В порядке обмена - Карбовская Варвара Андреевна - Страница 2

— А! Провались все пропадом, утро вечера мудренее. Может быть, еще найдется малявочница, нелегкая ее раздери!

— Обязательно найдется, — обнадеживающе сказал Миша. — Если в Москву за скафандром слетать и дно канала облазить вдоль и поперек, непременно найдется!

Чижик, который всегда думал о завтрашнем дне, если дело касалось рыбалки, вспомнил о мальке в деревянной бадье. Заведующий предупредил нас:

— Имейте в виду, у нас кошка — такая окаянная сила, откуда хотите рыбу достанет. Советую повесить бадейку вон на тот костыль в стене. Коечку можете отодвинуть, хотя костыль крепкий, на нем потяжельше предметы висели. Спокойной вам ночи.

Сказал и грустно вздохнул, очевидно, намекая на безвременно погибшую малявочницу ценой в полтысячи рублей. Мы это так и поняли и тоже вздохнули.

Мы помогли Чижику, вставшему на свою койку, подали ему бадью с водой и с мальком, и он подвесил ее на стену, довольно высоко.

— Никакая окаянная сила не достанет.

После этого потушили свет и мгновенно уснули, несмотря на огорчения дня. Или как раз потому, что были уж очень расстроены.

Проснулись мы от пушечного залпа! Или от взрыва. Может быть, это было землетрясение, а скорее всего извержение Везувия. Хотя при извержении, как ты знаешь, я никогда не присутствовал и не представляю, какой при этом бывает шум.

Короче говоря, все мы сидели на своих койках в темноте, а потом все сразу кинулись шарить — где штепсель, где спички, чтоб поскорее был свет.

Когда свет зажегся, мы крикнули:

— Чижик, ты жив?

Он лежал у себя на койке и дергался, как в агонии, вокруг него кишели мальки, а е постели, насквозь мокрой, тихо журча, стекала на пол вода.

— Я жив, — с отвращением сказал Чижик.

Увидав бадью на полу и кошку, которая, блеснув на нас зеленым глазом, скрылась в дырке под дверью, мы поняли все. Это была еще одна неудача и, если верить в судьбу, то приходится удивляться ее неразборчивости в средствах: выбрать своим слепым орудием шкодливую кошку!

Мы помогли Чижику сгрести малька с постели в бадью, а потом сдвинули три кровати и улеглись на них вчетвером.

Проспали мы после всех расстройств дольше, чем полагалось. Уже рассветало, и рассвет был чудесный. И вдруг нам показалось, что все вчерашнее — не в счет, и что зарождающийся день сулит что-то хорошее. Даже о драгоценной малявочнице не сразу вспомнили и только ахнули все трое, когда Чижик, самый активный из нас, влез по колено в воду, чтобы сдвинуть лодку, и сказал удивленно:

— Вот она, голубушка! — и достал из-под кормы малявочницу, пролежавшую всю ночь в воде, на песке. Мы, по-видимому, уронили ее, когда доставали свои вещи из лодки.

Мы тотчас же побежали на базу, чтоб успокоить заведующего. Он сказал:

— Я откровенно, болел за вас душой. Было бы за что платить, а то — за дрянь. Но поскольку в инвентарной описи значится не как дрянь, а как пятьсот рублей... сами понимаете. Ну, ни клева, ни улова.

Так оно потом приблизительно и было. Но настроение у нас стало такое хорошее и веселое, что я даже передать тебе не могу! Ну, собственно, и ничего больше... Понимаешь, все было так интересно! А когда рассказываешь, то — не очень. Правда?..

...Конечно, это был не «Всадник без головы» и не «Собака Баскервиллей». Но за этим немудреным рассказом я увидела нечто совсем другое, что увидите и вы, если захотите.

Четверо немолодых мужчин живут и работают в городе. Каждое утро они встают в определенный час, надевают рубашку с запонками, галстук, костюм, шляпу. Идут или едут на завод, в министерство, в банк. Тихим голосом просят у кондукторши билет:

— Пожалуйста, за сорок. — Негромко здороваются с сослуживцами: — Добрый день. — Посматривают на часы и, когда переходят улицу, косятся по сторонам. И за домами почти не видят неба. Если им надо подняться, они подымаются в лифте. Если надо поспешить, они едут в метро или в машине. Они никогда не бегают по улицам, потому что время у них размерено. На работе их очень интересует тот или иной вопрос; на совещаниях они иногда волнуются. Но волнуются и интересуются именно так, как положено людям их возраста и звания. Вернувшись домой, они обедают. Если на первое суп, то на второе котлеты или сырники; если щи... и так далее. Потом они ложатся на диван, и газета чуть шуршит над их посапывающим носом. Или они сидят у телевизора и иногда украдкой вздыхают, когда на экране появляется китаец, который ловит рыбу с помощью ручного баклана...

И вот теперь посмотрите, как эти четверо немолодых мужчин отправляются за город, на рыбалку.

К черту галстук и запонки! Где моя старая клетчатая рубаха? Вот они, стеганые штаны! Правда, сзади немножко не сходится, но каждый уважающий себя рыболов — сам себе портной. Ничего не стоит в прореху вшить кусок сукна. Не имеет значения, если штаны горохового цвета, а сукно малиновое. Кто там будет разбираться? Ведь это не в парке и не на выставке! Кепка, ватник, резиновые сапоги. Если к этому еще и плащ, то уже совсем богато! Рюкзак тяжеловат? Ну, а как же быть, когда в нем вся жизнь, начиная с коробки с мотылем, банки с опарышем и кончая комком крутой пшенной каши, завернутой в бумагу. Не для себя, конечно, а для привады. Удочки, а зимой еще и довольно увесистая пешня. Кроме того, в мешке термос с горячим кофе и завтрак в салфетке. Но будет время, чтобы путем поесть, или не найдется такого времени — это еще неизвестно.

И вот четверо пожилых мужчин выбрались из города и они уже почти у цели. Осталось пройти всего каких-нибудь пять километров. Как ехали — на поезде или на автобусе, это не имеет значения. Но уже в пути никто их не именовал сухо официально, как в городе, — гражданами, а все звали рыбачками. Кто с презрительной ухмылкой, кто ласково и понимающе, а кто просто и без затей: раз рыбачок, значит так его и звать.

Они идут проселочной дорогой. И все равно, грязь ли по щиколотку или пыль, или, если зима, снег скрипит под валенками, — над ними бесконечно большое небо, впереди далекая линия горизонта, а на душе легко.

Так легко, что не чувствуются годы, не сказываются вросшие в тело скучные привычки. Будто вернулась молодость с широкой размашистой походкой и громким голосом и с веселым смехом.

— Эй, Вась-Карась! (в городе его зовут Василий Васильевич). И тут для смеха совсем не нужно новой кинокомедии и не требуется острот испытанного конферансье. Достаточно одному потерять варежку, а другому ее найти; вполне хватает, если кто-нибудь речку Сестру окрестит Снохой. Такого «крестного» немедленно начнут дразнить снохачом.

И вот тут-то появляются прозвища, как у мальчишек-первоклассников, и Николай Дмитриевич Чижов становится Чижиком, Медведев — Мишкой, а дородный Марьин — Манюней. А поскольку, вместо инженера Чижова, идет по дороге Чижик, то Чижику вполне к лицу выкинуть какое-нибудь коленце.

Удивительно хорошо шагать вот так эти пять километров полем, лесом и знать, что впереди самое главное и заманчивое — река. Сестра или Сноха, в общем все равно, для рыбачков — горячая родня.

Можно не любоваться природой и не произносить восторженно:

— Ах, до чего хороши эти юные березки, с листиками, словно покрытыми лаком!

Нет, можно молча взглянуть на березку, которая по-весеннему, по-детски стоит еще почти нагишом, и, больше не думая о ней, почувствовать, как на весь день в душе затеплилась радость.

И их ничуть не огорчит то обстоятельство, что на самом лучшем месте, к которому стремились, летели пять километров, сейчас строится колхозная гидроэлектростанция.

— Ты скажи! Разбогатели, значит, такие-этакие! А ведь колхозишко-то был неважный. Ну-ну А если вверх податься? Близко? Километра три? Это — раз плюнуть!

Совсем не плохо идти на новое незнакомое место. И никакого разочарования от того, что утрачено старое, проверенное. Может быть, на новом-то — самый клев?

Вполне возможно, что, пройдя три километра, они найдут, что это не то, к чему стремились. Ну что ж еще один-два километра и они непременно найдут то самое: тихую заводь, пологий берег и на воде всплески, круги...