Цент на двоих. Сказки века джаза (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт - Страница 20

Она стала думать, что будет говорить на этом празднике, который уже обещал стать выдающимся, – на это намекали раздававшийся то тут, то там высокий женский и низкий мужской смех, звук множества каблучков, поднимавшиеся и спускавшиеся по лестнице пары. За многие годы у нее выработался свой, особенный стиль речи, им она и воспользуется: в нем смешались современные выражения, газетные штампы и студенческий сленг, спаянные воедино и создававшие ощущение беззаботности, легкого вызова и изысканной чувственности. Она чуть улыбнулась, услышав, как сидевшая на ступеньках лестницы невдалеке от нее девушка произнесла: «Да ты и половины не знаешь, милочка!»

И от улыбки ее гнев на мгновение улетучился, – закрыв глаза, она глубоко, с удовольствием, вдохнула. Расслабленно опустив руки, она коснулась гладкой ткани узкого платья, подчеркивавшего ее фигуру. Еще никогда не ощущала она столь остро свою мягкость, и никогда еще не наслаждалась она так сильно белизной своих рук.

«Я приятно пахну, – подумала она, а затем сказала себе: – Я создана для любви».

Ей понравилось, как это звучит, и она мысленно повторила это еще раз; затем у нее в голове неизбежно возникла череда новорожденных восторженных грез о Гордоне. Каприз ее воображения, благодаря которому два месяца назад она обнаружила свое возникшее невесть откуда желание увидеться с ним снова, теперь стал казаться указующим перстом, ведшим ее на этот бал, к этому часу.

Несмотря на внешнюю красоту, Эдит была девушкой серьезной и не склонной к скоропалительным решениям. В ее характере наблюдались такая же склонность к взвешенным поступкам и такой же юношеский идеализм, как и у брата, которого эти черты склонили к принятию социализма и пацифизма. Генри Брейдин покинул Корнельский университет, в котором служил преподавателем экономики, и приехал в Нью-Йорк, чтобы щедро одаривать народ упакованными в столбцы радикальной еженедельной газеты новейшими средствами от неизлечимых общественных зол.

Менее наивная Эдит вполне удовлетворилась бы излечением одного-единственного Гордона Стеррета. В Гордоне чувствовалась определенная слабость, которой ей следовало бы заняться; в нем была некая уязвимость, на защиту которой она готова была встать. И еще ей нужен был человек, которого она давно знала, тот, кто уже давно ее любит. Она немного устала; ей хотелось выйти замуж. Куча писем, полдюжины фотографий, множество воспоминаний да эта усталость послужили причинами ее решения кардинально изменить их с Гордоном отношения при следующей же встрече. Она скажет что-нибудь такое, что их изменит. И вот наступил этот вечер, и это был ее вечер. Все вечера были ее!

На этом ее мысли прервал напыщенный студент с обиженным взглядом, с натянутой любезностью возникший перед ней и чрезвычайно низко ей поклонившийся. С ним она сюда пришла, это был Питер Химмель. Он был высокого роста, забавный, в очках в роговой оправе и с привлекательной чудинкой. Она вдруг испытала к нему отвращение – возможно, потому, что у него не получилось ее поцеловать.

– Итак, – начала она, – ты все еще на меня злишься?

– Ни капельки.

Она шагнула к нему и взяла его за руку.

– Прости меня, – мягко сказала она. – Сама не знаю, что со мной. Я сегодня что-то уж слишком раздражительна, не знаю даже почему. Прости.

– Да ладно, – пробормотал он. – Забудем об этом.

Он почувствовал неприятное смущение. Она что, специально напоминала ему о его неудаче?

– Я совершила ошибку, – продолжала она, все в том же нарочито мягком ключе. – Давай навсегда забудем об этом.

За это он ее возненавидел.

Через несколько минут они вышли на паркет танцевального зала, а дюжина покачивающихся грустных музыкантов специально нанятого джазового оркестра сообщили переполненному залу о том, что «я не буду одинок, пока со мной мой саксофон!».

Их пару разбил усатый мужчина.

– Привет, – укоризненно начал он. – Ты меня, конечно, не помнишь…

– Не помню только имя, – не задумываясь, ответила она, – но тебя помню отлично!

– Мы с тобой познакомились…

Его тоскливый голос остался где-то позади, потому что их пару разбил блондин, а незнакомцу Эдит промурлыкала общепринятое:

– Благодарю, потом еще потанцуем!

Блондин настоял на обмене энергичным рукопожатием. Его она классифицировала как одного из многочисленных своих знакомых «Джимов», их фамилии всегда оставались для нее загадкой. Она даже припомнила, что у него было какое-то своеобразное чувство ритма, и убедилась в своей правоте, как только они начали танцевать.

– Надолго приехали? – уверенно выдохнул он.

Она откинулась назад и посмотрела ему в глаза:

– На пару недель.

– Где остановились?

– В «Билтморе». Заходите как-нибудь.

– Обязательно, – уверил он ее. – Я приду. Сходим куда-нибудь, выпьем по чашке чая.

– Согласна. Не забудьте!

Их пару с натянутой любезностью разбил брюнет.

– Не помните меня? – серьезно спросил он.

– Почему же? Вас зовут Харлоу.

– А вот и нет. Барлоу.

– Вот видите, все равно помню, точно, три гласные! Вы тот самый, кто так чудесно играл на укулеле на вечеринке дома у Говарда Маршалла.

– Да, я играю… Но я не…

Пару разбил мужчина с выдающимися зубами. Эдит вдохнула слабый аромат виски. Она любила слегка подвыпивших мужчин: они всегда были веселы, податливы и любезны, разговаривать с ними было одно удовольствие.

– Меня зовут Дин, Филип Дин, – весело представился он. – Знаю, меня вы не помните, но я был на последнем курсе, а вы ездили в Нью-Хейвен к моему соседу по комнате, его звали Гордон Стеррет.

Эдит тут же посмотрела ему в глаза:

– Да, я дважды к нему приезжала – на бал «Башмак и лодочка» и на бал первокурсников.

– Вы его, конечно, уже видели, – беззаботно сказал Дин. – Он сегодня здесь. Я его видел минуту назад.

Эдит вздрогнула, хотя была абсолютно уверена, что он непременно будет здесь.

– О, нет, я еще не…

Их пару разбил рыжий толстяк.

– Привет, Эдит! – сказал он.

– О, привет…

Она поскользнулась и сбилась с такта.

– Прости, дорогой, – машинально пробормотала она. Она увидела Гордона, вялого и бледного Гордона… Он стоял, опираясь на дверной косяк, курил и глядел в танцевальный зал. Эдит заметила, что он выглядел исхудавшим и больным, а рука, поднесшая к губам сигарету, дрожала. Они танцевали совсем недалеко от него.

– …приглашают так много никому не знакомых парней, что… – говорил ее низкорослый партнер.

– Привет, Гордон! – Эдит окликнула Гордона, оказавшегося прямо за плечом ее партнера. Сердце ее бешено колотилось.

Его большие черные глаза смотрели прямо на нее. Он шагнул к ней. Партнер развернул ее; она услышала, как он проблеял:

– …но половина парней из тех, кто приходит, просто напиваются и вскоре уходят, так что…

Тут сбоку послышался низкий голос:

– Прошу прощения… Разрешите пригласить?

И вот она уже танцует с Гордоном; он обнимает ее рукой; она чувствует, как эта рука судорожно напрягается, чувствует, как растопырены его пальцы у нее на спине. Ее рука с миниатюрным кружевным платочком зажата его рукой.

– О, Гордон! – еле слышно произнесла она.

– Привет, Эдит.

Она опять сбилась с такта – ее бросило вперед, и она коснулась лицом черной ткани его смокинга. Она любит его – она была уверена, что она его любит! А затем на минуту воцарилась тишина, и у нее вдруг возникло незнакомое тревожное чувство. Что-то было не так. Ее сердце ни с того ни с сего дернулось, а затем, когда она поняла, в чем дело, будто перевернулось. Он был жалок, несчастен, немного пьян и вымотан!

– Ах! – невольно воскликнула она.

Он посмотрел ей прямо в глаза. Она вдруг заметила, что глаза были сплошь в красных прожилках и беспорядочно вращались.

– Гордон, – тихо сказала она, – давай присядем. Я хочу отдохнуть.

Они были почти посередине зала, но она заметила, как с противоположных сторон к ней устремились сразу двое; поэтому она остановилась, схватила вялую руку Гордона и, толкаясь, повела его сквозь толпу. Губы ее сжались, лицо под румянами побледнело, а в глазах показались слезинки.