлениям, а не к душевным импульсам — что все представления, которые мы получаем в жизни, исчезнут очень скоро после того, как мы пройдем сквозь врата смерти. Ибо представления относятся к тому, что минует в физической жизни, что сохраняется в наименьшей степени. Но всякий, кто вообще с какой-либо стороны пытался вникнуть в законы реинкарнации и кармы, легко поймет — я уже и здесь упоминал об этом, — что наши представления, поскольку мы усваиваем их в жизни, про-текающей в отношении к внешнему миру или к вещам физического плана, находят свое выражение в языке, и потому мы можем некоторым образом связывать речь с жизнью представлений. Всякий знает, что изучать язык приходится в каждой отдельной инкарнации. Ибо, хотя совершенно ясно, что множество современных гимназистов жили в одном из прежних своих воплощений в Древней Греции, изучать греческий язык никому не становится легче из-за того, что он может вспомнить, как говорил по-гречески в прежнем воплощении. Язык в полной мере является выражением жизни представлений, и судьба языка подобна судьбе жизни представлений; поэтому представления, живущие в нас и относящиеся к физическому миру, и даже те представления, которые мы должны получать о высших мирах, всегда определенным образом окрашены впечатлениями физического мира. Только если мы сможем проникнуть взором сквозь этот символ, мы увидим то, что могут сообщать представления о высших мирах. Но те непосредственные представления, которые мы можем приобрести здесь, в физическом мире, определенным образом связаны с жизнью между рождением и смертью. После смерти мы как раз не образуем представления так, как делаем это здесь; но там мы видим представления, там они являются нашими восприятиями, там они присутствуют так, как в физическом мире присутствуют краски или звуки. В то время как в физическом мире то, что человек воображает с помощью представлений, берется им только выраженным в физическом материале — чего легко можно не заметить, — в бестелесном состоянии представления предстают нам такими, каковы здесь краски или звуки. Человек не может, правда, видеть красного или синего, как он видит эти цвета здесь, своими физическими глазами, но то, чего он здесь не видит, о чем он здесь создает себе представления, там для него подобно красному, зеленому цвету или какому-либо звуку в этом мире. В то время как в физическом мире то, с чем мы знакомимся лишь в виде представлений — а лучше сказать, в виде понятий в смысле, вложенном в этот термин в "Философии свободы", — возможно увидеть лишь сквозь оболочку жизни представлений, для бестелесной души предстает так, как физический мир для обыкновенного сознания.

В физическом мире есть люди, которые полагают, что, кроме вещей, дающих чувственные впечатления, больше, собственно, ничего и не существует. А то, что можно уяснить себе лишь при помощи понятия, — к примеру то, как можно охватить все, что могут дать чувства, понятием "ягненок" или, скажем, понятием "волк", то есть то, что позволяет разобраться в материальном, — может даже отрицаться теми, кто не желает придавать значение ничему, кроме чувственных впечатлений. Мы можем сказать: человек в своих представлениях способен создать себе картину, образ всего, что он видит в ягненке, и так же может создать образ всего, что видит в волке. И вот обычное воззрение пытается внушить человеку, что нечто образуемое при этом в форме понятий нужно оценивать не выше "всего лишь понятия". Но если мы посадим волка в клетку и в течение продолжительного времени будем кормить его одними ягнятами — так что, если он раньше ел что-либо другое, оно как материя уже вне его, а он наполнен одною только ягнячьей материей, — то ведь никто не поверит, что волк благодаря этому стал ягненком. Очевидно, что понятие, разъясняющее чувственное впечатление, является реальностью. Нельзя отрицать: то, что образует понятие, умирает. Но то, что живет в волке или в ягненке, входит в его состав и не может быть увидено физическим оком, это становится зримым, начинает восприниматься в жизни между смертью и новым рождением.

Итак, если сказано, что представления связаны с физическим телом, то никто не должен выводить отсюда, что у человека в жизни между смертью и новым рождением отсутствуют представления, или лучше сказать, содержание представлений. Исчезает только то, что вырабатывает представления. Наша жизнь представлений, как мы знаем ее в физическом мире, имеет значение только для жизни в этом воплощении. И я уже упоминал, как в связи с сознанием, что жизнь представлений, имеющая значение для чувственного мира конкретной инкарнации, относится лишь к этой инкарнации, — упоминал о том, как Фридрих Хеббель записал в дневнике любопытный план драмы. У Хеббеля была идея, что перевоплотившийся Платон учится в гимназии и, понятно, производит на учителя самое плохое впечатление, получая худшие оценки именно из-за полного непонимания учения Платона! Это также указывает на то, что идейная система Платона, жившая в нем в виде мысли, не передается в той же самой форме в следующую инкарнацию.

Чтобы разумно осмыслить эти вещи, нужно рассмотреть душевную жизнь человека под определенным углом зрения. Нужно задать себе вопрос: какое содержание несем мы с собой в душевной жизни?

Первое — это наши представления. То, что эти представления, спаянные с чувствами, могут создавать волевые импульсы, не мешает нам говорить об особой жизни представлений в нашей душе. Ибо, если и есть люди, которые почти не в состоянии задержаться на, можно сказать, чистом, голом представлении, которые, если они что-то себе представляют, сразу воспламеняются сильной симпатией или антипатией, то есть немедленно переходят к другим душевным импульсам, это не мешает тому, что жизнь представлений может быть отделена от иных душевных содержаний.