Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер - Страница 20

– Так нечестно! – возмутился Пауль, который зачарованно слушал рассказ деда. – Петер будет помогать дедушке на пытках и казнях… Я тоже хочу!

– Никуда ты не поедешь, – одернула его Магдалена. – Твой брат там в школу ходит, а не по тюрьмам шатается! – Она устало потерла глаза и посмотрела на отца: – Ну, может, оно и к лучшему, если ты на время исчезнешь из города. Надеюсь только, что Симон не задержится…

В дверь постучали, и Магдалена вздрогнула.

– Наверное, опять стражник, только в этот раз явился за Барбарой, – предположила она с мрачной миной. – Чудесная семейка!

Магдалена отворила дверь, но у порога стоял простой курьер в покрытом пылью плаще. Его лошадь щипала траву недалеко от дома. Юноша опасливо поглядывал на палача, который по-прежнему покуривал трубку, сидя на скамье. В окрестностях Шонгау Куизля хорошо знали. И боялись.

– Успокойся ты, не станет он тебе голову рубить, – сказала Магдалена и нетерпеливо показала на кожаную сумку в руках курьера: – Если только ты не принес дурных вестей. Что там у тебя?

– Э… тут письмо от вашего мужа, – неуверенно ответил юноша. – Он вручил мне его сегодня утром в Обераммергау. И уже заплатил.

Курьер вынул письмо и протянул Магдалене, опустив при этом глаза. Получив еще один крейцер, он с облегчением вскочил в седло и ускакал прочь.

Магдалена развернула мятый листок и стала читать.

– Ну и что пишет почтенный зять? – спросил ее отец. – Неужели Петер учебники забыл?

Магдалена молча помотала головой, вся кровь схлынула у нее с лица. В первый миг ее охватила такая злость, что она не знала даже, что ответить.

– Что ж, как видно, нам со Штехлин придется еще какое-то время одним управляться в цирюльне, – сказала наконец Магдалена и смяла в руке тонкий листок бумаги. – Симон задержится в Обераммергау. Остается только надеяться, что за это время здесь не случится чего похуже. Похуже того, что и так на нас свалилось.

Ее опять затошнило.

Симон стоял, прислонившись к надгробию, и наблюдал, как Доминика Файстенмантеля предают земле. Старшие братья, Каспар и Себастьян, стоя по обе стороны от могилы, спускали на веревках простой гроб из еловых досок. Лица у обоих были неподвижны, губы поджаты. Над кладбищем разносился тонкий звон деревенской церкви.

– Пепел к пеплу, прах к праху, – пробормотал священник Гереле и бросил в могилу горсть земли.

На кладбище собралась почти вся община. Жители молча стояли между надгробьями или толпились у ограды. Резчики мяли в руках старые, потертые шляпы и время от времени поглядывали в небо, словно вопрошали о причинах постигшего их несчастья. Большой крест, на котором обнаружили распятого Доминика, благоразумно убрали со сцены. Но и без него дощатая платформа напоминала жителям о том, что произошло здесь позапрошлой ночью.

Судья Йоханнес Ригер только сегодня позволил предать тело земле, поскольку расследование, по его словам, еще не закончено. Однако в деревне поговаривали, что судья тем самым хотел показать Конраду Файстенмантелю, кто здесь хозяин. Глава Совета стоял, опершись о трость, в первом ряду, у самой могилы. Лицо его было налито кровью, ноздри раздувались, как у разъяренного быка. Впечатление было такое, будто трость служит ему не для опоры, а в качестве возможного оружия.

– Пап, почему тот толстяк такой злой? – спросил Петер.

Симон держал сына за руку. Утром мальчик в первый раз был на занятии у Георга Кайзера вместе с тремя десятками деревенских детей. У Симона еще не нашлось времени расспросить Петера о его впечатлениях. У него было слишком много работы в цирюльне.

– Этот человек потерял сына, – объяснил он вполголоса. – Из-за этого люди злятся, впадают в ярость. Им хочется найти виновного в необъяснимом.

Симон кивнул. Он не стал рассказывать Петеру подробностей, но об этом ему, вероятно, уже поведали другие дети.

Давно перевалило за полдень. И вчера, и сегодня Фронвизер осваивался в цирюльне и принимал первых пациентов. Местные жители, поначалу неуверенные, теперь шли один за другим. Многих из них действительно мучила лихорадка, о которой говорил Файстенмантель. Предшественник Симона, старый Ландес, по всей вероятности, лечил подобные болезни кровопусканием и клизмами. Симон был невысокого мнения о таких варварских методах. Его вообще удивляло, что больным не становилось хуже и они не умирали от малокровия и истощения. Сам он применял отвар из размолотой коры хинного дерева и ивового корня, который уже давал результаты.

К Симону подошел Георг Кайзер, вид у него был усталый. После утренних занятий он провел репетицию в большом зале Швабского подворья, хоть и не знал, кого теперь выбрать на роль Иисуса после ареста Ганса Гёбля.

– Ну как? – шепнул Симон другу. – Хорошо прошла репетиция?

Кайзер простонал:

– Хорошо? Это было ужасно!.. – Он понизил голос: – Половина актеров вообще не пришла, а остальные только и говорили, что об убийстве. Другого и ожидать не следовало. От Урбана Габлера, который исполняет роль апостола Фомы, я вообще не смог ничего добиться – он был сам не свой. Да и другие играли ненамного лучше. Удивительно, что…

Священник прервал свою речь и бросил на них сердитый взгляд. Кайзер замолчал и через некоторое время продолжил шепотом:

– Удивительно, что семейство Гёблей явилось на похороны, учитывая, что один из них под подозрением и арестован. – Он кивнул в сторону группы мужчин и женщин, которые стояли чуть в стороне и наблюдали за погребением. – Судья сказал, что в комнате Ганса действительно обнаружили ту страницу, которая пропала у Доминика. Сцена с распятием Иисуса! Ганс, вероятно, стащил ее, чтобы навредить сопернику. Как бы то ни было, стражники увезли его в Этталь и заперли в камеру.

– Если он выкрал у Доминика страницу, это еще не значит, что он же его и убил. – Симон с сочувствием посмотрел на Гёблей. – Их действительно жаль. Вот они пришли на похороны, и теперь все решат, что им стыдно. А если б не пришли, это приравняли бы к признанию вины.

– Зато похороны прошли бы спокойнее, – пробормотал Кайзер и кивнул на Конрада Файстенмантеля, готового взорваться. – Нутром чую, миром это не закончится.

– Пути Господни неисповедимы, – проговорил священник. – Нам неизвестно, почему Господь забрал доброго Доминика…

– Мне известно, – грубо прервал его Файстенмантель. – Потому что кое-кто из гнусных Гёблей подло убил его! Есть доказательства, судья рассказал мне!

– Прошу вас, – прошептал Гереле и с мольбой взглянул на Файстенмантеля: – Мы ведь договорились, что хотя бы на кладбище будем соблюдать мир.

Но толстого скупщика это не смутило. Он ткнул тростью в сторону Гёблей, которые собрались на краю кладбища:

– Это они за всем стоят. Может, все разом! – крикнул он. – Не смогли смириться с тем, что Иисуса играет кто-то из Файстенмантелей. Зависть отравила их души!

– Закрой рот, Файстенмантель, пока я не пнул тебя в жирную харю! – крикнул в ответ пожилой мужчина со стороны Гёблей.

Симон уже знал от Кайзера, что перед ним Адам Гёбль, глава семейства. Высокий и крепкий мужчина, грубый, как неотесанный дуб, грозно выступил вперед.

– Мы не убивали твоего Доминика, это клевета! – заявил он. – Ха, да может, он сам себя привязал к кресту, с него станется! Он с головой не дружил, это точно!

– Как ты смеешь оскорблять моего покойного сына?! – взревел Файстенмантель. – Ты… выродок! Давно уже среди ангелочков витал!

Он занес трость и бросился на Адама Гёбля, тот пригнулся и подставил противнику ногу. Файстенмантель рухнул лицом в свежий могильный холм.

– Прекратите, дети мои! – взмолился священник. – Довольно, что вы колотите друг друга в трактирах, но не на кладбище же!

Однако его мольбы ни к чему не привели. На помощь Файстенмантелю уже подоспели два его сына, и они вместе кинулись на Гёблей. Началась потасовка. Один за другим к драке присоединялись остальные жители, при этом каждый принимал ту или иную сторону. Сверкали кулаки, разносилась ругань; вскоре все мужчины, и стар и млад, дрались среди надгробий. Женщины и дети разбежались с воплями и плачем.