Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер - Страница 51

У Симона в голове зародилось жуткое предположение.

В этот миг со стороны дороги послышалось конское ржание. Так близко, словно всадник погнал лошадь к холму. Фронвизер выронил от испуга кость и спрятался за валуном. Из укрытия он действительно увидел одетого в черное всадника, хотя в сумерках мог разглядеть лишь его очертания. У подножия холма всадник резко осадил коня и спрыгнул с седла. Потом присел на колени и стал что-то рассматривать на земле.

Симон сразу понял, что именно. Всадник рассматривал круг из камешков и веток, на который сам обратил внимание.

Потом случилось нечто странное. Всадник не стал запрыгивать в седло, а завел коня в рощицу, стараясь при этом издавать как можно меньше шума. Неужели решил спрятаться там? Фронвизер затаил дыхание и ждал. И действительно, человек тот больше не появлялся. Что, черт возьми, все это значит?

Кого он поджидает?

Симон раздумывал, не показаться ли ему, но потом все-таки отказался от этой затеи. Его охватил страх. Останки детей, странный знак из камней, всадник в черном…

Черный всадник!

Алоиз Майер ведь говорил о черных всадниках, которые наводили страх на всю округу! Симон вспомнил, что и сам в день приезда видел такого всадника. А теперь один из них находился совсем рядом – и вел себя довольно странно…

Симон решил спуститься с холма не по тропе, а с противоположной стороны. Там, где всадник не мог увидеть его из своего укрытия.

Бесшумно, насколько это возможно, он стал перебираться от одного булыжника к другому. И наконец пустился вниз по склону, да так быстро, что, цепляясь за редкие кусты ежевики, разодрал брюки. Споткнулся, упал, снова вскочил. Он мчался без остановки, пока не добежал до подвесного моста. Только здесь Симон почувствовал себя в относительной безопасности. Он перешел на шаг, шум воды понемногу успокаивал.

Цирюльник покачал головой. И что на него нашло? Зловещего вида всадник и языческий знак напугали его, как призраки – малолетнего мальчишку. Но тут ему вспомнились детские останки. Они были настоящие, и это не предвещало ничего хорошего.

Кто-то закопал детские трупы в скверном месте.

Симон быстро перешел мост и повернул направо, к монастырю. Придется Петеру все же подождать с историями на ночь.

Необходимо было еще раз увидеться с Куизлем.

Стоило Куизлю переступить порог трактира, и он тут же почувствовал на себе взгляды других. Разговоры стихли, смех и песни за столами оборвались. На него смотрели как на призрака, как на опасное существо, с которым предпочитали не связываться, чтобы не нажить неприятностей. В конце концов люди стали отворачиваться, придвигаясь друг к другу и еще какое-то время перешептываясь, пока не вернулись к обычным своим разговорам. Но настроение было испорчено. Немного же удовольствия от выпивки, если за соседним столом сидит палач.

Для Куизля в этом не было ничего нового, и все-таки он надеялся, что в этой долине его еще не запомнили. Но потасовка на кладбище в Обераммергау, очевидно, привела к тому, что и в Эттале знали, кто он такой и как выглядит: ростом более шести футов, широкоплечий гигант с выдающимся носом и хмурым взглядом, с головы до ног одетый во все черное. Многие, встретившись с ним глазами, крестились, а то и вовсе сбегали. Взгляд палача сулил несчастья или даже смерть.

До самого вечера Куизль смазывал, точил, полировал и очищал от крови орудия пыток. За монотонной работой легче было думать. Что происходит в этой долине? Кто стоит за здешними странными событиями, за убийствами? Для чего Ксавер оставлял в домах резные фигурки?

Но больше всего палача смущало выражение лица Симона. Во время последнего их разговора цирюльнику удалось заглянуть ему в душу и увидеть правду. Да, он стал стар и слаб. Любопытство, проницательность и чувство справедливости – все то, что неизменно побуждало к действию его, грозного палача из Шонгау, – ничего этого не осталось. Куизль хотел лишь, чтобы его оставили в покое. Но, черт возьми, что плохого в том, что он хочет вести обычную жизнь, как и все другие! И если для этого придется пытать Ксавера, так тому и быть. Якоб чувствовал, что парень не так прост. Потому о допросе невиновного речи здесь не идет.

Но он ли настоящий убийца? На его ли руках кровь юного Файстенмантеля и Габлера?

Внутренний голос с каждым часом все громче взывал к его совести. И палач знал лишь одно средство, чтобы его заглушить.

Большая кружка холодного пива. Или даже две.

Поэтому палач направился прямиком в местный трактир. Там он уселся за стол в углу, набил трубку и стал дожидаться, пока ему принесут пиво. Ждать пришлось долго, но в конце концов подошла молодая служанка и робко поставила перед ним кружку. Куизль осушил ее одним глотком. Это было крепкое мартовское пиво, и в голове после него сразу прояснилось. Палач довольно вздохнул, потом подвинул пустую кружку к служанке, нерешительно дожидавшейся у стола.

– Повтори, – велел он.

Вторую кружку Якоб пил медленнее. Он покуривал трубку, укрывшись в клубах дыма, и через некоторое время ощутил некоторое умиротворение. Но, несмотря на все попытки, в голове по-прежнему звучал голос.

Ты пытаешь невиновного…

Куизль вспомнил старую знахарку Марту Штехлин, которую ему пришлось пытать десять лет назад. Он был убежден в ее невиновности и взялся разыскать настоящего преступника. Чувство справедливости побуждало его то и дело срывать допрос[11]. А что же теперь? Теперь даже Симон вынужден помогать ему в истязаниях человека, возможно, ни в чем неповинного. Однако Куизль не видел иного выхода.

«Мне нужно чудо», – думал палач.

Но он слишком редко ходил в церковь, чтобы заслужить его…

– Так вот вы где! Я вас повсюду ищу!

Звонкий взволнованный голос вывел его из задумчивости. Якоб потер глаза и сквозь густой дым разглядел Симона, подсевшего к нему за стол. Цирюльник совсем запыхался – по всей вероятности, он бежал всю дорогу от Обераммергау.

– Я выяснил кое-что новое, – вполголоса сообщил Фронвизер. – Что-то, возможно, связанное с нашими убийствами! В этой долине пропадали дети. Не исключено, что кто-то убил их в прошлом году.

Цирюльник рассказал ему о разговоре с матерью Мартина, о зловещей находке на Жертвенном холме и черном всаднике, столь внезапно появившемся. Куизль внимательно слушал.

– Лесовод Майер тоже говорил о пропадавших детях, – торопливо закончил Симон. – И детские кости – это еще не всё. Там был какой-то странный круг из камешков. Я уже видел такой, когда мы только приехали в долину. Этот черный всадник, похоже, очень им интересовался. Мы бы значительно продвинулись, если б узнали, кто их выкладывает… – Он осторожно огляделся и продолжил еще тише: – По дороге я уже расспросил кое-кого из крестьян. Но они вели себя очень странно, уклонялись от ответа, будто боялись чего-то. Однако я уверен, что им известно об этих кругах.

– Мне эта таинственность уже порядком поднадоела, – пробормотал Куизль. – Довольно и Ксавера с его фигурками. Тут нам тоже мало что известно.

Он глотнул пива и попытался подумать. Но, как часто бывало в последнее время, мысли рассеивались, стоило ему ухватиться за одну из них. Алкоголь служил хорошим другом, но был ревнив и не терпел подле себя других. Симон смотрел на него в нетерпении, словно ждал решения всех загадок.

Однако Куизль не знал ответа.

– Пиво кончилось, – сказал он вместо этого.

Палач поднял пустую кружку и поискал глазами трактирщика, но нигде его не увидел. Наконец он высмотрел его у входа: тот стоял перед судьей Ригером, который, вероятно, только что вошел в трактир. Трактирщик показал на Якоба и Симона и что-то шепнул Ригеру. Судья решительным шагом направился к их столу.

– Я хозяин этого трактира, – произнес он резким голосом. – И должен заявить вам, что мы не потерпим здесь всякий сброд.