Женщины у берега Рейна - Бёлль Генрих - Страница 11

• Предыдущая
• 11/41
• Следующая

Отец. И твоей карьере пришел конец… тебя спихнули в Рио, Плуканский обошел тебя.

Сын. Бери выше: Клунш, мой шеф, потребовал объяснения, а я не мог ничего объяснить – рояль-то был мой. Все равно как если б я сам поджег свою машину. Они даже созвали производственный совет, все выступали против меня, включая тех, у кого я пользовался особой симпатией, – шоферы, конторские служащие. От психиатрического обследования я отказался – ну как объяснишь психиатру, зачем ты принес в память умершего друга столь ценную жертву и разжег жертвенный огонь?… Уволить меня не могли, и я продолжал выполнять свой долг и исправно нес службу. Отец. Если не считать Рио.

Сын. Да, в Рио я попался– – там замешались деньги. А деньги – это величина реальная, рациональная, понятная даже психиатрам. Я дал этой девушке денег, она удрала на Кубу, к тому же у меня был с ней роман – все стало ясно. Отдать деньги Федеративной Республики Германии какой-то коммунистке! Конечно, я попал в их руки. Отдать деньги из священных касс учреждения, откуда много кое-чего финансируется! В том числе их нередко тратят и на баб. Она – Ассунта де ла Toppe – деньги вернула, иногда присылает мне письма. Стала учительницей, пишет, что если мне потребуется убежище, то Куба предоставит его в любое время. Но мне не нужно убежища и я не хочу на Кубу. Мне нужна работа – юриста.

Отец. Поговаривают, что Ева собирается убежать с каким-то кубинцем? Сын. Ева на Кубу? Почему бы и нет? Она бы выяснила наконец свои отношения с католической верой, возможно, улучшила бы их. Она такая милая, умная, чуткая и вовсе не такая слабая, как кажется.

Отец. Почему вы не разводитесь? Ты бы женился на Катарине, она все-таки мать твоего ребенка.

Сын. И ты говоришь о разводе, отец? Ева куда консервативнее тебя. Она все еще считает себя моей женой – «пока смерть не разлучит нас». Живет она с Гробшем, но разводиться не желает, хотя она бросила меня, а не я ее. Впрочем, Катарина не пойдет за меня замуж…

Отец. Почему? Господи, ну почему не пойдет, почему? Что это еще за новости?

Сын (садится, продолжает мастерить, отец стоит перед ним. Карл, очень смущенно). Мне бы не хотелось объяснять. Тебе это будет больно… понять ты бы все понял, но от этого, быть может, тебе станет еще больнее.

Отец. Все равно скажи, может, и не будет так больно. Если я тебе признаюсь, что я и без того перестал понимать мир, наверно, ты легче объяснишь, почему мне будет больно оттого, что Катарина не выйдет за тебя.

Сын (очень смущенно). Не знаю, с чего и начать… Я думаю, да и Катарина тоже, что (мнется) на земле и так слишком много графов. Она, между прочим, наполовину графиня; ее внебрачный отец был симпатичным молодым графом, который даже изъявил готовность жениться на ее матери, официантке. Но мать не пожелала производить на свет графов и графинь, и Катарина хочет сохранить эту традицию. (Поднимает глаза.) Ты вот граф, тут ничего не изменишь, и ничего худого в этом нет. Я тоже граф, однако меня это только забавляет. Графский титул почему-то внушает почтение, но оно редко бывает оправданно. И если мы сделаем нашего маленького Генриха графом, он в свое время опять будет производить на свет графов и графинь. А Катарине хочется, чтобы его звали Генрих Рихтер. Я с радостью женюсь на ней, если Ева согласится на развод, но раз уж я граф, мне не избавиться от фамильного титула. Ты приглядись, сколько графов мельтешат вокруг Кундта: всякий раз, едва запахнет жареным, около Кундта возникает граф. Ведь и в эту гнусную историю с Моттабакхани меня втянули лишь потому, что я граф, Просто взяли и заслали к нему. Помнишь?

Отец. Что-то связанное с нефтью, кажется?

Сын. Ну да, Клунш решил самостоятельно и в рамках закона провернуть небольшую сделку, погреть руки на нефти. Операция была легальная, но щекотливая. Меня отправили к этому Моттабакхани в посольство – ведь Карл граф фон Крейль звучит весьма солидно. Это было еще в брюссельскую пору. Брюссель, отец, три года Брюсселя… Да тут даже тебя потянуло бы изрубить рояль, на котором, возможно, играл сам Оффенбах. Брюссель, нефть… графский титул имел значение и мог пригодиться, но если бы я был всего-навсего Карлом Крейлем, никто бы не додумался втягивать меня в эту аферу. Сделка не состоялась, не помню уж почему. Кажется, Кундт с его графом опередил нас и действовал более ловко; он послал графа Эрле цу Вербена, а тот оказался умнее меня. Я понимал Клунша – этому парню из северной деревушки хотелось вполне законно отхватить большой куш… Ну так что, отец, ты огорчен, сердишься, что мы не хотим вывести в графы нашего маленького Генриха?

Отец. Понимать-то понимаю, и тем не менее я огорчен. Даже если фамилия Рихтер, все равно за ней что-то стоит, что-то с ней связано. Нехорошо отрекаться от родовой фамилии, это огорчительно. Все-таки Ева еще графиня Крейль, и если у нее с Гробшем будет ребенок…

Сын. Он будет носить девичью фамилию Евы – Плинт, если я не признаю своего отцовства.

Отец. А ты признал бы?

Сын. Если бы об этом попросила Ева и тебе это доставило бы радость, то да. У тебя появился бы тогда графский внук, в котором не было бы ни капли графской крови, ведь Гробш – пролетарий.

Отец. Ваш маленький Генрих будет на три четверти граф и носить фамилию Рихтер. А вель я мог бы его усыновить.

Сын. Только с согласия матери. Впрочем, ты ей нравишься…

Отец. Она мне тоже. Я лишь возражаю, когда дают угаснуть роду… Ты меня удивил тем, что рассказал о Брюсселе, Неужели там тебе было так плохо?

Сын. Ева старалась делать жизнь сносной, причем титул графини ей очень помогал. Разумеется, мы тоже устраивали приемы для людей из НАТО и ЕЭС, балы, экскурсии, веселились, острили, танцевали… и стреляли – на охоте, понятно… но пустоту ничем не заполнишь, и я начал понимать, что люди от пустоты совершают страшные глупости – либо стреляются, либо спасаются бегством. Впрочем, такого рода людей можно встретить и здесь среди лоббистов и охотников, владельцев роялей Флориана и Бранзена, Капспетера и Кренгеля. И звуки слышатся отнюдь не шопеновские. Кронгеля я тоже встретил тут, он очень мил… и все они тоже плакали, когда он – тот – вскоре умер.

Отец. Ты действительно уверен, что его можно было спасти?

Сын. А как ты полагаешь, из-за каких записей, документов и прочих бумаг посадили в тюрьму это дрянцо Бингерле?

Отец. Сегодня его должны выпустить.

Сын. Да смилостивится над ним господь!

Отец. Ты так думаешь или ты в этом уверен?

Сын. Нет, скорее уверен. На карту опять поставлены интересы государства – вместе с интересами Кундта. Его утробная гениальность ведь состоит в умении смешивать свои интересы с государственными таким образом, что государство оказывается Кундтом, а Кундт – государством.

Отец. Все эти предположения и слухи ничего не доказывают.

Сын. Да, ничего не доказано, ничто из этого не имеет силы доказательства. Я все-таки юрист, отец. Доказательства, однако, могут исчезать и быть уничтожены. Это знает любой правовед.

Отец. Ты забываешь, что я тоже юрист. Приговор не может быть вынесен на основании документов, которые считаются пропавшими или уничтоженными.

Сын. Правильно. И никакого приговора вынесено не будет. Но ты.недооцениваешь эффект просачивания. (Отец смотрит вопросительно.) Остаются туман, неясности, остается невыясненное, ничто фактически не проясняется. Остается яд, и он просачивается, впитывается, так сказать, в душу народа. Глубоко впитывается. Яд, опасный яд.

Отец. Не могу в это поверить.

Сын (подняв кофейник). Еще чашку?

Отец. Нет. Не могу поверить, что Хальберкамм и даже Блаукрем:р…

Сын. А Элизабет в психушке-люкс?

Отец. Она действительно сумасшедшая.

Сын. Это он свел ее с ума.

Отец. Наболтала, а доказать ничего не смогла.

Сын. Я тоже не могу.

Отец. Надеюсь, у тебя есть хоть алиби на прошлую ночь?

Сын. Лучше не придумаешь: я лежал в объятиях любимой женщины. У нее настолько сильно развито классовое самосознание, что она даже не вернула мне чаевые, которые я дал ей лишь символически. Нет, отец, к Капспетерам спустился с небес ангел божий, а у ангела всегда есть алиби. Следы он оставляет, но их не находят. Разве что чуточку серебряной пыльцы с его крыл.

• Предыдущая
• 11/41
• Следующая