Стратегия Русской доктрины. Через диктатуру к государству правды - Аверьянов Виталий - Страница 5

В верховной власти есть своя мистика, многим непонятная. Эта мистика, может быть, сводится к тому, что носитель верховной власти отождествляет себя со страной. Сохранение страны и сохранение власти над страной становится трудно различимым делом. Ведь носитель суверенитета, его личностное воплощение, который предполагает завтра отказаться от продления своей воли, по существу «сдает» и самое страну в другие руки. Это своего рода бегство с корабля, которое предполагает незаинтересованность в дальнейшем движении корабля тем же курсом и вообще в его выживании (иными словами, получается, что «демократия» с постоянной сменой власти пагубна для страны без глубоко укоренившейся элиты, без продуктивной, незастойной стабильности). Если же возобладает принцип суверенности – то сохранение режима личной власти означает и сохранение корабля, и стратегическое прочерчивание целостного курса в будущее.

В этом смысле для консервативного мировоззрения не слишком важно, какой именно механизм избирает власть для закрепления суверенитета и стабилизации существующего режима. В политической практике России существовали разные методы решения этой проблемы: многие русские императоры меняли существующий порядок престолонаследования, исходя из сложностей конкретной ситуации. В советский период власть предпочитала избегать рисков, связанных с перемещением политических рычагов из одних рук в другие, с помощью создания новых форм и конфигураций верховной власти: например, переход функций от предсовнаркома к генсеку, сочетание высших постов в лице одного руководителя и т. д.

Сейчас наиболее популярная рекомендация в адрес власти: наделить главу правительства в России фактически президентскими полномочиями, совместить высшие посты и тем самым элегантно уйти от необходимости ломать голову над пресловутой «проблемой 2008». В контексте консервативных преобразований такое решение представляется половинчатым. Более последовательный путь: создание принципиально новых институтов и форм верховной власти – при этом действительно можно сохранить выборную должность президента. Верховная власть может и обязана во имя России опереться на новые вертикальные структуры, не связанные с общенациональными выборами. По сути это означает отказ от панамериканистской модели «президентской власти».

Безотносительно выборов и всевозможных тактических сложностей просматривается только один последовательный выход – власть должна сама бросить клич социальной правды, предложить народу реализацию чувства социальной правды. Она должна призвать активное здоровое население, во-первых, в элиту («делайте карьеру!»), во-вторых, в реальный сектор экономики через учреждение масштабных проектов. Это должна быть идеология не «потребительского общества», не «свободного рынка», который сам за нас все вспашет и засеет, но идеология национального развития, волевого проекта, опирающегося на сознательно выстраиваемый «образ будущего». Мечта русского гражданина не должна описываться схемами телевизионной рекламы, нереалистическими потребительскими ожиданиями, надеждой на выигрыш, свалившийся с неба – мечта должна быть связанной с созидательными проектами, в которых у него есть возможность участвовать. При этом мечта должна пробуждать в русских чувства солидарности, напоминать им об их исторической общности, пробуждать желание стать ближе друг к другу, своим соседям и сослуживцам.

Ключевой аспект социальной мутации нашего общества лежит в сословии чиновников, которые рассматривают службу как потребление. Потребительские установки, которые чиновничество воспроизвело и в преумноженном виде направило в толщи нашего народа, породили уродливые сдвиги традиционных социальных ролей. Смутное время создало условия, с одной стороны, «отпуска всех на волю», когда никому ни до кого нет дела, с другой стороны, спонтанной классовой войны, когда сильные обирают слабых. Наиболее ярко «война классов» олицетворялась в стихии русского бандитизма 90-х годов. Несомненно, криминальный слой нашего общества вобрал в себя многие продуктивные, жизнеспособные человеческие ресурсы. Много провинциальной молодежи, потенциальных армейских и милицейских офицеров, пошли в Смутное время на службу не государству, а «братве». Этот агрессивный потенциал, будь он направлен не на самоистребление, а вовне, мог бы преобразоваться в энергию наступления России, ее победоносной экспансии. Воинственность целого поколения была замкнута на самое себя.

Важно сказать и о том, что русский обыватель в Смутное время представлен преимущественно фигурой предпринимателя. При этом в зону «предпринимательства» затолкнули всех, кого только можно. Скитающийся в поисках пропитания и сдающий стеклотару бомж – это своего рода образчик «предприимчивости». Производитель был вынужден переквалифицироваться в посредника, взять «риск» за свое дело, включиться в игру финансовых пирамид. В Смутное время обыватель, который служит на производстве – это нонсенс, «списанное поколение», по выражению либералов. Что касается интеллигента, то он сделался в эту эпоху абсолютно неуловимой субстанцией, раздробленной в бесконечном числе кружков и клубов. Даже вожди интеллигенции – академики, политтехнологи – замкнуты в более или менее расширенные междусобойчики. Любая масштабная попытка прорыва в общенациональное поле оканчивается провалом. Общенациональное поле сужается до нескольких монополистических СМИ, но в этой точке интеллигенция уже перетекает во власть, в политику. Ибо всякий имеющий большой информресурс становится: а) кормящимся от рекламы предпринимателем, и б) политиком, даже если он снимает передачи про домашних животных.

Мобилизация населения России на новые национальные проекты связана с восстановлением нормы досмутных времен, а именно: восстановлением традиционных классовых ролей, которые в Смутное время мутировали. Необходим переход значительного числа обывателей обратно из неудачливого бизнеса на службу, переход интеллигенции из кружковщины к своим прямым обязанностям: учить и лечить.

Возврат от стихийной социальной стратификации к клановой и общинной, не говоря уже о возврате к индустриальной стратификации общества – был бы сегодня не регрессом, а скорее самозащитой государства и общества. В противном случае государство будет постепенно разрушено внешними силами, поскольку долларовые эквиваленты социальных ценностей со временем полностью размоют все «качественное» в России. Царство количества размоет всю нашу специфику, все остатки «органического» начала.

Мне уже доводилось писать (в «Эксперте» в 2002 году), что чиновничество с его корыстным произволом рассматривает ужесточение власти и укрепление государства как выпуск новой серии негласных индульгенций на злоупотребления. У нас вообще принято отождествлять государственность и класс чиновников. Никого не удивляет, что установка на укрепление государства оборачивается лишь новыми возможностями для коррупции и злоупотреблений. Между тем, укрепление государства по своей природе является прямо противоположным процессом: чем сильнее государство, тем опаснее для чиновника нарушать законы и распоряжения.

Рекрутирование новой элиты, новых человеческих ресурсов должно пойти на этот раз не столько через выборы снизу, сколько через призыв сверху. Это должна быть идеологическая ротация элиты.

В инициативе по созданию новой общенациональной палаты с авторитетным рекомендательным голосом в государственной работе и контрольными функциями есть как некоторая надежда, так и свои опасности. Формулируя суть своего предложения об Общественной палате.